345 Views
Я, Рим и Карфаген
1.
Все уничтожено — и Рим, и Карфаген,
и в этом смысле, кто абориген,
как не очередной завоеватель,
который в будущем всего лишь обыватель,
не жаждущий глобальных перемен?
2.
Разрушены и Рим, и Карфаген
затем, что хочет мира джентльмен,
куда бы ни вела его тропа,
сулящая порой одни утраты —
но если впрямь история слепа,
откуда же такие результаты?
3.
Какие результаты, спросишь ты?
Ну как же так, когда сбылись мечты,
на черный день имеется заначка,
блюдут порядок местные менты,
и в космос отправляется собачка.
4.
Пусть человек в конечном счете лось,
но это все откуда-то взялось,
и кое-кто уже имеет виды
на чудо обреченное на спрос,
хоть я и задаю себе вопрос,
зачем нужны мне лично пирамиды.
5.
Что сбудется и где числа сего,
какой увлечь достанется химере
меня на весь мой век и для чего?
Заранее не ведая всего,
я открываю в будущее двери:
вот, собственно, на кой конкретно хрен
разрушены и Рим, и Карфаген.
Дума о синтетической теории эволюции
У природы строгий нрав –
тот, кто выжил, тот и прав,
остальное лишь слова:
Дарвин – это голова,
и естественный отбор
честен, как в законе вор.
Разве только, кто воскрес
свой имеет интерес,
но куда ведут походы
против матери-природы?
Как порой бывает кисл
этот самый здравый смысл,
но, надеюсь, что в итоге
все равно бессмертны боги
не во всем, так хоть во многом –
вот умрешь и станешь богом
по прошествии времен,
если добр был и умен.
А иначе средь орав
самых разных организмов
тот, кто выжил, тот и прав,
что в душе звучит, как вызов,
спросишь, может быть, кому?
Так ведь сердцу и уму.
Нешуточные стихи
Удалось ли поэту Петрову
умереть по добру, по здорову
я не знаю, но умер Петров,
чем навряд ли смутил докторов,
а меня огорчил он сурово:
был Петров, и не стало Петрова,
и теперь не помогут слова –
я ведь был перед ним виноват.
В час, когда нас опять наебали,
я сказал: «Наломали мы дров,
на хуя ты приехал в Израиль,
возвращайся обратно, Петров,
там еще выйти в люди не поздно».
Он спросил лишь: «Ты это серьезно?».
Стихи об исторической парадигме
Спирта глотнешь, если сможешь, из фляги,
кто ни придет – это будут варяги,
что никого не застанет врасплох –
Ельцин ли с Путиным, царь ли Горох.
Внятно ты сможешь ответить едва ли,
что за уроды их, на хрен, призвали –
слуги народа, а, может, предатель?
Это и есть парадигма, приятель.
Вот, наконец, позади передряги,
вновь на Руси заправляют варяги,
классово близкие и в смысле расы,
кто б они ни были, хоть лоботрясы*,
хоть трудоголики, мать их, но впредь
будут и править и володеть,
власть укрепляя огнем и мечом,
но, чтоб там ни было, ты ни причем,
в здравом уме пребывая и в силе,
раз их призвав, у тебя не спросили:
стонет страна от новейших напрягов –
кто все же выдумал этих варягов?
* да мало ли.
Баллада о смертной казни
И трезвого я и, конечно же, пьяного,
порой, вспоминаю Володю Ульянова –
он был в православную веру крещеным,
не очень-то в тайны ее посвященным,
но разве за это, то мрачен, то весел,
царь – немец по крови – студента повесил,
почти что уже социал-демократа,
Ульянова-младшего старшего брата?
Убийца в законе и вешатель явный,
конечно же, царь этот был православный,
он, в бронзе отлит, свой нашел пьедестал,
Володя же в церковь ходить перестал,
и с бурсою Сталин расстался в итоге,
и Троцкого Льва след простыл в синагоге,
и массы кричат Совнаркому: «Vivat!» –
и что с этим делать, и кто виноват?
