454 Views
Рассказ о трогательном родстве субстанций, существование которых общепризнано, хотя никем не доказано, и о тайной сути отдельных лиц, которая доказана, но не признана.
Дело было кончено. Жидкости пришли в движение. Спина с трудом разогнулась, осыпавшись клоками слежавшейся пыли и вылинявших волос. Очень долго Гальдерот не спал, а уж сколько не ел – это никто бы сказать не мог. И даже не пил ничего, кроме горькой желчи, разбавленной экстрактом земляного винограда, чтобы не утерять сознание и контроль над процессами биосинтеза и эманациями со стороны хаотического и безумного непостоянства сил Запредельного Ужаса. Желчь и Петров крест хорошо помогают от упадка сил, но и это он пил уже так давно, что фиал с эликсиром потемнел от старости и гниения.
Жидкости пришли в движение и тело, лежащее на дубовой плите под Гальдеротом, начало набухать и оживать, отчего крупный паук, соткавший себе гнездо между ногами оживающего, беспокойно заворочался, а его мельчайшие паучата замельтешили.
– Что за славное создание! – умилился Гальдерот, глядя на паука.
Его склеившиеся губы едва не порвались, когда он это сказал, а в голосовых связках так запершило, что он чуть не раскашлялся. Иссохшие мышцы больше не бугрились под шкурой демона, волос утерял блеск и поредел, а ноги, с когда-то лощёными копытами, теперь покрывал лишайник. Очевидно, где-то могла гнездиться и сова, но где её сыщешь без расчёски?
Сколько лет прошло? Отчего эксперимент длился так долго? Всё можно было свершить в какие-нибудь недели, но или канал с Запредельным Ужасом стал несравнимо слабее, или старый Гальдерот просто заснул во время обряда, когда кончился эликсир, и потом ему только приснилось, что он вершит тёмное колдовство. Зачем-то. За душу? Возможно. Но зачем бы ему нужна была эта жалкая душа?
Тело перед ним оживало не само по себе, а благодаря заклинаниям, вливаниям энергии Запредельного и волшебному, редкому рибонуклеину, чего никто не мог сделать с человеком, кроме могущественного демона, вроде Гальдерота. Это сотворил только он, некогда могущественный, и в мрачной пещере, где длился эксперимент, никого другого быть не могло. Только тело, только демон и паук. И всякая мелочь, которая живёт повсюду, где тихо, темно и спокойно.
Зачем была нужна Гальдероту эта жалкая человеческая душа, которую он вызвал из Безвременья обманом в ещё не живое тело? Мальчишество, взыгравшее в стариковской заднице? Потеря ума? Да, молодые часто хвастались друг перед другом количеством пойманных душ, стравливали их друг с другом или кидались ими в мембрану Запредельного Ужаса, проверяя её или их на прочность, но в действительности эти человеческие сущности для демонов не имели никакой ценности. В молодости Гальдерот тоже ловил их, и единственное, до чего додумался, это поставить душу в буфет и поселить в неё гигантского сапрофита, купленного для детей, наблюдая, как малыш-паразит шалит и набирает вес.
Старый демон встряхнулся, глубоко вздохнул, про себя воззвал к тёмным силам и словно испил из источника бодрости. И вспомнил, что это за душа и зачем она ему.
Пока человек приходил в себя, демон снял с его лица корку из пыли и экскрементов летучих мышей, прочистил ноздри и ушные проходы тонким когтем мизинца, отёр его тело сперва кусками жёсткого лишая, а потом собственной шерстью, чтобы результат эксперимента имел чуть более презентабельный вид. Только паука не стал трогать Гальдерот, чтобы не мешать его семейному счастью.
Когда-то вот такие же тела прельщали его своей исключительной хрупкостью и беззащитностью. Они совершенно ничему не могли противостоять: ни физическому воздействию, ни ментальным эманациям Запредельного, ни даже собственным паразитам. Белковые тела, созданные тупой мастеровитостью Хаоса для страданий, унижения и развлечения верховных сил. Телепередачи о людях всегда пользовались дикой популярностью среди любителей легкомысленных комедий. В этих комедиях люди занимались вопросами своих несчастий, унижений, искали причины и находили эти причины в вещах, которых в природе не существовало. При этом, что также немало веселило, люди заставляли страдать себе подобных, опять таки, не понимая причин и этому. Что может быть лучше для хорошей комедии, чем природный идиотизм и непрекращающийся абсурд, доводящие сюжет до Апокалипсиса и милых сердцу сцен массовой гибели актёров?
В молодости Гальдерот сам проявил к страданиям некоторый интерес, но, что свойственно молодости, к страданиям только физическим, не душевным. До сих пор улыбка обнажала его пожелтевшие клыки при воспоминании о любимейшем развлечении этого возраста, когда он собирал компанию друзей, выслеживал человека, лучше всего – воспитательницу детского сада, хватал за ноги и раздирал на два куска, орошая её подопечных детей кровавым дождём. Как и маленьким паучкам, детям хотелось собраться вокруг своей воспитательницы, но им жутко было это сделать. Как же хохотали все, кто это наблюдал. Как было всем весело от этого визга и забавной кутерьмы. Ах, молодость, молодость… Ах, эти славные денёчки. Да, молодецкие увлечения могут напоминать садизм, но только какой же это, в сущности, садизм, если он пробуждает в демоне лучшие чувства?
Теперь уже совсем не то. Можно разодрать кого-нибудь и на два, и на три, и на сколько угодно кусков, устроить кровавый дождь и анимировать трупы, начинять раны ещё живых людей солью и потешаться над их неистовыми плясками, но это не очень интересно и сгодится только для развлечения маленьких бесов. С возрастом понимаешь, что властвовать, извращать и уничтожать то, что перед тобой беззащитно,– это не может увлечь по-настоящему. Бесконечность времени, наполненная событиями попирания жизни, не перестаёт быть бесконечностью, и никакой радости в этом нет. Лучше всего властвовать над тем, что более недоступно, что представляет сложность, что всегда ребус, загадка, испытание возможностей Запредельного Ужаса. Человеческий разум мало подходит для этой цели. И душа, конечно, тоже невеликое развлечение, если подходить к её использованию формально, без фантазии. Но с помощью человеческой души можно получить то удовольствие, которое единственно способно потешить старого демона – осквернить устои самого Запредельного Ужаса, бросить вызов общественной морали исчадий, заставить ужаснуться сам Ужас. Для этого и душа должна быть запредельно ужасна. Естественно ужасна для демона и неестественно ужасна для человека.
