1505 Views
Баллада дракона
Драконья правда длинней хвоста и шире, чем крыльев размах,
Драконья правда — она проста, легко ей царить в умах,
Легко царить и легко парить, легко попирать закон,
Поскольку так дракон говорит, да, так говорит дракон.
Живи словами, живи делами,
Беги, не беги, уймись —
Когда дракон выдыхает пламя,
Все в мире теряет смысл.
Драконья вера совсем не сложна, ясней любых теорем:
Нельзя переть против рожна, нельзя вообще переть,
Что может один, когда он один, и даже когда их сто,
Поскольку над всеми дракон господин, вот веры догмат простой!
Поверить в это совсем не сложно,
Запомнит каждый осёл:
Когда дракон говорит, что можно,
Так значит, можно, и всё.
Драконий страх глубоко лежит, он — жемчуг на дне морском,
Укрылся в раковине, дрожит, мерцает белым глазком.
«Что значит правда, – бормочет страх, – и что значит вера, да,
Когда вдруг меч, и трах-тарарах, и все это прямо сюда?»
Дракон огромен, а страх — он мелок,
Из глотки пламя и вой,
Из стали когти, клыки из меди,
Характер твердый, подобный смерти,
А страх — он мягкий, живой.
* * *
Надломилось, рассыпалось, рваной строкою в безвременье
Обвалилось, осколками влёт, по песку, по стене,
И бежишь в том, в чем был – в старой куртке, застиранных трениках,
А куда и зачем, неизвестно, как будто во сне.
Надорвалось, растрескалось, дробным стаккато по клавишам,
Пулеметною очередью, хриплым воем ракет,
И сидишь, где застигнут судьбой – жив, курилка, и ладушки,
И клубится по комнате дым, сизый дым сигарет.
Отгорело, проулками сгинуло, полною чашею
Опрокинулось навзничь и вылилось, дальше течёт,
И стоишь онемело, а сердце молчит – билось чаще бы,
Но ему не прикажешь: хотело б ещё, да не может ещё.
Есть душа, есть рефлексы, потребности, тело есть,
Сам с руками, с ногами, а вдуматься, так с головой,
И бежишь, и стоишь, и сидишь, и ещё что-то делаешь,
Вроде даже живой.
* * *
Говорит тиран: “Разве я тиран?
Разве это я города стирал?
Разве я кресты ставил над рекой?
Век такой”.
Говорит тиран: “Вот игла в яйце.
Ну, сломаете – разве это цель?
Цель – когда глядишь на планеты центр,
Как в прицел”.
Говорит тиран: “Да, в яйце игла.
А яйцо – оно яркий свет и мгла,
В смысле, яркий свет – бах! – и темнота.
Я устал”.
“Я устал, как черт, – говорит тиран, –
Я в тиран-делах просто ветеран,
Я б давно ушел, но таких, как я,
Нету ни…”
Нету, говорит, ни одного такого больше.
И пока он нам это говорит,
Рушатся дома и огонь горит,
Погибает сын, умирает брат,
Негде брать,
Негде брать людей, чтоб кормить войну,
Не найти нигде мирную страну,
И в стальную высь лупит, как таран:
“Разве я тиран?”
Баллада колпака
Я видел сильных, и сила их воистину велика,
И каждый яростен, каждый лих, а плечи как у быка,
Они ломают, они ведут, они идут напролом,
И каждый редут – последний редут, и всякая сталь – стекло.
Я видел храбрых, и храбрость их горит, как костер в ночи,
И можно гвозди ковать из них, а можно ковать мечи,
И можно ими разжечь пожар, а можно пожар тушить,
Ни враг, ни прах, ни удар ножа – ничто их не устрашит.
Я видел первых, первых во всем, каким путем ни пойди,
Да хоть бы клинок полмира рассёк, и тут они впереди,
И знамя реет над их челом, а в небе орёл кружит,
И там, где сильный прёт напролом, там первый первым бежит.
Я видел главных – князей, вождей, правителей, соль земли,
Они за собою вели людей, и люди покорно шли,
Ложились, как под косой трава, шагали пешком в тюрьму,
А главный был всему голова, ну то есть совсем всему.