Повесить легко социал-демократа,
есть брат у него или вовсе нет брата,
в асфальт закатать, если надо, раз пять,
сварить в кипятке или просто распять
на честном кресте в назидание люду,
и не сомневайтесь – последствия будут
такие, что мертвый очнется в могиле,
да только не те ради коих казнили.
И добрых гусей не желая дразнить,
я все же спрошу, господа, поневоле,
не лучше ли смертную казнь заменить
на что-нибудь более мягкое, что ли,
при этом неважно, за что так не люб
мне лично бывает иной душегуб,
но если вам впрямь ваша жизнь дорога,
простите насколько возможно врага.
* * *
Подумаешь, какая небыль
в мои любых времен года –
я так давно на сцене не был,
как будто не был никогда.
Мне тяжело без упражнений,
но мной усвоено на ять:
есть вещи сцены поважнее,
чего без сцены не понять.
* * *
С первого взгляда —
только будь спок —
правда есть правда,
Восток есть Восток.
В конце истории
Все снова кончится ничьей,
хоть с этим спорь ты, хоть молчи:
не будет жертв и палачей,
но будут жертво-палачи
в итоге Страшного Суда,
как было до него всегда.
пускай не через два-три дня
от прекращения огня.
Имя Израиля
Земля моя Израиля,
поселки, города,
Иванами, да Марьями
гордилась ты всегда.
Абрамами, да Сарами,
которым несть числа,
Давидами, да Аннами
от века ты жила.
Пусть дни полны сюрпризами,
сводящими с ума,
Иудами и Лизами
полны твои дома.
Нисана дни апрельские,
хоть здесь вам не апрель –
ах, имена библейские,
ах, Эрец Исраэль.
Ближе к истине
Без огонька и злости,
вряд ли кому в угоду,
Бог не играет в кости –
Бог тасует колоду.
Адольф и Ева
Приоткроем истин шторки:
служат в Вермахте не орки –
трудоголики без сердца,
а всего лишь только немцы:
шофера, учителишки,
старикашки и мальчишки,
гении и идиоты –
с каждым Бог, а так же Гёте.
Блеф их волчьи аппетиты,
так и этак будут биты,
им бы лучше под кровать
заползти, чем воевать.
Это жесть, чугун, металл –
как же Гитлер так попал
сразу письменно и устно –
где его шестое чувство?
Не осталось даже гнева:
под землей Адольф и Ева,
круг девятый, вечный лед –
кто за ними в ад сойдет
или хоть пришлет карету –
иудей из Назарета?
И, похоже, что для них,
вариантов нет иных,
что отнюдь не злая месть,
но, скорей, Благая Весть.
2020.
Дума про избранность
Когда нас будут тьмы и тьмы,
тогда себя покажем мы,
но иногда я рад весьма,
что нас не тьмы, да и не тьма.
Явление даров
Сатана вошел во вкус,
только ведь и Бог не трус,
значит, может быть, не струсит,
отдавая мир под суд –
Рим спасли когда-то гуси,
Бога ангелы спасут
от веселеньких ребят –
все на свете разбомбят,
не щадя и синагог,
да поможет Богу Бог
наконец войти в свой Храм –
будь готов к Его дарам.
Фото из хроники
Пломбир берлинский, год тридцать девятый,
Иисус Христос на свастике распятый,
кругом арийцы, да уже не те –
гуманней все же было на кресте.
* * *
Кто ты, что ты, современник,
у которого нет денег?
Среди зимних дней и летних
у меня, бывает, нет их
тоже, знаешь ли, а все ж
не пойму, как ты живешь.
* * *
«В Дании уничтожили всю популяцию норок из-за мутации коронавируса»
Из газет.
А в самом деле на миру,
кто супротив добра отчаян?
«Я лучше с норками умру», –
не скажет ни один датчанин.
