392 Views
אם כבר — אז כבר
или пан или пропал (букв. перевод: если уже, то уже)возвращение, отступление — хазара ( חֲזָרָה)
агент — סוֹכֵן (сохен)
ашмода — местное магазинное производное от глагола быть выброшенным — לְהִישָּׁמֵט
“Шавуа абаа! – сохен Мойша воздевает руки к потолку нашего магазина. – Шавуа абаа, кен? “ “Кен” – снисходительно киваю я, и Мойша, торопливо приняв заказ, растворяется в торговом зале. Это не так легко сделать, когда народу в магазине лишь чуть больше, чем сотрудников, но юркий Мойша имеет опыт.
Вообще-то магическая фраза “Еш хазарот” действует на сохенов (торговых агентов) по-разному. Некоторые относятся к ней спокойно. Ну, есть возвраты: порванные упаковки, товары с истекшим сроком годности– и ладно. Обычное дело. Другие упорствуют и сражаются до последнего. А вот здесь точно срок истек? А эту правда покупатели порвали? Мойша же просто расстраивается, и вековую печаль в его глазах можно ненадолго излечить только следующим заказом.
Ну давай, родной, принимай пожелания, только привези все, что обещал, и, пожалуйста, в том виде, в котором это будет хорошо выглядеть на полках. Иначе явится тебе хазарот, да в таких объемах, что вековая печаль станет многовековой. Кен?
Очередное сгущение эфира, праны или некой другой основы, следствием которого станет материализация Мойши в торговом зале, ожидается шавуа абаа бе йом шлиши. На следующей неделе во вторник. Ждем-с. Йом тебе тов, Мойша.
Перекур.
Перекури. Есть пять минут. Перекури.
Ты знаешь сам — проходит всё. Махни рукой.
И дуру-память, что срывается на крик,
Табачным дымом хоть немного успокой.
Она упряма, словно дикая лоза.
Всплывают лица, голоса. Звенит трамвай.
А вот и дом. Войдешь? Сперва закрой глаза.
Не смей, дурак! Не закрывай. Не закрывай.
Было ли в тот вечер достаточно водки? О да! Более чем. Хозяева, наши друзья, подготовились к приему основательно. Впрочем, они всегда готовятся основательно, мне до сих пор не хватает их замечательной, доброй и веселой компании. Теперь уже всегда не будет хватать, хотя ощущение потери со временем теряет остроту. Да, ноет, поднывает, а в какой-то момент — раз! — и схватывает, крутит, крутит. Со временем теряет остроту, говорите? Ага. Знаем.
Вы будете смеяться, или, наоборот, не будете, но собрались мы по поводу 23 февраля. Точнее, 23 февраля послужило поводом собраться и увидеться. А что тут такого – мужской праздник, никакого отношения не имеющий к ультиматуму от 23.03.1918 и быстренькому заключению мира на германских условиях. Владимир Ильич, кстати, тогда сильно нервничал, переживал и даже грозился вообще уйти в отставку, если не прислушаются. Прислушались. Что и повлекло за собой множество последствий и среди них — нашу историческую встречу через 104 года. 23.03.2022.
Я и сейчас помню, кто где сидел за этим уютным овальным столом. А вот о чем говорили, не помню. Скорее всего, ни о чем серьезном. Не хотелось. Хотелось смеяться, болтать веселую чепуху, и мы старались изо всех сил, а если они заканчивались, появлялся очередной тост. Мы все понимали, но не верили, в это вообще было невозможно поверить.
Вот сейчас было бы здорово ввернуть что-нибудь о темной, морщинистой старухе, которую мы увидели на лестнице, выходя на очередной перекур. У этой старухи должны были быть острые черты лица, безжалостные глаза и длинный костистый подбородок. Но мы никого не встретили, ничего не увидели. Может быть, до поры до времени она просто не хотела показываться на глаза.
Разъезжались с полными карманами планов на следующую неделю и с прицелом на несколько недель вперед.
Утром пошел кататься на лыжах. О, как я был горд собой! Да, мы выпили вчера, немало выпили, а сколько съели, лучше даже не вспоминать, И тем не менее я, несмотря на все это, скольжу по лыжне и даже сумел обогнать двух старичков на соответствующих их возрасту деревянных лыжах.
Похвастаться жене я не успел. Она стояла у двери с широко раскрытыми, почти безумными глазами, как будто получила известие о смерти кого-то из родных или близких. В первые секунды я так и подумал.
Ярость, ненависть и отупение – вот что было весь день, весь этот гребаный день. Мы слонялись по квартире, я, уже не стесняясь, курил на кухне, Светка прилипла к новостной ленте, и с каждым часом становилось все гаже.
Ближе к вечеру позвонила дочка из Израиля и сказала… Ох, как она все это говорила! Сколько можно сидеть и надеяться, не на что тут больше надеяться, у вас израильское гражданство, мы ждем, давайте как можно скорее. Нет, не завтра, а вот сейчас, прямо сейчас начинайте искать билеты. Примерно так, если вкратце.