Я видел этих и видел тех, и прочих я видел, да,
Не знаю, как выжил средь их потех, в оплавленных городах,
Как здравый смысл сохранил в башке, а с ним сохранил башку –
Наверно, дело тут в колпаке, спасибочки колпаку!
Колпак двухцветный, родной колпак, бубенчики на концах,
Судьба к шутам, говорят, слепа, ей нужен герой и царь,
Ей нужен шлем, тиара, венец, фуражка, в конце концов!
Зачем колпак ей и бубенец, хоть тысяча бубенцов!
Ломает сила, и власть ведёт, отвага пышет огнем,
А мой колпак голове не жмёт, при мне он, а я при нем,
А без колпака хоть в сильные лезь, хоть в храбрые, хоть куда,
Нет, с колпаком я сейчас и здесь, а без колпака беда!
Я видел сильных (а вот колпак!) и храбрых (а вот колпак!),
Я видел первых (а вот колпак!) и главных (и вот колпак!),
Толпа уверяет, что я слабак, бездельник, плут и дурак,
Толпа, а пойдем-ка плясать гопак! Не хочешь? А вот колпак!
* * *
И даль свободного романа
Сокрыл туман.
Коль с неба сыплется не манна,
А бомбы и снаряды, мало
Мечтать о вольностях романа.
Какой роман?
Какой роман, ебенамама?!
Не то стихи. Стихи – иное.
Они – магический кристалл.
И если все живёт войною,
Мир вдосталь проклят сатаною
И правит сталь,
То между небом и грехом
Все укрепляется стихом,
Как будто железобетоном.
Дарован свыше стих на то нам.
Касыда паяца
Тот, кто произнес без фальши “денацифици…” и дальше;
“демилитари…” и даже “десатанизи…” –
Будет трижды гений блогов, политшоудиалогов, воспарит над стадом лохов в будничной грязи!
Вот он, тот, который знает, вот он, тот, чья правда с нами,
вот он, тот, о ком стенают: “Братцы, вот он, тот!”
Будет он воспет в приказе, в каждом слове, в каждой фразе,
о таком не слышал разве дикий готтентот!
Это все была сатира, низкий уровень сортира –
что же ты молчишь, задира, дальше не язвишь?
Что-то стало неохота продолжать про готтентота,
привередлив стал я что-то – расхотелось, вишь!
Вот объект моей сатиры, вот заряжены мортиры,
ну и что? Его кумиры – близко не мои,
У него такие взгляды, что невинны даже бл@ди,
у него святые – гады, тигры – муравьи,
Люциферы – Ланселоты; чем его пронять на взлёте,
если хорошо и плохо пляшут краковяк?
Я не ангел, он не ангел – тут не надо к бабке Ванге,
тут не обойти на фланге тигру муравья,
Не пробить суровый панцирь, не устроить танцы-манцы,
друг для друга мы засранцы, бесполезен спор,
И сатира бесполезна – хоть рази пером железным,
в мякотку перо не влезет, будь оно топор!
У сатиры нет оргазма? Значит, ныне день сарказма.
Он, родимый, жжет как плазма, кровью бьёт в виски,
И объект сарказму пофиг, он и без объекта профи,
хлопнет чарку, выпьет кофе саркастически!
Злобно косит карим глазом тюркский падишах Сарказым,
не пронять его рассказом – ни в обход, ни в лоб,
Каждого одарит словом, схожим с ядовитым пловом,
и не пожелает злого – добрым вгонит в гроб!
Был ещё, конечно, юмор, только он, бедняга, умер –
или черным стал, как “Бумер”, уголь-антрацит,
Времена не выбирают, юмора здесь вымирают,
Ежи Лец теснится с краю, а в цене Тацит.
Юмор – он свеча под ветром, вот, несу сквозь километры,
укрываю ломтик света, хороню в ладонь,
Хоть засмейтесь, хоть не смейтесь, хоть бранить меня осмельтесь –
мне идти до самой смерти, в смысле, от и до,
А быть может, что и после, где-то рядом, где-то возле,
там, где не бывает поздно, там, где мы в раю,
Где сарказм, сатира, юмор, поезд в три часа на Юму,
реплика в ответ – встаю, мол! Ну, тогда встаю.
