333 Views
* * *
— Меня оперировали
с наркозом и без наркоза
удалили Сталина
пришили Хрущева
вырезали социализм
атеизм дружбу народов
подключили церковь рынок
ампутировали романтику
открыли секс
пересадка души
реакция отторжения
инфаркт миокарда
Освобождение
Я дверь открыл. Освободил раба.
Но находил другого непременно
То под кроватью, то в шкафу. И стены
Твердили, что не кончится борьба.
Я люк открыл. Обшарил погреба:
Рабы там жмутся, преклонив колена…
Я выгнал их. И, наконец, из плена
Я вывел мысль. Колпак смахнул со лба
И в поле выбежал. Перегородки
Не отстают. Кустарники — решетки,
Заря к тому ж включает красный свет…
Но вам-то что? Я тих и дружелюбен.
А на свободе вор, ублюдок, люмпен, —
Все, для кого в душе запрета нет.
В конце двадцатого
Вот непознаваемое: дети,
эти вот, сегодняшние, эти, —
угадай, попробуй различи
гения в сопливом человеке!
Папы дарят мальчикам мячи,
мамы — леденцы и калачи…
Главари, герои, палачи
тут они — кто в двадцать первом веке…
Тут они. Хоть смейся, хоть кричи!
* * *
Что нового в конце тысячелетья?
А ничего. Я также уязвим
По-глупому. В раскинутые сети
Вновь попадаюсь, как слепой налим.
Что век и память? Байты на дискете?
Что сберегаем и зачем храним?
Бег времени больней всего на свете,
Когда ты замкнут в нем и нелюдим.
Прогресс? Но у любого пациента
В «Истории болезни» хэппи-энда
Не существует, как там не лечи.
Куда мы шли? Куда я шел? А эти
Куда ведут? В дверях тысячелетья
Незапертых — опять ищу ключи…
Своё лицо
— У Адама ни детства, ни отрочества,
мамы не было,
нет и отчества…
— Не в рождении суть, а во взрослости,
где ты в фокусе дан,-
так Христа в совершенном возрасте
в Иордане крестил Иоанн.
Апогей человеческой личности,
дух и плоть,
и любви торжество;
остальные года — количество:
«до того» и «после того».
Как все лучшее в доме — для праздника,
так готовится неспроста
для бессмертия —
лик от праведника,
от возлюбленной —
красота.
Бытовая изменчивость облика
лишь для зеркала…
Будешь цвесть
во сверхпамяти и за облаком
в главном облике,
если он есть.
И сотрутся подробности прочие,
чтобы ты не предстал в неглиже…
Образ твой в своем средоточии
вознесен над смертью уже.
Апокриф
Ева отвергла искушение
отказалась от яблока
не прикоснулась к Древу познания
змий посрамленный уполз
писать больше нечего
история не началась
Вслед за войной
Пускай скажу за одного, за двух,
а, может быть, тем самым и за всех —
о чем порой не говорится вслух,
о чем иному и подумать грех:
насильник, взявший женщину в полон,
не знает сам, что ею побежден, —
завоеватель, покоривший племя,
не только пролил кровь,
но влил и семя!
* * *
Кто упрекнет собаку
за любовь и за верность хозяину,
будь он трижды подлец?
Но как примириться с тем,
что солдат молодой, отважный
позволяет безумцу себя оседлать!
Но как примириться с тем,
что женщина, теплая, нежная
с негодяем ложится в постель!
* * *
Потому что снится мне ангел страдания
над окопами, бомбоубежищами,
я особо чувствителен к ожиданиям,
к ожидающим, ждущим, надеющимся.
Помню я матерей безутешными,
судьбы надвое перерубленными,
крыши брошенными, ночи кромешными,
и возлюбленных
погубленными…
Перемелется всё, переплавится…
Но глаза, которые ждут,
всё по-прежнему сердце жгут.
С этой слабостью мне не справиться.
* * *
Это вот существо живое
привычно и деловито
будет сегодня убито.
Распотрошенный труп
купят,
сварят,
изжарят
сожрут…
Городок
Над тобой законов своды,
армии, суды,
классы, партии, народы,
и отдельно —
ты.
От крестов,
от звезд и свастик
в мире кутерьма:
то война,
то смена власти,
голод
и тюрьма.
Ты — как щепка в ледоставе,
древний городок.
Что ты противопоставить
ледоставу смог,
сохраняя сокровенность,
жизнь
и естество? —
только выдержку
и верность,
больше ничего.
Весной послевоенной
1.
А после войны пространство,
на месте руин — пустыри,
а мы пацаны-голодранцы,
мы вольные, как дикари.
А мир после гула орудий
проснулся в такой тиши,
как будто вершители судеб
судьбу перестали вершить.
А я от истории смылся
к весне, что, сиренью дыша,
была вне свершений и смысла
и, как самоцель, хороша.
2.
Еще вчера мне казалось,
что главное в мире — война,
и вдруг моей оказалась
шестнадцатая весна.
Насколько выше и шире
без дыма — свод голубой!
И стало главное в мире —
я
и моя любовь.
Если
если в тридцатом бы выжил
то в тридцать седьмом
Маяковский опять застрелился
если выжил бы в тридцать седьмом
то в сорок шестом
Маяковский опять застрелился
если выжил бы в сорок шестом
то от бардов в шестидесятых
Маяковский опять застрелился
а иначе представьте
юбилей маститого старца
при Брежневе в семьдесят третьем
не нашлось поэту доли по сердцу
места по росту
* * *
— Когда взорвется планета,
кто-то будет искать черный ящик,
чтобы узнать, что случилось…
Он найдет его, вскроет ножом,
словно раковину и обнаружит
в нем жемчужину — это стихи.