И, безусловно, не умрет,
и не нужны тут отговорки –
конечно, был бы жив народ,
уж вы датчан поймите, норки.
Молодцы
В том состояньи невесомом,
чего попробуй не учти,
троллейбус был почти что домом,
а дом троллейбусом почти.
Жильцов всезнающие лица,
билет всегда в один конец,
покой, который только снится,
кто не взбесился – молодец.
* * *
Как будто вовсе не старея
в веках, которым несть числа,
зло объявляет злом еврея,
воистину – банальность зла,
которое в любой деревне
на всякий случай под рукой,
да и еврей все тот же – древний,
а не какой-нибудь другой.
Вокруг Света
Ну так уж ты не сетуй,
какие там утраты –
сплошь те же худсоветы
и секретариаты,
повальные доносы
и славные закуски,
пускай вокруг пиндосы,
но мир все тот же – русский.
* * *
Мало ли что на досуге
Суслов доверял бумаге:
рок-н-ролл и буги-вуги
это в самом деле баги,
что ломали нас безбожно
ежечасно и повсюду,
и понять легавых можно,
но прощать я их не буду.
* * *
Надо мною облака,
хоть гони за них монету,
хороша Земля-планета –
хуже есть еще пока.
История одного рождения
1.
Я родился не младенцем,
но типичным отщепенцем
на нейтральной полосе,
в общем-то, почти как все.
Очередное поколенье
всех предыдущих обнуленье,
и я стократно обнулён,
чему ничуть не удивлён,
куда бы вдруг ни подевался,
хотя, бывало, удивлялся.
Вот на трибуне мавзолея
стоят вожди, они всё злее,
их нет давно, но я и сам
рисуюсь не своим глазам.
Сыграешь роль, и снова пробы,
где каждый жребий величав –
эх, не учить бы никого бы,
с себя, конечно же, начав,
ведь сказано вполне серьезно
в расчете не на дурака:
«Учиться никогда не поздно» –
так не учись, живи пока!
Живи, пока несчастный случай
даётся, будто благодать,
живи, других покуда учат,
как им тобою помыкать.
Пусть помыкают долбоснобы,
раз такова твоя судьба –
эх, не судить бы никого бы,
начав, естественно, с себя.
Наплюй на всё, что мы имеем
до самой смерти над собой –
ты безусловно всех умнее,
покуда самый молодой,
хотя и вертишься ужом,
чтобы не сделаться бомжом.
Так слушай сказ, как жизнь губила
не слишком тайного дебила,
который пусть не фараон,
но почему не дуче он,
не первый на деревне кочет –
а первым кто же быть не хочет?
Ученый или просто немец,
блажен, кто с детства отщепенец,
и если держится за власть,
то только чтобы не упасть.
От автохтона до туриста
все уважают тракториста,
себя нашедшего в дыму,
но кто завидует ему?
Никто, куда бы он ни шел,
жизнь не закончит хорошо,
к чему его хоть не готовь,
что, собственно, и есть любовь,
от, понимаете ли, Бога,
которой никогда не много.
Вот час задался не фартовый,
а мы всегда к нему готовы
среди торосов и костров –
за нами пропасть катастроф,
о чем, чувак, и эти строфы –
мы порожденья катастрофы,
и знает внешняя среда,
что этот мир не навсегда,
но все же продолжает путь
подольше чтобы протянуть,
внимая ангела трубе
уже отчасти не в себе.
2.
«Зачем нам столько космоса?», –
спросил я напрямик
у внутреннего голоса
в один прекрасный миг.
И не копаясь в смете,
причастный вещим снам,
он мне ответил: » Петя,
а кто сказал, что нам?».
* * *
Шажки, шажки, шажки, шажки,
вот ты и вышел за флажки,
туда, где жизнь еще страшней,
но разве дело только в ней?
* * *
Улыбнись с утра природе –
у нее добро на морде.