331 Views
* * *
Эпоха невинности закончится,
Когда я перестану желать смерти врагам,
Вновь научусь рифмовать,
Мелодично описывать зиму.
Приму современную урбанистику –
Когда с фотографий нового горсовета
Исчезнут призраки старых стен,
Советской архитектуры,
Брусчатки, положенной немцами,
И людей, которые здесь ходили, а больше не ходят.
Когда я перестану сравнивать каждый арбуз
С эталоном из пыльного грузовика.
Когда я вырвусь из пересечения множеств
Наивности детства и ненависти взросления.
Когда эпоха невинности закончится,
Останется боязнь засыпать,
Чтобы потом не читать утренних новостей,
Привычка искать страну прозводства на всех товарах,
Разглядывать карты Восточкой Европы
В виденьи разных стран
И привычка зачеркивать название города в документах.
Харків – пишу я поверх на всех языках.
Это страна, где я родилась, давно исчезла.
А город стоит.
* * *
Я проживаю всю эту прокси-войну:
Бои в интернете, третий диванный полк.
НАТО уходит на Запад, корабль уходит на дно.
В шкафу за стеклом привезенный бомбы осколок.
В шкафу без стекла опять выживает кот.
НАТО идет на Запад, их светел путь.
Сбой в интернете мой бой навсегда сотрет –
Как город из детства, без кеша его не вернуть.
Души умерших птиц улетают на юг, на юг,
Тени бывших людей расселяются по домам,
На ракетах нам пишут «Здесь Бог» и «На мыло Судью»,
Заукраинный Запад скрывает густой туман.
Становлюсь я безгрешен, как всякий западный воин.
Мой Рагнарёк прожит уже и пережит.
НАТО входит в мой дом, интернет для них свеж и настроен.
В небе мертвые птицы выходят на виражи.
Песенки из пряничной Голландии
Я ж хочу не очень многого:
Чтоб, зашит и перешит,
Мир карманом у убогого
Рассыпаться не спешил.
Чтоб синиц бока горчичные,
Чтоб обедал воробей,
А следы кошачье-хищные
Обрывались у дверей.
Чтоб январь глазурью белою
Растекался по домам,
И походкою несмелою
В гололедицу, в туман
Мы прошли из тьмы предпраздничной
В послепраздничную тьму.
И чтоб город мой непряничный
Не достался никому.
Рип ван Винкль
I.
Когда ты очень мал и нелюдим,
Возможно дотянуться до глубин,
На мир глядя с позиций электрона.
Чтоб точно помнить: истина проста,
И, как Иисус со сгнившего креста,
Добраться от облома до канона.
II.
Но что же делать, если мир – война,
И родина опять сошла с ума –
Как конквистатор в панцире лишений?
В науки омут – как коня в хомут,
В дихотомию вечную «мир – труд»,
И избегать сомнительных решений.
III.
Пить с прусаками и из года в год
Писать в графе религии «Есть кот»
И игнорировать слова родни и песни.
Кропать статьи и кляузы в депо,
Читать то ль Лангерквиста, то ли По
И спать, покуда правда не воскреснет.
IV.
И вот ты дремлешь, в небе брезжит кот,
Влечет твою судьбу звездоворот,
Который обещает девять жизней
Тому, кто спит. Чего должно хватить,
Чтоб перестраховаться, перебдить
И пережить величие отчизны.
* * *
Русский язык – грань эскапизма,
Уход от реальности,
Такой себе толкиенизм.
Сейчас мои друзья-толкинисты
Где-то в Европе.
Не строят планов,
Не видят зиму,
Спрягают глаголы на бесконечных курсах.
Я живу – мы живем – они живут.
Быть может. Пока мы верим.
Сослагательно-пожелательное наклонение
Новой лингвстики старого мира.
Другие друзья-толкиенисты
Где-то в окопах.
Помните песню, как друг мой лайквенди
Воевать не умел?
Вот и я пытаюсь не помнить.
(Говорят, Путин назгулов создал –
Тоже уходит от реального мира.
Как же жалки бывают
Постаревшие толкиенисты,
Рокеры, рейвены,
Крапивинские дедушки!)
Русский язык – тот же бункер.
Под дверью стоят
Пушкин и Достоевский
С голодным взглядом,
Просят войти, присесть в уголок,
Приткнуться.
Что ж — мой бункер давно забит
Памятью детства.
И на каждой стене глаголы:
Я живу – мы живем – они будут жить.
Я верю.