Вот почему Гальдерот выманил эту особенную душу в это особенное тело. Он вспомнил о душе, почувствовал её у себя, уже извращённую человеком, но не приобщённую демоном, не завершённую им в демоническом союзе, обманутую в том, что ей снова придётся обитать в слабом теле человека. И успокоился. И улыбнулся. И расправил плечи. И вспугнул сову. Следовало только закончить этот эксперимент, чтобы насладиться его замыслом. Дойти до конца остроумной затеи.
– Я ничего не вижу. Где я? – прохрипел человек иссохшим ртом, выталкивая из него каких-то жучков, которые уютно жили там долгие годы.
Гальдерот взял фиал из-под желчи, напрягся и излился в него жидкостью, испытывая известное облегчение, после чего напоил этим человека.
– Спасибо, самое то, – поблагодарил человек, а Гальдерот умилился его доверчивостью и даже хотел снова поднатужиться и накормить его своим содержанием, но сдержался зачем-то.
В пещере было темно для человеческого глаза, не для демонического. Демон повернулся, огляделся, ничего не заметил в мрачном антураже древней пещеры и сделал шаг, намереваясь обследовать её, чтобы найти выход. От этого шага раздался хруст, пол пещеры пришёл в движение и потянулся за ногой демона, обнажая иссохший дизайнерский паркет, планки которого ломались под копытами. И то, что сперва казалось полом, было только толстым слоем высохшего мха.
Сова, ещё более напуганная, порхнула под высоким трёхметровым потолком, нырнула в какую-то щель и исчезла. Из этой щели тянуло воздухом, и Гальдерот ткнул туда лапой. Раздался звон стекла, и демон окончательно вспомнил, где находится. С четырнадцатого этажа открывался прекрасный вид на Москва-реку под небом гнилостного цвета, на Котельническую набережную, на рухнувший Большой Устьинский мост и полузатопленную изгнившую речную яхту, уткнувшуюся в его обломки.
– Я знаю тебя? – подал голос человек.
– А вы помните как вас зовут? – спросил Гальдерот, которому необходимо было выяснить, не повредил ли эксперимент человеческому мозгу, так как биосинтез мог затронуть и то, что трогать не следовало.
– Бля, я ничего не помню, – сказал человек, сел на дубовой плите и затряс лысоватой головой, вокруг которой, тем не менее, поднялся нимб пыли, осиянный лучом тусклого света из разбитого окна.
– Я Серёжа, – представился Гальдерот и слегка поклонился.
– Какой ещё Серёжа? – спросил человек, ещё плохо видя, неважно говоря и фыркая замусоренным носом.
Демон сперва хотел представиться персональным водителем, но самолюбие заставило сказать, что он секретарь. Всё же секретарь выше водителя в социальной иерархии людей, поэтому была надежда на то, что этот непростой человек не станет оскорблять демона, бить его по лицу и плевать ему на брюки до той поры, пока эксперимент не завершится. Подобное обращение легко сносят люди, если им хорошо платят, но не демоны, даже если им платят душой.
Перед человеком действительно стоял секретарь-референт, в достойном костюме французской марки, с аккуратной причёской и пах так нежно и приятно, что ему хотелось доверять во всём. В руке он держал записную книжку в кожаном переплёте с гербовым золотым оттиском, а палец холёной руки лежал между страниц книжки так, чтобы в любое мгновение открыть актуальную информацию.
– Серёж, что вчера было? Я сам знаю, что снова нажрался, но памяти нет вообще, такого со мной не бывало. Опять дипломаты с коксом припёрлись?
– Ну… – неопределённо протянул демон и пожал плечами.
– Что “ну”? Ты почему меня не увёл, сука? Ты знаешь, что сегодня совещание Совбеза?
Тут глаза человека распахнулись так изрядно, что пришла в движение вся кожа его головы, лопнула и начала сочиться физиологическими флюидами, которые немедленно привлекли мелких насекомых. Заворочался и паук, стиснутый между бёдер. Организм человека ещё не ожил окончательно, поэтому был плох и склонен к лопанью в разных местах.
– Где мой доклад?! Где мой сраный доклад, Серёжа?! Если ты скажешь, что не написал мой доклад, то я тебя грохну к херам! – закричал человек, посыпая истлевшие штанины останками личинок, хитиновыми панцирями жуков и прочим таким, что разобрал бы только энтомолог, если бы хоть один остался в живых.
В тот же момент вместо записной книжки в руках у секретаря оказалась красная папка, которая и была продемонстрирована человеку для успокоения и во избежание рукоприкладства.
Ничего в квартире не изменилось, всё было ровно так же, как и все предыдущие годы, но человек, находясь в чародейском мороке, всё видел совсем иначе: прекрасная квартира, устроенная по чрезвычайной прихоти владельца и при чрезвычайном же старании нескольких дизайнеров разных специализаций, и вылизанная клининговой службой так, что при желании невозможно было бы к чему-то придраться; гардероб с таким количеством официальной одежды, что без помощи специального человека в нём невозможно было разобраться; золочёные люстры в викторианском стиле, двери из массива дуба (на одной из которых человек и очнулся), сантехника того уровня, чтобы выглядеть максимально помпезно и дорого, но всё же похуже, чем у Самого, потому что Сам не любил, когда его друзья не соблюдают субординацию, выражающуюся в материальном благополучии. В гостиной, которая была столь просторной, что можно было играть в подвижные игры, пришлось поставить мраморную колонну в греческом стиле, чтобы потолок, лишённый несущей стены, не рухнул, но колонна была так бледна и отполирована, что всем хотелось её касаться, а дизайнер подобрал под её стиль лепнину так удачно, что всех гостей зависть брала от редкостной гармонии того и другого. Но пуще всего – от обильной позолоты, которая красовалась где только можно, вплоть до унитазов и дверных косяков. Не обошлось и без эмалевых изразцов с библейскими сюжетами, но ими пришлось отделать лишь гигиенические комнаты, так как они пусть и были красочно красивы, но диссонировали с общим стилем расцвета языческой культуры.
