435 Views
* * *
– Меня оперировали
с наркозом и без наркоза
удалили Сталина
пришили Хрущева
вырезали социализм
атеизм дружбу народов
подключили церковь рынок
ампутировали романтику
открыли секс
пересадка души
реакция отторжения
инфаркт миокарда
Освобождение
Я дверь открыл. Освободил раба.
Но находил другого непременно
То под кроватью, то в шкафу. И стены
Твердили, что не кончится борьба.
Я люк открыл. Обшарил погреба:
Рабы там жмутся, преклонив колена…
Я выгнал их. И, наконец, из плена
Я вывел мысль. Колпак смахнул со лба
И в поле выбежал. Перегородки
Не отстают. Кустарники – решетки,
Заря к тому ж включает красный свет…
Но вам-то что? Я тих и дружелюбен.
А на свободе вор, ублюдок, люмпен, –
Все, для кого в душе запрета нет.
В конце двадцатого
Вот непознаваемое: дети,
эти вот, сегодняшние, эти, –
угадай, попробуй различи
гения в сопливом человеке!
Папы дарят мальчикам мячи,
мамы – леденцы и калачи…
Главари, герои, палачи
тут они – кто в двадцать первом веке…
Тут они. Хоть смейся, хоть кричи!
* * *
Что нового в конце тысячелетья?
А ничего. Я также уязвим
По-глупому. В раскинутые сети
Вновь попадаюсь, как слепой налим.
Что век и память? Байты на дискете?
Что сберегаем и зачем храним?
Бег времени больней всего на свете,
Когда ты замкнут в нем и нелюдим.
Прогресс? Но у любого пациента
В “Истории болезни” хэппи-энда
Не существует, как там не лечи.
Куда мы шли? Куда я шел? А эти
Куда ведут? В дверях тысячелетья
Незапертых – опять ищу ключи…
Своё лицо
– У Адама ни детства, ни отрочества,
мамы не было,
нет и отчества…
– Не в рождении суть, а во взрослости,
где ты в фокусе дан,-
так Христа в совершенном возрасте
в Иордане крестил Иоанн.
Апогей человеческой личности,
дух и плоть,
и любви торжество;
остальные года – количество:
“до того” и “после того”.
Как все лучшее в доме – для праздника,
так готовится неспроста
для бессмертия –
лик от праведника,
от возлюбленной –
красота.
Бытовая изменчивость облика
лишь для зеркала…
Будешь цвесть
во сверхпамяти и за облаком
в главном облике,
если он есть.
И сотрутся подробности прочие,
чтобы ты не предстал в неглиже…
Образ твой в своем средоточии
вознесен над смертью уже.
Апокриф
Ева отвергла искушение
отказалась от яблока
не прикоснулась к Древу познания
змий посрамленный уполз
писать больше нечего
история не началась
Вслед за войной
Пускай скажу за одного, за двух,
а, может быть, тем самым и за всех –
о чем порой не говорится вслух,
о чем иному и подумать грех:
насильник, взявший женщину в полон,
не знает сам, что ею побежден, –
завоеватель, покоривший племя,
не только пролил кровь,
но влил и семя!
* * *
Кто упрекнет собаку
за любовь и за верность хозяину,
будь он трижды подлец?
Но как примириться с тем,
что солдат молодой, отважный
позволяет безумцу себя оседлать!
Но как примириться с тем,
что женщина, теплая, нежная
с негодяем ложится в постель!
* * *
Потому что снится мне ангел страдания
над окопами, бомбоубежищами,
я особо чувствителен к ожиданиям,
к ожидающим, ждущим, надеющимся.
Помню я матерей безутешными,
судьбы надвое перерубленными,
крыши брошенными, ночи кромешными,
и возлюбленных
погубленными…
Перемелется всё, переплавится…
Но глаза, которые ждут,
всё по-прежнему сердце жгут.
С этой слабостью мне не справиться.
* * *
Это вот существо живое
привычно и деловито
будет сегодня убито.
Распотрошенный труп
купят,
сварят,
изжарят
сожрут…
Городок
Над тобой законов своды,
армии, суды,
классы, партии, народы,
и отдельно –
ты.
От крестов,
от звезд и свастик
в мире кутерьма:
то война,
то смена власти,
голод
и тюрьма.
Ты – как щепка в ледоставе,
древний городок.
Что ты противопоставить
ледоставу смог,
сохраняя сокровенность,
жизнь
и естество? –
только выдержку
и верность,
больше ничего.
Весной послевоенной
1.
А после войны пространство,
на месте руин – пустыри,
а мы пацаны-голодранцы,
мы вольные, как дикари.
А мир после гула орудий
проснулся в такой тиши,
как будто вершители судеб
судьбу перестали вершить.
А я от истории смылся
к весне, что, сиренью дыша,
была вне свершений и смысла
и, как самоцель, хороша.
2.
