678 Views
Скрепочка
Пока на амвоне дворцового храма
шуты извивались смешно и нелепо,
в башке короля колотилось упрямо:
«Духовная скрепа, духовная скрепа».
И вроде бы всё как и прежде толково —
колышется рожь, умножается репа.
А вот на душе отчего-то хуёво,
там где-то зудится духовная скрепа.
В народе какая-то злобность во взгляде,
толчётся в безверье он глупо и слепо.
Придворные – суки, в правительстве – бляди.
Единственный выход – духовная скрепа.
Духовник кивнул, выражая прискорбность,
зять выпил за тему поллитру с прицепом:
«Король, ну их на, сунь им в жопу соборность
и выверни матку духовною скрепой».
Бездельники, эмо, фейсбук, экстремисты,
певцы безобразья от рока до рэпа,
тусня, бандерлоги и иеговисты —
по каждому плачет духовная скрепа.
И скрепа проснулась. Поправив завивку,
она поднялась, величаво-свирепа,
зевнула — и ёбнула всем по загривку.
Она была строгой, духовная скрепа.
Король рассуждал с бутылём «Цинандали»,
камин разжигая наколотой щепой:
«Ништяк, козью морду мы им показали?
Запомнят надолго. Не правда ли, скрепа?».
Бурьян. Колокольни. Казаки. Дружины.
Значок ГТО. Православье. Вертепы.
Герои труда. Справа бронемашина.
На флаге рейхстага — духовная скрепа…
Я был в этом городе. Вечером снежным
стоял он без шуток, без мата, без света.
Рекламой отелей встречали приезжих
мертвецкие склепы, мертвецкие склепы.
Бессонница
Когда по жизни всё легко,
удача ломится,
с ночным попутным ветерком
придёт бессоница.
Она ругнётся матерком
и ляжет около.
И позабытым холодком
потянет по полу.
И станет всё вдруг непростым
и скучным делом —
как будто залпом холостым
жизнь просвистела.
Как будто это был не ты,
а кто-то лишний.
Чужие вздорные мечты
прошли и вышли.
А ты лежишь сейчас вот здесь –
ты вдруг попался.
Совсем другой — такой как есть,
а не казался.
Ошибок тянется поток
печальной конницей…
Дымок пуская в потолок,
лежит бессонница.
Лишь коньяком смахнёшь её,
сведёшь из дому.
Она, как то хулиганьё,
пойдёт к другому.
И станешь жить, дружить с вином —
всё по-простецки.
С хорошим и здоровым сном,
почти мертвецким.
Звонок
Если верить телефону, то звонит Егор Катугин,
только голоса Егора что-то я не узнаю.
У Егора бас примерный, мы его за это любим,
здесь же — ангельская песня, допустимая в раю.
«Здравствуй, — говорит мне песня. – Это я, Смирнова Белла.
Помнишь, мы на третьем курсе целовались во дворе?»
Как не помнить, было дело. Было дело, было дело,
было дело, было дело, было дело в октябре.
В октябре мы целовались, биохимию не сдали,
и историю не сдали и ещё чего-то там.
Потому что улетали в неизведанные дали,
там витали в райских кущах, или проще – по кустам.
А с кустов спадали листья, обнажая суть явлений
и не только суть явлений, но и нежные соски.
Каждый день дарил нам столько всевозможных откровений,
что смолчать тут было можно, лишь зажав язык в тиски.
А язык не зажимался, потому что не бывает,
что когда кого-то любишь, ты ему не говоришь,
что всего его ты любишь или всю её ты любишь.
И пусть мир к чертям летает, если просто рядом спишь.
Просыпались, просыпали биохимию всю ту же,
и историю, опять же, и шатались по кино.
Только петелька сжималась этим временем все туже,
и в бокале выдыхалось золотистое вино.
И в зачётах разных химий под декабрьской порошей
что-то где-то потерялось – невозможно, навсегда.
Потому что вдруг услышать: «Ты прости меня, хороший.
Ты был очень-очень нужным…» Ну, вы поняли всё, да?
Наступал январь свинцовый, уходил февраль тоскливый
и лишь в марте, только в марте стало можно вдруг дышать.