– Ты знаешь, что мне нельзя кокс? Ну в крайнем случае, если по дресс-коду. Ну “балтийского чая” испить в крайнем случае. Но не нюхать же! Не нюхать, Серёжа! Ты посмотри на мой нос! – человек высморкался серой трухой и пылью. – Весь шнобель забит этой дрянью перед заседанием! Мне же докладывать, Серёжа! Там будет Сам! Ты хотел, чтобы я обосрался перед ним? Ты этого хотел? Я для этого тебе плачу охрененные бабки, ответь? – сердился человек, чувствуя шевеление у себя в паху, но не видя его причину. – Скажи, бляди были? У меня что-то чешется тут. Какое-то… не пойму что.
– У вас всё хорошо, Александр Васильевич, – ответил Гальдерот. – Это не порошок, вы простудились на даче. Одевайтесь теплее на природе, вам нужно беречь себя. А теперь давайте соберёмся и поедем?
– О! Я Александр Васильевич? Ну хоть что-то.
Гальдерот сам не знал имени своего человека. В этом не было никакой необходимости. Он знал только то, кем был этот человек, что делал в своё время. Имя ему подсказали мысли человека, который, подобно всем прочим, более увлечён вопросом “кто я?”, а не “какой я?”. Гальдерот читал эти мысли.
Люди, по многочисленности своей и подавляющей личностной невзрачности, не представляли интереса до такой степени, чтобы интересоваться их именами. Дьявольская сделка осуществлялась формально с человеком, но по сути – с душою его, которая имени никогда не имела, а теперь уже, когда и людей-то почти не осталось, иметь и не будет. Договор составлялся даже не демоном, хотя внешне это так и казалось. Договор писал всегда человек, поскольку всегда только человек хочет продаться. Он и указывал своё имя в документе, и подписывал его своей кровью, а демоны только принимали эту ничего не значащую бумагу, не читая, и тут же избавлялись от неё. Никому не нужны были эти договоры, ничему они не служили, потому что ещё до договора подпись о продаже души уже стояла в самой продажной душе продавца.
И естественно то, раз заинтересованным лицом в сделках этого типа всегда являлась сторона человеческая, что сторона демоническая выставляла выгодные лишь для себя условия, как и в любых деловых отношениях, но даже не озвучивая их, ведь обычно с людьми поступали таким образом, что имя не надобилось, желания клиента игнорировались и тело терзали так нещадно, что сладкие звуки боли надсажали даже привычные к этому уши. В Запредельном потом спросят, сколько ты погубил, ты и ответишь сколько, а имена ни к чему. Можно только упомянуть забавные особенности того или иного, вроде как: обещал отомстить или крови было столько, что вся шерсть пропиталась; без головы бродил ещё минуту и искал мундир с погонами неизвестно почему; клялся больше так не делать или мама дома болеет, отпустите, пожалуйста.
Человек появляется в жизни на мгновение, хватается за имя, придуманное ему, носится с ним, как умалишённый, заставляет всех уважать это имя и умирает, даже не имея возможности узнать, что это имя действительно значило для других безумцев с их малоинтересными именами.
Другое дело – демон. Каждый из них – уникальная личность со своими приёмами служения Запредельному Ужасу, со своими свойствами к чарам и к манипуляции сознанием. Даже внешне демоны разные: у кого-то шерсть искристая; у кого – роговые наросты причудливы или велики; кто-то питается только мясом девственниц или младенцами, к какому бы виду они ни принадлежали, и потому кажется юным и привлекательным; кто-то неистов и впадает в кровавый раж, когда становится тоскливо и одиноко в энтропических пустошах и вакууме идей смысла жизни, обретая вид ультрадемонический, даже гротескный. И демонам имена важны, так как имя – вечное клеймо их концентрированной уникальности и постоянства в законах служения Ужасу и в познании хаотических реприз мироздания.
Экстракт Гальдерота, выпитый Александром Васильевичем, возымел, наконец, силу над мёртвым телом, сделал его материю пластичной, где это было необходимо, и укрепил её там, где оно следовало, пустил токи жизни всюду, где они ожидались. Конечно, по прошествии столь долгого времени уже не было возможности свершить чудо возрождения в полной мере, чтобы существо имело тот же вид, что и до смерти, но объект кудесничества мог двигаться, говорить, иметь мышление на соотносимом уровне и, главное, чувствовал всё ровно так же, как и живой.
Александр Васильевич встал, держась ещё за стол и непроизвольно отрясая с себя утлые одежды, осмотрел свою прекрасную квартиру, как ему обманчиво виделось, пошевелил паука в паху характерным движением и приказал одеваться. Но поскольку тут же выяснилось, что он уже одет самым надлежащим образом, то человек попросил у Гальдерота опохмелиться и пошёл в ванную, чтобы причесаться и проверить внешний вид на соответствие мероприятию.
Если бы Гальдерот был низкоуровневым демоном или даже бесом, то мог бы допустить ту оплошность, что человек посмотрелся бы в зеркало. Такое без опыта упустить можно, но совершенно не нужно. Магические свойства зеркал не позволяют человеку видеть себя, а только своё мнение о себе, но если возрождённый труп посмотрится в зеркало, то, будучи сам результатом магического обряда, может увидеть не совсем то, что желает или к чему привык. Но Гальдерот был опытен не только в разрывании воспитательниц детских садов пополам, поэтому почти всё, что творилось в голове у Александра Васильевича и, соответственно, всё, что он воспринимал органами чувств, была искажено в угоду эксперименту, не говоря уже о том, что все венецианские зеркала в квартире были разбиты временем или покрылись примитивной растительностью.
Поглядевшись в замшелую стену и найдя свою внешность прекрасной, человек выпил рюмку демонического экстракта под видом французского коньяка, и оба они, человек и демон, убедившись, что ничего не забыли к докладу, вышли на лестницу. Тут человек чуть не упал, так как и лестница от времени уже не была в прежнем виде, а обильно поросла от просочившейся крыши и трупиков мелких грызунов, расплодившихся в одно время повсеместно и обильно в силу доступности еды в вымершем многомиллионном городе.
– Серёга, почему мы не едем лифтом? Ты решил меня доконать? – удивился человек.
Несущий трос лифта давно проржавел и оборвался, а кабина разрушилась ещё прежде того, поэтому пришлось объяснить, что рабочие меняют прежний лифт на новый, более комфортный и просторный, а то некоторые домовладельцы жалуются, что не все собаки помещаются в кабину, когда выводишь их погулять, и продлится это недолго, как недолго и качественно делается всё в домах такой престижности.