Еще вчера мне казалось,
что главное в мире – война,
и вдруг моей оказалась
шестнадцатая весна.
Насколько выше и шире
без дыма – свод голубой!
И стало главное в мире –
я
и моя любовь.
Если
если в тридцатом бы выжил
то в тридцать седьмом
Маяковский опять застрелился
если выжил бы в тридцать седьмом
то в сорок шестом
Маяковский опять застрелился
если выжил бы в сорок шестом
то от бардов в шестидесятых
Маяковский опять застрелился
а иначе представьте
юбилей маститого старца
при Брежневе в семьдесят третьем
не нашлось поэту доли по сердцу
места по росту
* * *
– Когда взорвется планета,
кто-то будет искать черный ящик,
чтобы узнать, что случилось…
Он найдет его, вскроет ножом,
словно раковину и обнаружит
в нем жемчужину – это стихи.
И Земля опять возродится.
* * *
И опять конец эпохи,
и с империей – скандал.
Диадохи, диадохи
на развалах правят бал!
Старт свободы одинаков:
помесь ядов и лекарств,
плюрализм дорожных знаков,
клетки новых государств.
Где потехи, где потери –
дай критерий, разберись,
где империя, где перья,
где житуха, а где жись…
Где пророки, где калеки,
где идеи, где идейки,
где лобзанья, где клыки:
в политической аптеке
перепутаны наклейки ,
этикетки, ярлыки.
В современной перепалке,
нет пощады никому, –
на свободу в коммуналке
променяли мы тюрьму…
Реплики и отголоски
1.
– А в Москве хмарь,
а в Москве хмурь,
а в Кремле царь
без венца. Дурь
без конца… Склеп
мертвеца… Слеп
у слепца
поводырь.
Хмарь.
Хмурь.
Хмырь.
2.
– Молодая красная власть
семьдесят лет назад
говорила: чтоб в рай попасть,
надо пробиться сквозь ад.
Постарела, выцвела власть,
все узрели, итог подводя:
мясорубка молола всласть,
а клялась, что рожает дитя!
3. Товарищи
– Где ты, КПСС?
Без нее, без родной,
Без идейного знамени
тошненько.
Стал буддистом один,
православным другой,
Ну а третий
остался безбожником.
Записные поклонники
твердой руки,
Три товарища
спорят и дразнятся,
Но у них кулаки –
те же большевики,
Никакой, уверяю вас,
разницы!
4.
– Растерялся и не тянет
современный гражданин…
Почему философам числа нет,
а Христос один?
День и ночь стучатся небылицы
в бедную башку, –
хоть молись…
– А коль молиться,
так уж Богу, не божку!
5.
– Когда вокруг неистовый
бушует океан,
не истовых, а истинных
побольше б христиан!
Когда нужна подмога
и мне и кораблю,
не будьте строже Бога –
я христиан молю.
6. Лидер
– Мне люди верят слепо,
но я-то верю слабо,
я критикую слева,
пока не хлынет слава;
когда же скажет слава
сладчайшие слова,
я накренюсь направо
и предъявлю права…
Горячая точка
– Перестаньте стрелять!
Не стреляйте!
Вы правы. И вы. И вы.
Перестаньте стрелять!
Не стреляйте!
Вы не правы. И вы. И вы.
Это наша земля. Не стреляйте!
Перестаньте стрелять!
Это ваша земля.
Не стреляйте в моих сыновей,
Не стреляйте в своих сыновей,
По могильным крестам –
не стреляйте!
Это наша и ваша судьба,
Это наши и ваши гроба,
Это общая кровь –
не стреляйте!
Это мой порог. Или ваш. Это дом.
Дверь распахнута, стол накрыт,
Посидим, помолчим.
Нужна не минута молчания –
Тишина.
Баллада
Повелитель победил,
и с утра до ноченьки
пробираются к нему
тихие доносчики.
Пробираются с сумой,
списками да свитками,
а надеются уйти
с золотыми слитками.
Ворох к вороху – мешки
все забиты доверху,-
разбирайся до седин,
если хватит пороху.
Повелитель отпускал
каждого с усмешкою,
– Мешанину эту сжечь –
приказал, – не мешкая!
Предлагает сей народ
не победу праздновать,
а еще один заход –
местью, кровью, казнями!..
…Миновало сто эпох –
ох, друзья-товарищи, –
не видали мы с тех пор
лучшего пожарища!
* * *
Возраст народа…
В детстве душа – как трава,
кто ее только не топчет,
кто не валялся на ней –
вот от тяжелого Маркса
вмятина – здесь он лежал,
еле-еле трава распрямилась…
* * *
Архисовременными вопросами
вымотанный,- Господи спаси! –
вспомню: то же небо над березами
было в год крещения Руси.
Совладаем или нет с угрозами,
будем живы завтра или нет,
вижу: над Россией, над березами
небо через десять тысяч лет.