774 Views
translated by Anna Krushelnitskaya
How’s Kharkiv now? Kharkiv is gone
How’s Kharkiv now? Kharkiv is gone.
What’s left is the bare skeleton.
In the skull, empty sockets gape whitely,
Mouth in ruins. The city’s a gap –
Kharkiv-gone, Kharkiv-rasp, Kharkiv-scrap.
It’ll be haunting my dreams nightly.
How’s Kyiv now? Kyiv is gone,
Bullet-proof, armor-clad, faceplate drawn.
Its world-facing eyes do not brighten.
With gritted teeth, it looks out
On spring greenery gnawed by the snout
Of the barbarous horde clad in chitin.
How’s Piter? Piter’s also gone –
The waterborne trace travels on,
The echo of light cools in darkness.
Is it born of the white nights’ chalk,
Or the worn Alexander Blok
Keeping fire in the icy starkness?
Zhenka’s gone; Mark is not coming back:
He’ll chow down on his Yankee Big Mac.
Vlad is gone with his hard currency.
The growth-minded Sergei doesn’t flail;
He grew shaggy fur and a tail,
Just like all normal people, you see.
Strolling trolls, playing oom-pah-pah,
Stomp upon our souls, pounded raw.
They pull bestial faces. We sit
Low, we, like trampled moss, grow.
– What’s that monstrous pit?
– Moscow.
– Step away from the edge of the pit.
Meet Vera Petrovna! She is a cannibal
Meet Vera Petrovna! She is a cannibal.
No, it’s not like she boils folks for dinner. She isn’t an animal.
It’s not like she prowls under the cloak of the night, hiding beneath,
Flashing her blade, rattling her cane, sucking her teeth —
No, nay, never! Vera Petrovna grows just like a plant.
Under westerly winds, she assumes an eastward slant.
Under easterly winds, she leans west, and, I’ll have you know,
At those times, Vera doesn’t eat anyone. No.
But whenever a boss, any big or small boss, any boss of any kind,
Speechifying about peace and joy, makes his special sign,
Gives a certain signal, then Vera Petrovna makes sure the sign has been read.
Her shoulders grow wide and her eyes glow a special red.
Her religious feelings, class hatred and virginal honor grow so big, in a beat,
That she begins searching for someone to eat.
Having detected an ugly look, an unpleasant nose, an unwholesome conversation,
A simple Vera Petrovna will write a denunciation.
A sophisticated Vera Petrovna will write an article or a manual,
Titled “The Comprehensive List of Recommendations
………………… For the Identification and Disabling
……………….. Of the Politically Undesirable Elements,
……………….. Which Interfere with Russia’s Ability to Rise From Her Knees and Live in Bliss Perennial.”
But the truest Vera Petrovna knows the best places where they serve human flesh raw,
So she goes to work for the prosecution, for the police, for the law,
Where the meat is fresh, the supply chain is great, and everything works without a hitch.
Plus, eating together is healthier than eating alone, which
Has been proven time and again, no matter the age or the nation in which you eat.
As to the gravy which makes human flesh taste especially sweet,
It should be picked with respect to the era in which you eat it,
Based on the extant norms of how human flesh should be procured and treated.
But then, times change, and the boss gives a sign that active feeding is through.
At once, Vera Petrovna’s back goes slack and she switches her red eyes to blue,
Or brown; her feelings, her hatred, her honor cool down from hot to warm.
Once again, she assumes a regular person’s form.
Then, Vera Petrovna and I have a neighborly chat at the bus stop,
Like, radishes were crappy this year, but potatoes gave us a nice crop,
Like, they said we won’t get any snow in December — but then I see
She is staring intently, strangely, right through my coat, at me,
As though deciding which part of me would be roast and which would be stew.
“Meat’s hard to come by, these days,” she says. “The options are few.
Gotta kill for a decent cut.”
…………………………………………………..
I open my mouth. I can’t speak at all.