Выйдя из подъезда и на секунду задержавшись, чтобы Александр Васильевич мог прочистить лёгкие свежим воздухом Москва-реки, совершенно протухшей к этому моменту времени, и насладиться видом элитной недвижимости, дарившей в прежние времена ощущение богоизбранности и успеха в жизни, но ставшей ныне противоположностью своей и по виду, и по ощущению, они направились к служебному автомобилю Александра Васильевича и к двум машинам сопровождения. Однако автомобили были в том состоянии, которое не позволяло передвигаться на них даже силой колдовских манипуляций материей. В автомобилях сопровождения ещё сидели сотрудники ФСО, но их рвение в охране Александра Васильевича от случайностей судьбы уже не было столь же очевидным, по причине их частичной разукомплектованности собаками, коих тоже случилось много, пока было чем питаться.
Но Гальдерот не чувствовал досады от нечаянной заминки, хотя понимал, что слишком он затянул свой эксперимент и транспорта никакого не сыскать. Прибегать к процедуре вызова цербера он не хотел, потому как желал явиться на заседание тайно, нежданно и всех тем самым поразить, а потом уж добить своим забавным экспериментом. Он просто вскочил на шею Александра Васильевича и поехал на нём, прихватив слетевшую с небоскрёба сову.
Как же такое возможно, чтобы кто-то сел на шею другому, а тот вёз его, не замечая этого? Опять чары Запредельного Ужаса, заставляющие человека не видеть очевидного?
Конечно, нет. Для этого не нужны никакие чары, кроме запредельной глупости и отсутствия самоуважения. И если однажды демон уселся на шею Синдбада-морехода хитростью, то в большинстве случаев не нужно и её, а достаточно упомянуть о древних традициях, незыблемости устоев, памяти пращуров, патриотизме и опасности внешнего влияния, что и в отдельности, и в целом убедительно доказывает, что на шее сидеть обязательно кто-то должен, поскольку это не блажь, а гражданский долг и тяжкое бремя для сидящего.
Впрочем, это вернее при общем взгляде на вопрос, чем для нашей ситуации, так как Гальдероту пришлось слегка затуманить голову своему человеку, чтобы он не задавал лишних вопросов. Какую бы силу ни давала жидкость демона восстановленному человеку, но даже в этом случае человек мог бы удивиться тому, что он, путешествуя в комфортном автомобиле представительского класса, изготовленном по спецзаказу, устаёт так, как никогда и нигде не уставал, никогда и нигде не работая. И хорошо ещё, что ехать следовало не в Ново-Огарёво, где обычно проходили заседания Совета Безопасности, а в Кремль, где общество Запредельного Ужаса решило устроить развлекательное представление. До Ново-Огарёво Александр Васильевич мог бы и не доехать, будучи автомобилем.
Оказалось, что вся Москва стоит в таких пробках, каких она никогда не видывала. Все автомобили стояли мёртво, не двигаясь ни вперёд, ни назад, а многие уже обратились железно-пластиковую труху, рассыпанную вокруг кое-как сохранившихся шасси и двигателей. Вся Котельническая набережная стала непроезжая из-за этакого затора до самого Большого моста, а далее и непроходимая из-за кучи деревьев и мусора, нанесённого рекой в тот момент, когда одна из бомб упала в районе Раменок. Ни на каком автомобиле было бы не добраться до Кремля в этом хаосе рухнувшей цивилизации, а на шее Александра Васильевича это оказалось пусть не беспроблемно, но всё же возможно.
– Чего это мы едем так медленно? – нервничал Александр Васильевич, ворочая шеей в удавке воображаемого галстука и поглядывал по сторонам на обгоняемые им машины. – Ты мигалку-то включи, балбес. За что я тебе плачу?
– Мигалку мы уже включили, Александр Васильевич, – ответил демон и немного покрякал, не прибегая к магии. – Просто сегодня все едут с мигалками.
– Кто это все? Какие ещё могут быть все, если тут еду я? – сердился Александр Васильевич, потея от натуги и запинаясь босыми ногами о скелеты.
– На Совбез спешат, как и вы, Александр Васильевич, – спокойно отвечал Гальдерот, поворачивая ему голову в ту сторону, в какую следовало ехать, словно лошади.
Человек тут же увидел, что не простые машины он обгоняет, а хорошо знакомые ему машины, на которых были известные номера, и все с мигалками и сопровождением, как и полагается. И то, что он их всё-таки обгонял, немного успокоило его, а мысль о том, что целая набережная не может быть занята членами Совета Федерации, и что он обогнал уже второго Николая Платоновича и догоняет третьего, его почему-то не взволновала. Не взволновала, хотя он заметил и второго, и третьего особенностями своего профессионального восприятия, и полагал логическим умом, что возможен и четвёртый Николай Платонович, которого он тоже обгонит.
– Москва слезам не верит, – многозначительно обронил человек и приник носом к тонированному стеклу.
Николай Платонович, второй или третий, помахал Александру Васильевичу из открытого окна и улыбнулся широко, как он никогда и никому не улыбался, а Александр Васильевич в ответ приоткрыл своё окно, помахал ему и тоже улыбнулся, словно они друзья. Но тут же удивился тому, что Николай Платонович так легко нарушает правила безопасности, открывая окна и давая понять наблюдателям, в какой из машин он сидит. Он подумал, что дурак этот Николай Платонович, и хотел ещё раз взглянуть на него – дурака, но прежний Николай Платонович то ли отстал так быстро, то ли растворился куда-то, а тот Николай Платонович, которого они обгоняли, окна открывать не хотел и улыбаться не спешил, чем ещё более расстроил Александра Васильевича.
Парк Зарядье с отгрызенной временем маковкой Храма Зачатия, потонувшего в густом оволосении кустарника, никогда не знавшего заботливой руки гастарбайтера, промелькнул мимо за какие-нибудь 20 минут петляния между развалинами автомобилей. Потом они свернули к Кремлю и, лавируя между безжизненно рыжими БТРами с рассыпавшейся резиной колёс, проехали через Спасские ворота к Кремлёвскому дворцу, окна которого были вышиблены ударной волной, а мрамор опал сам собою.
– Почему сюда? – поинтересовался Александр Васильевич, выйдя из машины, когда Гальдерот услужливо открыл ему дверцу.
Гальдерот проверил, хорошо ли чувствует себя паук и его паучата. Все нервничали и сновали, но держались вместе, как и полагается хорошей семье.