И Катугин отряхнулся, стал привычным и ленивым:
сколько можно у соседей остры ножики держать?
А потом все стало проще, жизнь тянулась незаметно,
без особых потрясений и каких-то страшных бед.
Это трубка телефона, это не Егор, конкретно.
Это просто райский голос…
«Извини, не помню. Нет».
40 градусов
Сергею Александрову
Законопаченные улицы
встречают утренний мороз.
Подслеповато город щурится
сквозь призму стынущих берёз
на человеков, что торопятся
попасть в присутствие, пока
машин сверкающая конница
из пробки вырвалась слегка.
И фары противотуманные,
совсем не лишние сейчас,
мерцают точками обманными
и в этот раз, и в этот раз.
За светофором замороженным
уходит в будущее блик
грядущих дел, в компьютер сложенных,
и ждущих исполненья их.
И граждане окоченевшие,
переступив тепло и лень,
преодолев мороз, успешно
впрягаются в рабочий день.
Мы с псом им, бедным, не завидуем,
хоть и желаем всем добра.
Но мы на отдыхе. И, видимо,
я выпью водочки с утра.
Переход
Переменный ток, переменная жизнь,
Перемена школьная первая.
Переменный слог, перевёрнутый лист, —
Перевёрнутый напрочь, наверное.
Перекошенный луг, перепаханный лог,
Перепутанный мир в сознании.
Перекупленный друг, перепроданный Бог,
Перепроданный кем-то заранее.
Пережитком дождь переходит грань
Перемены меж ливнем и моросью.
Перманентный вождь предвещает брань
Пересвета с ордынскою волостью.
Переводчик врёт — перевода нет:
Перевода русского с русского.
Перестрелян влёт мёртвый интернет
Перестрелкой гуннов с этрусками.
Перебита кость, перепит сосед,
Переезжена линия встречная.
Переспавший гость поношает вслед
Переростка с вопросами вечными.
Пероральный смог поражает мозг
Перепадами настроения…
Перезревший сок, перегретый воск,
Перебитое поколение.
Перейду на Вы, переход — ничто,
Переход — пешеходово творчество.
Перехода, увы, не заметит никто.
Одиночество, одиночество.
Восточное
Нам с тобой не впервой, как водится,
жить вне времени и вещей.
Просто вновь за окном находится
королевство серых мышей.
Неприметное, тошное, тусклое,
некурящее и вообще
непохожее очень на русское
королевство серых мышей.
Где главенствует вошь чиновничья,
вся в законах для корешей, —
тех, которых в погонах полковничьих
королевства серых мышей.
И ведь кажется, что летящее,
всё цветное для глаз и ушей
жило время, не предвещавшее
королевства серых мышей.
Что ж теперь горевать о пройденном?
Это просто такое клише:
утверждать, что несчастная родина —
королевство серых мышей.
Ничего, мы нашли здесь себе ночлег,
научились жить невпопад….
За окном вырастает из сумерек
серый, липкий, родной Ашхабад.
Развод
До свиданья, моя Одесса,
жаль, что так пришлось расставаться.
Остаётся теперь из кресла
в телевизоре ждать «Ликвидацию».
Прощевайте Киев и Харьков –
я в вас был и там было мило.
Вы являли собой подарки
русофобам и русофилам.
Львов, Полтава, Донецк и Припять,
Шепетовка, Луганск, Николаев –
так и хочется с вами выпить
посошок по одной, по крайней.
Закурив, присесть на дорожку,
помолчать, забыв о скандалах.
Мы же, в общем, были, хорошие,
нам же, в общем, всего хватало.
И поднявшись, направиться к двери,
окончательной, неотступной.
И спиною просить доверия,
понимая, как это глупо.
Но предательства не искупишь,
даже если уходишь гордо,
если раньше твердил, что любишь,
а потом – с размаху по морде.
Вот и всё. И идёшь, как в рубище,
пряча стон из последних сил.
Ничего не изменится в будущем.
Ничего. Ты сам заслужил.
Много лет спустя на рассвете
вдруг с тоской наберешь Житомир.
Но холодный голос ответит:
«Не звоните сюда. Он помер».
Март 2014-го