I don’t know what to say, I don’t know where to flee; if I’d known, I’d have fled.
The motor is running, my heart is drumming, the bus goes forth at a crawl,
And Vera Petrovna’s eye is glowing blood-red.
I discredited an Army Major
I discredited an Army Major –
Not with peacenik posters of disgrace!
My assault was of a hazy nature,
Not a rally at an army base.
I have not appealed to warring fellows,
Calling for retreat from an attack;
I have not adorned with blues and yellows
Anything that should be painted black.
Never have I spread ideas suspicious,
Either to a person or a group;
Never labeled anyone as vicious
Just for their propensity to stoop,
Nor engaged in hot prophetic tweeting,
Urging our economy’s collapse;
Never called the general a cretin,
Keeping secrets strictly under wraps;
Never fathomed Rus; but while that Major,
Marshal Zhukov-like, his chest outthrust,
Dwelt in patriotic aspirations
To become radioactive dust,
Thus defeating Russia’s malefactors,
Which should set them right and scare them straight –
One of life’s extremely minor actors,
I strolled by, in thoughts of death and fate.
Warfare failed to make me animated.
Joys of flesh and living were my plan.
With my face a little complicated –
That’s how I discredited the man.
Something in my face lay printed finely,
Something Army Majors can’t abide;
Something which they cannot read benignly;
Italics which they perceive as snide,
As a taste for certain conversations,
Loose and insubordinate; that taste
For cackling while heroic Army Majors
Must remain both celibate and chaste.
Morally mistreated, badly anguished,
Overcome by nameless agony,
He appeared to ask me, as he languished:
Why’d you do this awful thing to me?
Just last week, he looked so sleek and varnished!
How is he to join the company?
Major stands alone, tormented, tarnished,
Thoroughly discredited by me.
Дмитрий Коломенский. * * *
Что там Харьков? Харькова нет.
От него остался скелет,
Череп, выбитые глазницы,
Пасть руинная. Город пуст –
Харьков-хрип это, Харьков-хруст.
Он ночами мне будет сниться.
Что там Киев? Киева нет.
Он заварен в бронежилет,
Он поглубже прибрал веселье,
Зубы сжал и глядит туда,
Где топорщит хитин орда,
Догрызая весну и зелень.
Что там Питер? И Питера нет –
Лишь водой уносимый след,
Только отсвет во мраке стынет.
Это летних ночей белок
Или выжатый жизнью Блок
Жжет костер в ледяной пустыне?
Женька съехала, съехал Марк
Жрать в Америке свой бигмак,
Съехал Влад, прикопив валюты.
А Сережа пустился в рост –
Отрастил себе шерсть и хвост,
Стал как все нормальные люди.
Бродит шобла, бряцая туш,
Средь разрушенных наших душ,
Морды скотские нам кроя. Мы
Здесь как вытоптанная трава.
– Что за ямища там?
– Москва.
– Отойдите от края ямы.
Дмитрий Коломенский. * * *
Познакомьтесь: это Вера Петровна – она людоед.
И не то чтобы Вера Петровна варила людей на обед – нет!
И не то чтобы Вера Петровна кралась в ночи тайком,
Поигрывая клинком, потюкивая клюкой, поцыкивая клыком –
Вот опять-таки нет! Вера Петровна растет как цветок:
Если дует западный ветер – клонится на восток,
Если дует восточный – на запад. И, что важнее всего,
В эти моменты Вера Петровна не ест никого.
Но когда начальник – не важно, велик ли он, мал –
Рассуждая публично о мире и счастье, подает особый сигнал,
Некий знак – то Вера Петровна считывает его на раз.
И тогда у нее распрямляются плечи, загорается красным глаз,
Отрастает религиозное чувство, классовая ненависть, девичья честь –
И она начинает искать кого бы съесть.
