354 Views
Я держала ее голову на весу и отчаянно просила ее – живи, пожалуйста, живи, а она только хрипела в ответ, страшно, прямо из середины груди, с упрямо сомкнутыми глазами, не желающими видеть этот свет.
А я держала ее, не отпускала, тормошила, не давала впасть в небытие, потому что я была уверена – она сделала этот выбор по глупости, по случайности, в отчаянии, в слабости, по недосмотру, но на самом деле – она так не думает.
Я шептала ей в ухо, что это не ее выбор, потому что ее настоящий выбор – жить.
Это самый трудный выбор на свете – жить, куда легче выбрать другое – уйти, сдаться, принять судьбу, обстоятельства, неудачную раздачу карт, последствия ошибок и предыдущих неверных ходов.
Но ты не такая, говорила я ей, я же знаю.
Ты выбрала жить еще очень давно, задолго до своего рождения, когда твоя бабушка начала спиваться и сдала твою маму и сестру в детский дом, где девчонки быстро научились пить и курить и освоили то, что в народе называется – дурацкое дело не хитрое.
Пусть тебя еще не было, но на самом деле ты уже была, уже был смысл твоего будущего рождения.
И не важно, что твоя мама была слишком молода, когда ты появилась на свет – настолько молода, что даже не могла осознать, как это важно, когда у тебя появляется ребенок. Она была красивая, твоя мама – я видела ее фотографию в Одноклассниках, красивая, стильная девушка, но внутри нее жил испуганный, брошенный матерью ребенок, и она не была готова к твоему появлению. Она хотела жить, дышать полной грудью, влюбляться, ходить на дискотеки, а не ковыряться в грязных пеленках на замызганной кухне, где твоя бабушка устраивала притон для всех окрестных мужчин.
Вот тогда ты очень хотела жить, ты заползала под стол, чтобы пьяная мать и бабка не трогали тебя, и ждала, когда гости разойдутся, чтобы доесть из миски то, что осталось. Ты почти не разговаривала, как говорили сотрудники опеки, которые вытащили тебя из-под стола, куда ты заползла от ужаса – взрослые на кухне очень громко ссорились, а потом душераздирающе кричали, особенно твоя мама и бабушка.
В тот день твою маму убили, убили практически на глазах ее матери и дочери – зарезали ножом, пропороли легкое, и она истекла кровью в нескольких метрах от тебя, пока ты закрывала уши руками, чтобы не слышать ее крики. Другой бы на твоем месте точно не захотел больше оставаться в этом мире, но ты – захотела.
Ты захотела, и ты – осталась, в том самом детском доме, где я встретила тебя много лет спустя. Ты смогла выжить там, где ломались другие дети, которые отказывались принимать новый мир, в котором не было родителей, братьев и сестер, где несмотря на кров и пищу, было неуютно и одиноко, потому что человеку нужен не просто человек, а его человек.
В этом мире были свои правила, и там постоянно приходилось выбирать – между тем, чтобы примиряться и подчиняться, или идти наперекор всем. Ты выбрала второе – ты решила не повторять судьбу своей матери, сломленной жизнью в приюте, и ты стала бунтаркой. Ты плевала на правила, ты презирала устои и обычаи, ты оставалась самой собой там, где все постепенно ложились под старшаков и авторитетов. Но ты всегда была другая – когда тебя пытались изнасиловать, ты разбила бутылку и с розочкой в руке встала в дверях, и старшие отступили – они знали, что с тобой лучше не связываться.
Да, ты была не твоя мама, ты с трех лет знала, что слабым нет спасения, поэтому ты стала сильной, такой сильной, что сама страдала от своей силы и одиночества. Когда в детский дом приходили взрослые, они даже не смотрели в твою сторону – а ты не смотрела на них, к тому времени ты уже знала, что взрослые только кажутся добрыми и понимающими, сильными и заботливыми, а на самом деле они только и ждут, когда откроешь им свои слабости, покажешь свое сердце и свою любовь, и тогда они хладнокровно предадут тебя – потому что каждый думает только о себе.
Я хорошо помню тот день, когда я приехала в детский дом и увидела тебя в первый раз. Ни тени улыбки на лице, жесткая, бесстрастная маска, мешковатая некрасивая одежда, скрывающая твою прекрасную легкую фигурку, вся в мать, сказала бы я потом о тебе, но тогда я еще ничего о тебе не знала. Не надо на нее смотреть, — директор детского дома заметила мой взгляд и отрицательно покачала головой. – Она ни к кому не пойдет, тертый калач. Домашнее насилие, маргинальная семья, плохая наследственность, сиротство во втором поколении, вам зачем такой подарок?
Но у меня была своя история, и она всегда начиналась одинаково – с маленькой капли крови на белье.
Любая женщина знает, что это такое, и любая трепещет – потому что эта капля – это целый мир, который захлопывается перед тобой или наоборот, открывается навстречу.
Все зависит от того, кого ты ждешь и кого боишься – ждешь ребенка, приманиваешь его в свою жизнь, или не ждешь ребенка и всем силами молишь пронести чашу мимо.
Я ждала ребенка, я отчаянно ждала ребенка, потому что часики стремительно тикали, отсчитывая годы безнадежных попыток и разочарований. Тому, кто не проходил через эту боль ожидания, через стыд неудач, через мучения обследований и лечения, тот не знает, как тяжело иногда даются дети.