– Сюда-сюда, Александр Васильевич. Особый случай, сами понимаете. Международная обстановка вынуждает. Кроме того, после заседания выступит Газманов, – демон задумался. – Или “Любэ”.
– Да-да, лучше бы “Любэ”. Уж так задушевно поют, сердце отдыхает, – обрадовался человек и они вошли в здание.
Оказалось, что Гальдерот опоздал не только со своим чародейским обрядом, но и на мероприятие. Кремлёвский дворец был полон исчадиями Запредельного Ужаса, а представление шло уже несколько лет как. Всё живое и инфернальное, что обитало под сводами Запредельного, вышло в мир и втиснулось в зал Кремлёвского дворца. И потому зал был уже не тот, каким проектировался и строился, а сделался больше своих внешних размеров, чтобы все ипостаси Ужаса могли поучаствовать в развлечении, пообщаться друг с другом, вспомнить весёлые деньки и, если кто-либо из участников конкурса сделает остроумную попытку возрождения мёртвых, послушать выступление Газманова или “Любэ”.
Выступили уже многие мелкие исчадия, номера которых были забавны по форме, саркастичны, но лишены тех или иных качеств, присущих искусству Ужаса. Это были извращённые сценки библейских сюжетов – достаточно пошлое и приевшееся действо для искушённых ценителей прекрасного. Только то, что над этим принято было смеяться, и то, что артистами выступали неожиданные существа, вроде дельфина Ноя, спасающегося от потопа, или жены Лота, сыгранной соленым големом, превращённым в соляной столб, но продолжавшим следовать за Лотом, не позволяло заскучать совершенно.
Низкоуровневые демоны, жаждущие признания, обычно устраивали на сцене кровавые бани, совершенно лишённые драматургии. Они рассчитывали на то, что обилие крови вызовет у зрителей дофаминовую атаку, и поступали верно, но такие репризы забывались в ту же минуту, когда заканчивались, так как всякого навидались за вечность существования служители Запредельного Ужаса, а крови и страданий – более всего.
Демоны постарше и поопытней использовали более изощрённые приемы. Некоторые пользовались услугами профессиональных режиссёров, когда могли себе это позволить, и это благоприятно отражалось на качестве постановок. В таких случаях публика сбегалась из буфета в зал и наслаждалась зрелищем так, как это делают только исчадия Ужаса: дико хохотала, плевалась попкорном, визжала, пускала струи пламени и лужи кипящей серы.
Демоны высокого ранга выступали последними, так как их мастерство было высшим, а их сценические выступления сложны и продолжительны по времени. Некоторые режиссировали свои эпохальные спектакли так, что они длились месяцы и более, а артистов приходилось сжирать по мере их физического измождения, чтобы дать дорогу новым, молодым. “И ты, Брут!” – кричала какая-нибудь гигантская медуза, которую тщетно пытались заколоть кинжалами и даже заколов, не могли убить, и зал надрывался от смеха, потому что и Брут тоже был медузой, растёкшейся на сцене около кинжала и не имея физической возможности его взять.
Чаще всего высмеивалась природа животных, тем более потешная, чем более близкая к человеку. Человек же, каким его помнили, был вершиной глупости и самой излюбленной целью для издевательств.
Кому-то удалось найти женщину, обучить её языку, манерам и при помощи плетей и калёного железа заставить выучить роль Джульетты, а в качестве Ромео дали ей чародейским образом обращённого осла, накачанного афродизиаками. Конечно, оба они говорили языком Шекспира, но всё, что ему и ей удавалось произнести, тонуло в гоготании и неистовом вое публики, больше видевшей возбуждённый ослиный пенис, чем любовь двух юных сердец. Впрочем, когда Ромео пал замертво, а Джульетта бросилась к нему с кинжалом и начала отрезать от него ляжку, потому что режиссёр забыл её покормить, публика уже не хохотала, а сочувствовала, а некоторые даже плакали, окутывая себя серными испарениями из-за неловкости светлых чувств.
Перед тем, как войти в зал и зарегистрировать свою экспериментальную постановку, Гальдерот угостил человека новой порцией жидкости, чтобы тот не терял тонуса, повязал его чресла невесть откуда взявшимся ситцем в простонародный цветочек и проверил силу своих чар, владеющих существом Александра Васильевича, чтобы тот видел только то, что ему следовало, и делал то, что было задумано демоном. Случайностей, ошибок, провала быть не могло, потому что демон уровня Гальдерота не имел на это право.
– Александр Васильевич, мы прибыли. Возьмите, пожалуйста, свой доклад, – сказал демон и поклонился в знак видимости почтения, хотя и не было в том нужды.
– Серёга, я даже не читал. Там всё нормально? Шрифт большой?
– Там всё безупречно, Александр Васильевич, я всё проверил, – успокоил его демон, и они зашли в концертный зал.
Нежнейший аромат серных испарения и ядовитых газов, неизменно сопутствующих плавлению земных пород, окутал Гальдерота, проник в него через огромные ноздри, дал расслабленность и уверенность. Он был среди своих, он чувствовал свою силу и мастерство, он хотел триумфа и видел для него все предпосылки.
У входа он вытащил из своей шерсти сонную сову и сунул её прислужнику-бесу в качестве платы. С хрустом и чавканьем сожрав сову, бес ловкими движениями граблей расчесал древнюю шкуру, избавив её от всего, что успело поселиться в густых чащах меха, сбрызнул ароматической тухлой кровью и немного подправил секатором неряшливость. Потом зачерпнул из каменной вазы ртуть и умастил ею причёску Гальдерота, придав фешенебельный блеск старческим волосьям.
– Изволите отполировать рога и когти, господин демон?
– Полируй.
Бес вскочил на демона и с резвостью низшего существа, произвёл все косметические процедуры, не забыв заглянуть в пасть и выколупать застрявшие в зубах кости своими ловкими лапами.
– Что-то ещё? Могу сделать массаж причинных мест, недорого и анонимно. Две совы и протежирование карьерного роста до беса второго уровня.
– Изыди, тварь. Гнить тебе в прислужниках вечно с такими расценками, – прорычал своим настоящим голосом Гальдерот, выпрямился во весь свой рост, ударил по камню пола окованным в золото копытом, в миг оказался в синем бархатном плаще с красной атласной подкладкой и золотой окантовкой, и, воздев голову к потолку, изрыгнул струю пламени такую мощную, что оплавил ту люстру, которая ещё висела под потолком.