Обнаружив враждебный взгляд, ядовитый язык, неприятный нос,
Простодушная Вера Петровна пишет донос,
Изощренная Вера Петровна пишет пособие или статью
Под названием «Наиболее полный перечень рекомендаций
………………………..по выявлению и пресечению деятельности
………………………..политически вредных элементов,
………………………..мешающих России подняться с колен и жить в раю».
А самая-самая Вера Петровна знает, что за так человечинки не поднесут,
И устраивается работать в полицию, прокуратуру, суд –
Там и мясо свежей, и поставки бесперебойней, и устроено все по уму;
И вообще, в коллективе питаться полезней, чем одному, чему
Существует масса примеров – в любой стране и во все века.
А уж соус, под которым человечинка наиболее сладка,
Выбирается в соответствии с эпохой, когда устанавливаются
Нормативы и параметры заготовок людского мясца.
Но потом времена меняются, начальство сигналит отбой.
Тут же Вера Петровна никнет плечами, красный глаз меняет на голубой
Или карий; чувства, ненависть, честь умеряют пыл –
Человек становится с виду таким же, как был.
И мы едем с Верой Петровной в автобусе, обсуждаем дела –
Что редиска в этом году не пошла, а картошка пошла,
Что декабрь обещают бесснежный. И тут я вижу, что
Она как-то странно смотрит, будто пытается сквозь пальто
Разглядеть, какую часть меня – на жаркое, какую – в щи…
– Да и с мясом сейчас непросто, – говорит, – ищи-свищи –
Днем с огнем не найдешь пристойного.
……………………………………………………
Открываю рот.
Что сказать – не знаю, куда бежать – невдомек.
А мотор урчит, сердце стучит, автобус ползет вперед
И в глазу у Веры Петровны кровавый горит огонек.
Дмитрий Коломенский. * * *
Я дискредитировал майора
Способом, понятным не вполне.
Нет, я не маячил у забора
Части с транспарантом «нет войне!»,
И к любви не призывал я братской
Стороны воюющие, нет,
И не мазал желто-синей краской
То, что нужно красить в черный цвет,
Не пропагандировал идеи
Неопределенной группе лиц,
Не стремился записать в злодеи
Всякого, кто склонен падать ниц,
И не предвещал, ярясь картинно,
Нашей экономике обвал,
Маршала не называл кретином –
То есть страшных тайн не выдавал,
Не пытался Русь умом постичь, но
В миг, когда, как Жуков на коне,
Мой майор мечтал патриотично
Сгинуть в термоядерной войне,
Посрамив клеветников отчизны
И внушив им этим ужас, я
Мимо шел и размышлял о жизни,
Смерти и границах бытия,
Не горел огнем краснознаменным,
Тешил плоть, лелеял естество –
И лицом немного усложненным
Я дискредитировал его.
Он прочел в лице моем такое,
Что майорам искренне претит:
Что-то шло там мелкою строкою,
Мерзенький такой сквозил петит,
Явное стремленье к разговорам,
Даже разговорчикам в строю –
В час, когда предписано майорам
Честь беречь и девственность свою.
Испытав моральные мученья,
Болью неопознанной томим,
Он как будто спрашивал, зачем я
Учинил подобное над ним?
Где теперь весь блеск его вчерашний?
Как теперь войдёт он в пункт штабной?
И стоял майор, страдая страшно,
В прах дискредитированный мной.
Анна Крушельницкая
Преподаватель, переводчик, автор стихов и прозы на русском и английском языках, закончила англо-китайское отделение Забайкальского государственного университета и преподавала английский язык, теорию и практику перевода и лингвистические дисциплины в нескольких российских высших учебных заведениях. Сейчас Анна живёт в г. Энн-Арборе, США, где работает в сфере образовательного тестирования и преподаёт русский детям, подросткам и взрослым в Русской школе Энн-Арбора. В 2019 году вышла её двуязычная книга "Cold War Casual / Простая холодная война", сборник транскриптов устных свидетельств и неформальных интервью, взятых у рядовых граждан государств с обеих сторон «железного занавеса».