В моем столе хранилась специальная молитва о зачатии ребенка, я тайком от мужа ездила к целителям и знахарям, ходила по монастырям и давала обеты, но все было тщетно. Ребенок не хотел приходить в мой мир – тот тщательно выстроенный мирок, который я для него приготовила.
Я была одинока, я была несчастна, и я не хотела верить, что это конец моей мечты родить своего малыша. Я была упряма, и я шла на любые жертвы, потому что это был мой выбор, мои деньги, мое тело. Но наступил момент, когда закончились деньги, ушел муж и когда тело сказало, что больше не может, а я не хотела сдаваться, и решила взять в детском доме малыша – голубоглазого малыша, ребенка балерины и профессора, как насмешливо говорят о таких несчастных женщинах те, кому по долгу службы приходится иметь дело с такими несуразными созданиями природы, как бесплодные женщины. Я прямо читала это в глазах, эти слова стояли у них на губах, словно молочная пенка, но мне было наплевать.
В тот день я уже нашла себе ребенка своей мечты, милого светлоглазого мальчика, оставалась лишь формальность – подписать согласие, но жизнь сделала свой выбор за меня, даже не потрудившись его объяснить каким-то рациональным образом.
Я пришла в этот дом за трехлетним мальчиком, а ушла с тобой – неулыбчивым ершистым подростком, которому было наплевать на все – на меня и мою историю, на свою жизнь и свое будущее, на целый несправедливый земной шар, с которого, увы, никак нельзя было сойти. Я не знаю, как это объяснить, но это было словно я вдруг поняла, что все те годы, когда я пыталась родить ребенка, я пыталась родить тебя. Все эти 15 лет ты никак не хотела приходить ко мне обычным способом, но теперь, когда ты выросла, ты просто меня не узнала.
Зато я сразу узнала тебя, но этого было мало. И разверзся ад – для меня, конечно. Ад, в котором я жила три года, пока ты не хотела признавать меня своей матерью, а себя – моей дочерью. Ты делала все, чтобы мне было больнее, тяжелее и страшнее — каждый божий день. Ты словно упрекала меня в том, что я не смогла родить тебя 15 лет назад, и поэтому тебя родили в другой семье. Я понимала, но этого мне было не легче, я тоже упрекала себя в том, что не смогла стать настоящей матерью не только своему ребенку, но и тебе – ребенку, который никак не хотел становиться своим.
Но постепенно боль забылась, страсти утихли, и ты поняла, что я никуда не денусь, не верну тебя обратно в детский дом, не сдамся, не испарюсь, не исчезну, хотя никогда не стану твоей настоящей матерью. Ты никогда не называла меня так – это слово умерло у тебя на губах под столом, где ты пряталась от пьяных собутыльников матери и бабки. Но я и не просила тебя ни разу, ни разу, кроме сегодняшнего дня, когда нашла на столе, вернувшись с работы, твою записку. Нет, не несчастная любовь, не плохие оценки, не дурацкие синие киты – ты написала, что просто устала жить, и больше не хочешь ни за что бороться. Ты устала быть ничьей, ты устала быть нелюбимой, нежеланной, чужой, не подходящей ни к кому – словно пуговица из набора, который весь рассыпался. Пока мне, дуре, казалось, что все наконец-то сложилось, ты ходишь в хорошую школу, научилась носить красивую нарядную одежду, перестала ругаться матом и курить, ты на самом деле продолжала чувствовать себя чужой в моем мире. Пока я хвасталась твоей расцветающей красотой молодой девушки, тебя внутри раздирала жестокая боль человека, который не может найти себе правильного места, потому что его корни вырваны из земли. И достаточно было того, что твоя бабушка написала тебе в день смерти матери – мол, от осинки не родятся апельсинки, никакая ты не новая чужая девочка, ты все та же, наша, дочь и внучка, плоть от плоти, как ты опять вспомнила все, что тебе довелось пережить, и решила, что ты не справишься, и что надо прекратить эту бессмысленную борьбу. Потому что конец всегда один – пьяный собутыльник убивает тебя ножом, и ты некрасиво умираешь в грязи и в крови на глазах своих близких. А ты не хотела больше ничего делать некрасиво, ты хотела сделать свой собственный выбор.
Все время, пока я держала твою голову и вызывала скорую, я кричала, я рыдала, я умоляла тебя – живи, сделай правильный выбор, открой глаза, в жизни столько прекрасного, ты справишься, ты сильная, я знаю. Скорая уже летела, и я не могла тебя отпустить, я знала, что должна разбудить тебя, сказать тебе что-то важное, чего еще не успела за суетой будней. Ты моя дочка, я твоя мама, ты не можешь так поступить со мной, дочери не бросают своих матерей, матери не переживают своих детей, вот что я тебе сказала перед тем, как тебя положили на носилки и понесли в карету.
Двери реанимобиля уже закрывались, как вдруг доктор поманила меня рукой – я наклонилась над тобой и увидела, что ты открыла глаза. Я больше не брошу тебя, мама – сказала ты, и твое лицо осветила слабая улыбка. Я раньше этого не знала, я только теперь вспомнила, что я твоя дочь.
24 июня 2022 года.