Внимание на него обратили. Мелочь поклонилась ему, средние кивнули, старшие пустили своё пламя в знак приветствия. Но тут же раздался низкий рык:
– Кто же это явился после долгих лет ожидания? Уж не Гальдерот ли это Разрыватель плоти?
– Я! – отвечал Гальдерот надменно и уверенно.
Демон Керубал Изверг, старший из старших, поднялся со своего места в первых рядах и пустил пламя – наилучшее из возможных.
– Пришёл ты с опозданием, чуть не пропустил торжество. Старость это или пренебрежение нашими традициями? – спросил язвительно Керубал, развернув по залу свои умащённые человеческим жиром крылья и демонстрируя драгоценное одеяние, и рога, отливающие багровым, и копыта, полностью из золота, и причинные места, искусно отмассажированные до предельно возможного их разбухания. – Или же ты был занят разрыванием воспитательниц детских садов?
В зале захохотали все, кому это было дозволено по рангу, захохотали насмешливо, вольно, словно Гальдерот был немощным стариком, втуне евшим ужасный хлеб свой. И те, кто помельче, тоже смеялись, только не видно и не слышно, ведь насмехаться над слабостью – первейшее удовольствие и оно доступно даже слабым.
– Я был занят подготовкой своего выступления и сейчас готов его показать вам всем, – зычно возвестил Гальдерот и как бы невзначай встряхнул свой плащ, высыпав под ноги себе кучу человеческих черепов, правда, довольно древних и не всегда комплектных.
– Пустая бравада. Ничего не ждём мы от тебя, Гальдерот. Ничего и не получим, – усмехнулся Керубал, презрительно шаркнул копытом и отрыгнул бычью голову, словно только что отобедал.
В зале возобновился смех и насмешки над униженным Гальдеротом, но из ложи, искусно изготовленной из одних только левых мизинцев человеческих младенцев и обтянутой их же кожей, выплеснулось столько пламени, что весь потолок оказался охвачен им и дым заполнил весь зал. Все смолкли в единый миг, и в полной тишине низверглась на пол срыгнутая бычья туша, ещё не переваренная и, похоже, ещё не окончательно мёртвая, и рёв нестерпимый и уважаемый заставил трепетать всех, независимо от ранга:
– Пусть выступит опоздавший!
Все склонились перед этим проявлением, ибо был это архидемон Баал, чья воля непререкаема. Никто не видел его, как никто и не хотел его увидеть, ведь чертоги Запредельного Ужаса, коими управлял Баал, стали бы ужасом и для демонов, если бы владыка рассердился или увидел в чём-то нарушение обрядов и этикета. Очевидно, что и одеяние его было вне конкуренции, и кручёные рога его росли величественнее прочих, и копыта его блистали так, что можно ослепнуть, и причинные места его были таковы, что ими можно убить всё сущее так же просто, как и возродить бессущностное к существованию и мукам.
– Идите, Александр Васильевич, – сказал Гальдерот человеческим голосом и подтолкнул человека к сцене, а сам остался гордо стоять в задних рядах, среди низших, показывая тем и своё смирение, и свою гордость, и свою непричастность к выступлению Александра Васильевича, который должен был сделать всё сам, без понужения плетью, окриков и подпаливания задницы. Но это было как бы, потому что все понимали, что демон такого уровня не нуждается в явных манипуляциях актёром, управляя им тайно.
– Всего один? – насмешливо спросил недруг Керубал, указывая на человека. – Всё, что удалось сыскать за долгое время?
– Довольно и его, – надменно ответил Гальдерот, сдерживая ненависть предчувствием победы.
Тотчас на сцене появилась кафедра, а на заднике сцены, на полотнище, сшитом из нежной кожи эстрадных певцов прошлого, спроецировалась магическая иллюзия, которую никто поначалу не понял. Но как только человек встал за кафедру, возложил на неё доклад, открыл его и начал говорить, всем стал понятен смысл возникшей картины. Это была проекция того, что видит человек перед собой. А видел он не сборище сил Запредельного Ужаса, воззрившееся на него бесчеловечными и безнравственными глазами, а участников Совета Безопасности, сидевших за большим столом со стандартными папочками и дружески смотревших на него бесчеловечными и безнравственными глазами.
Идея понравилась зрителям. Некоторые проявили невоздержанность и физиологический восторг, а некоторые в кровь царапали друг друга от предвкушения новизны. Кто-то заверещал, но благоразумно смолк, чтобы не мешать другим и не лишиться жизни.
– Прежде чем приступить докладу, я хотел бы поздравить Валентину Ивановну с днём рождения и пожелать ей всегда быть такой же красивой и… – Александр Васильевич подглядел в папку, – и здоровой женщиной.
Он посмотрел в зал, на Валентину Ивановну или на то, что ему в его мороке казалось Валентиной Ивановной. В зале начались смешки и лёгкий скулёж. “Валентина Ивановна” не растерялась, опросталась кучей серы, которую и подожгла огненным дыханием.
– Спасибо, уважаемый Александр Васильевич. Это так неожиданно, так приятно… засмущали меня совсем, – ответила на поздравление Валентина Ивановна на картинке видения Александра Васильевича, а “Валентина Ивановна” в зале нацедила из себя стакан собственного экстракта, да сама же и выпила залпом.
– А теперь перейдём к делу, – сказал докладчик и перевернул лист.
Надо сказать, что листы доклада были абсолютно чисты и даже слиплись, потому что оказались там без чьего-либо участия. Но их могло бы и не быть вообще, а Александр Васильевич всё равно бы с них читал, так как видел мир извращённо и тенденциозно, как и все в его ведомстве.
– Перейдём делу, но давайте всё-же поздравим Валентину Ивановну вместе, а то она смущается, что только один Александр Васильевич её поздравил, – сказал шутливо Сам. – Поздравляю, Валентина Ивановна. Всех благ и чтобы вы служили нам верой и правдой. А то тут мужики одни, никакого разнообразия.
Поскольку Александр Васильевич, не понимая происходящего, смотрел в этот момент на того мелкого беса, который прислуживал у входа в зал, постольку в его замороченном восприятии бес и казался Самим. Весь зал повернулся к бесёнку, а тот так перепугался, что спрятался в угол и попытался закоптиться угольным дымом.