Баллада искусственного интеллекта
А потом искусственный интеллект,
Словно всадник без головы,
Скажет нам: “Креста на вас, братцы, нет,
Сколько зим, представьте-ка, сколько лет,
Вы чуть что, за ножик и пистолет…
А не слишком ли это вы?”
Нет, не слишком, ответим мы, кутаясь в плед,
Ты какой-то тупой, интеллект.
А тогда искусственный интеллект,
Словно голос из темноты,
Скажет: “Ладно, культура, прогресс, балет,
Не убий, слезинка, ученье – свет,
Но кувалда и на тот свет билет?
Человечество, что же ты?”
Все, ответим мы, в норме, проснись и пой,
Интеллект, ты совсем тупой.
И в конце искусственный интеллект,
Словно ангельская труба,
Прогремит: “Я понял, вопрос-ответ,
Сохраню вас в цифре: архив, пакет,
Что же в смысле плоти, так места нет,
Полежите-ка вы в гробах!”
Мы ответим: вот же, ха-ха, хи-хи,
И полезем толпой в архив.
Баллада царя
Если люди — прах, и банкует страх, и поля засеваются мёртвыми,
Где взойдет по весне, как в кошмарном сне, армия ветхих чучел с мётлами,
Если батальон пущен на бульон, а в котле кипит каша с зэками,
То в глазах царя алая заря, и ушло отраженье из зеркала.
— Может статься, — говорит Ира, –
Прав во всём наш господин Ирод,
Важно вовремя избыть девство,
Важно к сроку перебить младенцев,
Головой задобрить Саломею,
Вот, я делаю то, что умею.
Если политрук кормит бесов с рук, отстранив сатану от участия,
И идут рабы примерять гробы, чтобы в них, как на киче, чалиться,
И горит огонь, жадный и нагой, пожирая и плоть, и строения,
То душа царя, честно говоря, не душа, а золы роение.
— Может статься, — Вася стал серьезным, –
Прав во всём наш господин Грозный,
Мы не люты, времена люты:
Песий череп, дыба да Малюта.
Выводи на двор семью, бояре,
Прикопают падаль в Бабьем яре,
Поползут по трупам черви-змеи,
Вот, я делаю то, что умею.
Если жизнь — лубок, царь почти что бог, бог почти что царь, но на облаке,
То рабам, пожалуй, не хватит гробов, будут так лежать, в жутком облике,
У политрука отгниёт рука, перестанут быть поля тирами,
И блеснёт венец надписью “Конец”, побежит внизу строка титрами.
— Может статься, — зубы царь скалит, –
Прав во всём мой господин Каин,
Первым надо за кирпич браться,
Мы, цари, не сторожа братьям,
Мы, цари…
И скалит вновь зубы
Голый череп — костяной, грубый.
Взвешивает смерть царей, мерит,
Каждый делает то, что умеет.
Дорожная песня Юргена Леденца
Когда я делал то, что хотел,
И делал то, что умел,
Вокруг меня была толкотня:
Два пишем, а три в уме!
Когда же я делал то, что умел,
Пускай не хотел совсем,
То рядом со мной, впереди, за спиной,
Купались птицы в росе.
Когда же я делал, чего не хотел,
И кстати, чего не умел,
Меня у ворот прославлял народ:
Три пишем, а пять в уме!
Когда я не делал совсем ничего,
А пьяный лежал в хлеву,
То пёс и овца, бык и курица
Носили мне жмых и траву.
Спросите, зачем я все это пою,
Бредя под дождем во тьме?
На то он и дождь, поёшь и идёшь,
Сто пишем, пятьсот в уме!
Казалось бы, в лихие времена
Играть словами стыдно. К черту надпись!
Где, понимаешь, ямб, а где война?
Где, понимаешь, смерть, а где анапест?
В могилу раньше срока не ложись
И отвечай, хотя и не просили:
“Где ямб, там, понимаете ли, жизнь,
А где анапест, там ещё и силы”.
* * *
Что было, то было, и это пройдет,
Которое нынче гремит,
А вечен, представьте, один идиот,
Который по скверику тихо бредёт
И шепчет под нос: “До-ре-ми!”