И Земля опять возродится.
* * *
И опять конец эпохи,
и с империей — скандал.
Диадохи, диадохи
на развалах правят бал!
Старт свободы одинаков:
помесь ядов и лекарств,
плюрализм дорожных знаков,
клетки новых государств.
Где потехи, где потери —
дай критерий, разберись,
где империя, где перья,
где житуха, а где жись…
Где пророки, где калеки,
где идеи, где идейки,
где лобзанья, где клыки:
в политической аптеке
перепутаны наклейки ,
этикетки, ярлыки.
В современной перепалке,
нет пощады никому, —
на свободу в коммуналке
променяли мы тюрьму…
Реплики и отголоски
1.
— А в Москве хмарь,
а в Москве хмурь,
а в Кремле царь
без венца. Дурь
без конца… Склеп
мертвеца… Слеп
у слепца
поводырь.
Хмарь.
Хмурь.
Хмырь.
2.
— Молодая красная власть
семьдесят лет назад
говорила: чтоб в рай попасть,
надо пробиться сквозь ад.
Постарела, выцвела власть,
все узрели, итог подводя:
мясорубка молола всласть,
а клялась, что рожает дитя!
3. Товарищи
— Где ты, КПСС?
Без нее, без родной,
Без идейного знамени
тошненько.
Стал буддистом один,
православным другой,
Ну а третий
остался безбожником.
Записные поклонники
твердой руки,
Три товарища
спорят и дразнятся,
Но у них кулаки —
те же большевики,
Никакой, уверяю вас,
разницы!
4.
— Растерялся и не тянет
современный гражданин…
Почему философам числа нет,
а Христос один?
День и ночь стучатся небылицы
в бедную башку, —
хоть молись…
— А коль молиться,
так уж Богу, не божку!
5.
— Когда вокруг неистовый
бушует океан,
не истовых, а истинных
побольше б христиан!
Когда нужна подмога
и мне и кораблю,
не будьте строже Бога —
я христиан молю.
6. Лидер
— Мне люди верят слепо,
но я-то верю слабо,
я критикую слева,
пока не хлынет слава;
когда же скажет слава
сладчайшие слова,
я накренюсь направо
и предъявлю права…
Горячая точка
— Перестаньте стрелять!
Не стреляйте!
Вы правы. И вы. И вы.
Перестаньте стрелять!
Не стреляйте!
Вы не правы. И вы. И вы.
Это наша земля. Не стреляйте!
Перестаньте стрелять!
Это ваша земля.
Не стреляйте в моих сыновей,
Не стреляйте в своих сыновей,
По могильным крестам —
не стреляйте!
Это наша и ваша судьба,
Это наши и ваши гроба,
Это общая кровь —
не стреляйте!
Это мой порог. Или ваш. Это дом.
Дверь распахнута, стол накрыт,
Посидим, помолчим.
Нужна не минута молчания —
Тишина.
Баллада
Повелитель победил,
и с утра до ноченьки
пробираются к нему
тихие доносчики.
Пробираются с сумой,
списками да свитками,
а надеются уйти
с золотыми слитками.
Ворох к вороху — мешки
все забиты доверху,-
разбирайся до седин,
если хватит пороху.
Повелитель отпускал
каждого с усмешкою,
— Мешанину эту сжечь —
приказал, — не мешкая!
Предлагает сей народ
не победу праздновать,
а еще один заход —
местью, кровью, казнями!..
…Миновало сто эпох —
ох, друзья-товарищи, —
не видали мы с тех пор
лучшего пожарища!
* * *
Возраст народа…
В детстве душа — как трава,
кто ее только не топчет,
кто не валялся на ней —
вот от тяжелого Маркса
вмятина — здесь он лежал,
еле-еле трава распрямилась…
* * *
Архисовременными вопросами
вымотанный,- Господи спаси! —
вспомню: то же небо над березами
было в год крещения Руси.
Совладаем или нет с угрозами,
будем живы завтра или нет,
вижу: над Россией, над березами
небо через десять тысяч лет.
Кирилл Ковальджи
Кирилл Ковальджи - поэт, прозаик, критик, переводчик, наставник молодежи, Кирилл Ковальджи родился в Бессарабии в 1930 году. Он принес в русскую словесность своеобразный отзвук романской культуры. В 1954 году окончил Литературный институт имени А. М. Горького. Работал журналистом в Кишинёве (1954—1959), консультантом в правлении Союза писателей СССР (1959—1970), зам. главного редактора журнала «Советская литература» (на иностранных языках) (1970—1972), зав. отделом журнала «Литературное обозрение» (1972—1977), зав. отделом критики журнала «Юность» (1977—1990), главным редактором издательства «Московский рабочий» (1992—2000), с 2001 по 2013 — руководитель программы интернет-журнал «Пролог» (Фонд СЭИП), с марта 2013 года — гл. редактор журнала СПМ «Кольцо А». Член Союза писателей СССР с 1956 года, секретарь Союза писателей Москвы с 1992 года. Член Русского ПЕН-центра. Член редколлегии альманахов «Муза», журнала «Юность». Лауреат литературной премии Союза писателей Москвы «Венец» (2000), премии еженедельника «Поэтоград» (2010), премии журнала «Дети Ра» (2014), Заслуженный работник культуры РФ (2006). Умер в 2017 году. Похоронен на Ваганьковском кладбище.