– Спасибо, Владимир Владимирович, – заулыбалась с притворной скромностью Валентина Ивановна на проекции, а “Валентина Ивановна” снова прыснула жидкостью и опрокинула в себя ещё один стакан.
Александр Васильевич терпеливо дождался, когда все участники Совета поздравят Валентину Ивановну, и продолжил:
– Как вы знаете, международная ситуация подталкивает нас к решительным мерам. Именно поэтому мы тут и собрались. Во-первых, это явное и плохо мотивированное экономическое противодействие нашей стране. Во-вторых, это информационная подготовка общественного мнения за пределами нашей страны, заключающаяся в создании негативного образа: образа страны чуждой, враждебной, нежелательной на мировой политической арене. В третьих, это очевидное увеличение военных бюджетов как стран Евросоюза, стран-участниц НАТО, так и США в особенности. Мы знаем, что такое США и чего они хотят, тут объяснять будет лишним. В четвёртых, наблюдается осторожное стягивание военных сил к нашим границам. Это, я уверен, подтвердит своим докладом Сергей Евгеньевич.
“Сергей Евгеньевич” затрепетал в возбуждении жабрами и, раскрыв мелкозубчатую пасть, поиграл длинным раздвоенным языком, обрызгав сидящих перед ним ядом, что доставило им явное удовольствие.
– Пятое. Активизировалась деятельность внутри нашей страны так называемых иностранных агентов, которые, как мы знаем, спонсируются известными спецслужбами из-за рубежа. Помимо них, таким же информационным давлением занимаются лица из-за рубежа, дестабилизируя общественное мнение и настраивая его против законной власти, то есть против нас. Если ранее это можно было расценивать как мнения отдельных людей, маргинализированной части общества, то в сочетании с озвученными факторами становится ясно, что всё указанное является подготовкой к военным действиям против нас.
Шестое, это тревожная ситуация в Украине, где, как нам досконально известно…
– Александр Васильевич, – тихо оборвал его Сам и постучал по столу перьевой ручкой.
Александр Васильевич замялся на мгновение, внимательно вгляделся в доклад и поправился:
– Тревожная ситуация на Украине, где, как нам досконально известно, ведутся успешные мероприятия по укреплению вооружённых сил: как в материальном отношении, так и по людским резервам. В ходе глобального конфликта, к чему я и веду, это может стать неприятным фактором, которого нам следует избежать превентивно. Теперь я пройдусь по пунктам.
Как только Александр Васильевич решил пройтись по пунктам, его взор стал меняться в том смысле, что он по-прежнему видел зал заседаний с членами Совета Безопасности, но сами члены безопасности, которых он прекрасно знал и как человек, и по долгу службы, то есть несколько глубже, вдруг начали представать перед ним в непостижимом и совершенно не предполагаемом виде.
– Итак, пункт первый. Я сообщаю основные данные, а частности разъяснит Михаил Владимирович, как председатель правительства. Да, Михаил Владимирович?
Докладчик посмотрел на Михаила Владимировича и на его папочку с докладом. Не отвечая ни согласием, ни отказом, Михаил Владимирович растопырил крылья и тонко заверещал, потом вспорхнул, несколько раз пролетел по кругу и повис на люстре вниз головой. Папочка осталась лежать на столе. Это показалось странным Александру Васильевичу, но он продолжил.
– Первое, это противодействие нашим поставкам нефти и газа в Европу. Это принятие локальных законов, ограничивающих поставки в нашу страну товаров, имеющих для нас огромное значение: оборонное, если быть конкретным. При том, что Сергей Викторович и его ведомство прилагают колоссальные усилия для урегулирования международных вопросов и налаживания связей, мы всё равно имеет отрицательную для нас расстановку сил в экономике и политическом влиянии. Представьте, что бы мы имели, если бы Сергей Викторович делал свою работу хуже.
Сергей Викторович отклеился от стены, шлёпнулся на пол, изгадив его слизью, и начал проявлять признаки довольства, так как все уставились на него и смеялись: пузырился, постоянно менял цвет, выпускал стрекательные жгутики, играл ложноножками и даже отпочковывался какими-то препротивными созданиями, которые тут же разбегались во все стороны, оставляя склизкие следы. Это было совершенно не похоже на Сергея Викторовича. Сергей Викторович менял цвет только на багровый, но отпочковываться обыкновения не имел. Ну а слизь – это вообще интимное дело каждого. Правда, зачем это всё на Совбезе? Какой в этом смысл?
Александр Васильевич хотел было продолжить доклад, но тревога, возросшая в нём слизью Сергея Викторовича, заставила его повременить и как человека, и как главу основного ведомства. Он посмотрел на зама председателя совета.
Дмитрий Анатольевич, если это был он, а не карикатурное наваждение, представлял из себя газовое облако с большими, но расфоркусированными глазами, в которых не было ничего, даже злобы, менявшее очертания и принимавшее формы то ли произвольные, то ли глубоко выстраданные жизнью среди исчадий Ужаса, но чаще старался походить на Самого, хотя и не очень удачно. Какие-то искорки мелькали внутри этого облака, но как вспыхивали, так и потухали.
Александр Васильевич обратил испуганный взор на Сергея Кужугетовича, надеясь успокоиться его прежним постоянством и мужицкой невозмутимостью, но вместо него за столом сидела каменная гаргулья, которая, казалось, ни чем не взволнована, ничего не хочет, ничего не боится.
– Сергей Кужугетович, – тихо обратился к гаргулье Александр Васильевич, и гаргулья вдруг ожила, повернула голову в профиль и растопырила орлиные крылья.
Ужас пробежал по телу Александра Васильевича, затрепетали его члены и органы, чего никогда не водилось, остыло сердце и воспылал разум, как у безумного. Он поискал спасения в своей папке, но тут увидел, что она пуста, а читать там нечего. В следующее мгновение и папка, и кафедра, на которой она лежала, исчезли, оставив докладчика одного перед Советом Безопасности.
Министр внутренних дел, до сего времени молчавший и пытавшийся смирить свой буйный нрав, вдруг раздался в размерах, сбросил лопнувший мундир, покрылся бурой шерстью и утробно зарычал. Его ноздри шевелились совсем не так, как они могли бы шевелиться, будь Владимир Александрович человеком, а верхняя губа вздёрнулась и обнажила зубы.
– Хочу его задрать! – взрычал Владимир Александрович, но не из кровожадия, а только лишь от восторга, который мог изъявлять только тем же образом, что и кровожадие.