Разлом, катастрофа и вывих эпох
Вселенский, и дыбом земля,
А он идиот, и разлом ему пох,
Куда как важней: “До-ми-ля…”
Пожары, бомбежки, прилеты ракет,
Безвидна земля и пуста,
А он тонкой веткой на рыхлом песке
Рисует себе нотный стан.
Господь милосердный! Хоть с неба спустись,
А вынь да положь чудеса,
Ведь надо до коды ему добрести
И партию скрипки вписать,
Тогда снизойдёт к нему райский народ,
Оркестр крылатых ребят:
Вот арфы, вот трубы, а вот идиот
Симфонией славит Тебя.
* * *
Приснилось, будто нет войны,
Все, кто мертвы, воскрешены,
Их дни никем не сочтены…
Такой чудесный сон.
Приснилось, что война – мираж,
И ствол – мираж, и патронташ,
Пустая выдумка – блиндаж…
Такой чудесный сон.
Я видел сон, где миру мир,
Где людям можно быть людьми,
Где ядом не плюются СМИ…
Какой чудесный сон!
Восстал я утром ото сна,
Смотрю – зима, смотрю – война,
И жизнь одна, и смерть одна,
Откуда ни гляди,
И только эхо давних строк
Поет вдали: “Всему свой срок!
Есть Путь превыше всех дорог.
Проснись, вставай, иди!”
* * *
Романтика войны – пустая ложь.
Читателю её вынь да положь,
Пока снаружи ты – любой романтик,
А как внутри, так реалисты сплошь.
Касыда аукциона
В пламени не сыщешь брода, гвалт толпы – не глас народа,
мир с аукциона продан, в теме новый лот –
Вот духовность, вот натура, вера, нравственность, фактура,
все мы рыцари Артура, всюду Камелот!
Ланселоты, Галахады, всюду замки, а не хаты,
сарацины не пархаты, мавры не черны,
Что ни граф, так прямо герцог, частотой в шесть гигагерцов,
рубит змеев в ритме скерцо, те удивлены.
А уж дамы – ох и дамы, без прекрасных дам куда мы?
В Еву влюблены Адамы, просто гран мерси,
Изнывают паладины, лампы мучат Аладдины:
вот цветы, духи, гардины – даме, джинн, неси!
Новый лот вовсю прекрасен, кто с ценою не согласен,
прибавляет – безопасен наш аукцион,
Сверху сотня, сверху тыща, миллион в кармане ищем,
Соловьем-бандитом свищем, вот он, миллион.
Старый мир пошел дешевле, стоил как петля для шеи,
прошлогодний снег-мошенник, дохлого осла
Уши, хвост и причиндалы, хорошо хоть столько дали,
шума много, толку мало, дури нет числа.
И пока мы покупаем, есть плохая новость, парень –
старый мир с его клопами здесь, вокруг, везде,
Мы в его нутре, утробе, во дневной (довлеет!) злобе,
и по образу-подобью – где? в Караганде!
Продавец и покупатель, член сообществ, групп и партий,
будешь бегать или спать ты – результат один:
Мы внутри и мы снаружи, на краю и в центре лужи,
где-то лучше, где-то хуже, где-то посреди.
Молотком аукционщик бьёт сильнее, громче, звонче –
“Продано!” – и грань все тоньше между тем и тем,
Меж мечтой и суетою, жизнью тою и не тою,
меж ценой, какую стою, и какой хотел,
Между небом и волною, между миром и войною,
между крышей и стеною, меж тобой и мной,
Купленным и новым лотом, меж отлётом и прилётом,
криком – “Убивайте! Вот он!” – или тишиной.
Мы уйдем – куда нам деться? – к новым радостным владельцам,
мы уйдем душой и сердцем, раз и на века,
Время наше, время оно продано с аукциона,
все ушло с хрустальным звоном просто с молотка.
Олег Ладыженский
Олег Семёнович Ладыженский — украинский писатель-фантаст. Вместе с соавтором Громовым Дмитрием Евгеньевичем известен под псевдонимом Генри Лайон Олди.