Александр Васильевич отшатнулся, и ноги стали подкашиваться в бессилии. Здесь, в зале для совещаний, его мог спасти только Сам. Это там, в своём ведомстве, он мог поднять миллионы явных сотрудников и тайных агентов, чтобы, если приспичит, захватить бразды правления. И там это ему удалось бы, но не здесь, где все один на один, при этом, судя по всему, человеком является только он. Все остальные на людей походили не очень явно. Тут можно было уповать только на Самого – на мерило, на арбитра, на заступника, на столп стабильности.
Сам всё так же жался в углу, невзрачный и жалкий. За годы представления он обслужил почти всех, всем угодил, заработал кучу вкусных сов и других вознаграждений, но так и остался маленьким и жалким. Все собравшиеся смотрели на него и смеялись, потому что самый последний бес из всех исчадий вдруг оказался Самим, пусть и в помрачённом восприятии человека. Могло ли маленькое сердце выдержать подобное внимание и позор?
Да. Маленькое сердце смогло. Сам вышел из угла, дыша часто и взволновано, но на его рыле, таком неразвитом, ещё без нарочито звериных черт, возникла злоба на всех, возникло ощущение несправедливости того, что его роль до конца дней Вселенной определена так позорно и невыгодно, что эта роль лишает его всех удовольствий, кроме подачек, в которых больше унижения, чем еды.
– Это я! Я здесь навсегда и сила моя равна моему ожесточению, которое вызвали вы! – закричал он тонко и пыхнул огоньком. – С этой минуты я сделаю всё, чтобы каждый из вас приучился считаться со мной и уважать!
Зал пуще засмеялся. Малыш был так комичен, что никто не принимал его слова всерьёз. И никто не указал на нарушение правил среди исчадий, по которым младшие были лишены права голоса, потому что этот бесёнок – он же почти как дитя, безобидное и глупое, и поэтому пусть лепечет, что ему вздумается, если будет и дальше выполнять свои обязанности.
Но малыш подошёл к заместителю Совбеза и пронзил его граблями. Дмитрий Анатольевич столь вяло прореагировал на это посягательство, что всем стало ясно, что газовое облако не так просто убить даже граблями. Однако решимость маленького беса обрести достойное место в жизни вызвала уважение и внимательное отношение к собственной безопасности. Другие мелкие бесы посторонились и уступили место Самому.
Тем временем на сцене Александр Васильевич немел и терял силы. Все люди, в которых он верил, на которых опирался, с которыми строил планы, оказались чёрт-те чем, какими-то чудовищами, вурдалаками, непостижимыми созданиями, с которыми непонятно как иметь дело в том случае, если они его не сожрут. А они могли сожрать. Это было так просто, как просто сделать с любым другим человеком, если у него нет никакой поддержки, защиты, крыши силового ведомства. Он сам так делал с людьми, много раз делал, и это было так обыденно, не страшно, как всё систематическое. Не страшно, когда это делаешь ты.
Зал наслаждался его страхом. Страх не был чем-то эфемерным, условным для исчадий. Слуги Ужаса видели страх как вполне физическое явление, которое можно было измерить, ухватить, проглотить и насытиться им. Они чувствовали перед собой жалкого человечишку, который увидел воинство Запредельного в его благожелательном настроении, но уже лишился всего в своей жизни, даже контроля над телом. Страх унизителен, а твари пили это унижение, пьянея от него и распаляясь.
И надо сказать, что страх, как и кровь, чрезвычайно возбуждают не только исчадий, но и многих других существ, поэтому присутствующие в зале постепенно становились агрессивнее, тянулись к перепуганному человеку, представляли, как станут резать его тонкую кожу и пускать его липкую кровь, и хрустеть его костями, и давить его тёплое мясо своими острыми зубами, и ощущать во всём этом наслаждение, наслаждение и наслаждение.
Так бы и приключилось, ибо старшие демоны имели меньше всего терпенья и уже встали со своих костяных кресел, чтобы броситься на источник страха, но тут ситцевая повязка пропала с бёдер Александра Васильевича и всем стал виден огромный чёрный паук, соткавший гнездо для своих паучат в месте слияния ног.
– Не, ну так нечестно! – раздались возмущённые крики.
– Ты супер, Гальдерот! Неожиданно! Респект! – восхищались другие.
– Ой, я не могу! Какой няшечка! – умилялись третьи.
– А можно я его поглажу? – спрашивали самые юные.
И первые ряды смотрели с нежностью на паучью мать, а задние тянули шеи, чтобы разглядеть получше и вкусить неожиданность авторской идеи. Никто уже не хотел убивать, ведь невозможно убить человека, если паук свил на нём своё гнездо и плодится.
А морок окончательно покинул Александра Васильевича, и он увидел гораздо больше, чем прежде. Это не укрепило его дух, чего и следовало бы ожидать от человека в таком положении, но заставило задуматься о том, кто он такой сам, если всё, что его окружает, столь ужасно. Он посмотрел на себя уже не телом, которое ему не повиновалось, а некогда холодным умом, который ему ещё частично был подвластен.
И тут души соединились в целое: одна, человеческая, укрепила другую, демоническую, вдохнула в неё мощь и ненависть, какие сложно представить в человеке, но в ком они, как правило, и живут.
Александр Васильевич осмотрел себя, думая, что это ещё он. Но это уж не был человек, если предположить, что он им когда-либо был. На нём был синий бархатный плащ с красной атласной подкладкой и золотым кантом, копыта поблёскивали оковкой. Он посмотрел на свою могучую лапу с когтями необоснованной пока длины, порадовался им, а потом, пользуясь всеобщим весёлым оживлением, шагнул со сцены в зал и обосновал длину когтей погружением их в грудь ненавистного Керубала Изверга.
Месть свершилась. Челюсть Керубала отвисла, огненный флюид потёк по груди, и он, удивлённый случившимся и поражённый в грудь, но ещё демонически могучий, мог постоять за себя, да только Гальдерот схватил его за ноги, воздел на обозрение всех и без видимых усилий, но со сладчайшим треском разорвал тело врага на две половины и обдал зрителей мощной струёй триумфального огня.
2017-2021 г.
Дмитрий Носков
Носков Дмитрий Викторович (можно без Викторович), хороший русский, родился в Свердловской области, живёт в России, 48 лет.