Она так повзрослела, наша Надька… И мы покорно кивали, что-то мычали в ответ. А в это время в мозгу взрывались нейронные сети, разрушая тот мир, к которому мы привыкли. В этом мире было и то, что мы давно ненавидели, и то, что всегда любили. К вечеру 24 февраля и к своему ужасу мы осознали, что, пожалуй, осталось только первое. Торжество серости, злобы, зависти и всего этого гадючьего люмпенского клубка.
25 февраля мы окончательно поняли, что улетаем. Нет, не для того, чтобы пересидеть и вернуться, не было таких надежд. Улетаем насовсем. Хватит.
После ухода близкого человека сразу возникает куча дел, причем все они срочные. Ты занимаешься ими, да еще и несколькими одновременно – и не то что бы становится легче, просто некогда сходить с ума. В случае неожиданного и бесповоротного отъезда все примерно так же. Совсем другие заботы, совсем другие страхи.
Найти билеты. Твою же мать, сколько?! Да вы (Турецкие авиалинии) охренели?! Про Эль Аль вообще не говорю. ОК, ладно. Берем. Карта… А вот нихрена не проходит платеж по российской карте. Дочка успокоила – билеты купят. И за тест на ковид в Бен-Гурионе тоже, чтобы не стоять лишнего в очереди.
Разобраться с квартирами. Продавать бессмысленно и некогда.
Впихнуть невпихуемое (с этим блестяще справилась Светка).
Посидеть на прощание с теми, с кем действительно хочется посидеть.
И улететь.
Улетали из Домодедово. Москва сверкала огнями, пыжилась скульптурами Церетели (если вы думаете, что это только пенисообразный Петр, ошибаетесь. Есть и другие произведения искусства того же достойного автора, одно из них установлено неподалеку от петрофаллоса). В общем, столица, по крайней мере, в той ее части, которую мы успели увидеть, была верна себе.
А вот аэропорт умирал на глазах. Практически безлюдные залы. Закрытые кафе – а кого кормить-то? Малочисленные группы уныло передвигались туда-сюда и подтверждали правило, которое уже вступило в силу.
И гигантское, замерзающее не столько от минусовой температуры, сколько от внезапно свалившейся ненужности, пустующее пространство летного поля. Куда ни посмотри – ничего. Только маленькие самолетики , жмущиеся к краям. Да и тех по пальцам пересчитать. Все. Налетались.
Перекури. Есть пять минут. Перекури.
Хорош скакать по догорающим мостам.
Стемнеет скоро и зажгутся фонари.
И здесь зажгутся, и в совсем далеком “там”.
Пока горят еще сигнальные костры,
Но как ни бейся, ни старайся, как ни клей –
Теряют связи параллельные миры.
Ты выбрал этот. Ну и славно. Не жалей.
Мы с напарником не любим хазароты. Они бессмысленны и бесят, особенно если мы знали, что товар не пойдет, но поддались напору сохена и сдуру заказали. О, как мы ждем того дня, когда можно будет всучить опозорившиеся упаковки обратно!
Поэтому сегодня мы в воинственно-приподнятом настроении. Мы с деланным безразличием раскладываем пельмени, кебабы, пиццы, а глаза сканируют торговый зал. Есть! Пришли, родимые. “Хазарот” произносится то с широкой, доброжелательной улыбкой, то холодно и безразлично, а то и голосом водяного из старого советского фильма.
Это азартно. Это увлекательно. Щедрыми порциями выбрасывается адреналин. Мы ловки, стремительны, обворожительно-хитры и немилосердны. Идет охота, господа, идет охота!
Хазаротам суждены два пути. Первый — списание и превращение в ашмоду – отходы, которые подлежат ликвидации в страшном чудище по имени Дахсан. Вываливаешь ашмоду в контейнер, нажимаешь на зеленую кнопку, и дахсан начинает с грохотом и урчанием сжимать, давить бывшие пельмени и кебабы в безликую массу. Сей омерзительный процесс, слава богу, недоступен взору, ибо скрыт в металлическом нутре чудовища. Периодически дахсан с до отказа набитым пузом увозят, а не его место прибывает пустобрюхий и голодный.
Второй путь длиннее и таинственнее, ибо большая его часть недоступна взгляду непосвященных. Возврат вручается лично сохену или его водителю, опять же списывается и увозится в неведомое, где, надеюсь, и происходит чудо превращения хазарота в ашмоду.
Боже мой, как приятно, распахнув дверь морозильника, увидеть пустые полки! Мы все сдали. Мы круты, и у нас есть пять минут.
Перекури. Есть пять минут. Перекури.
Да, славно жить не сокрушаясь, не скорбя…
Так не дури и жизнь напрасно не кори
За ожиданья, обманувшие тебя.
Твоим обидам, знаешь сам, цена — пятак.
Часы “тик так”, в груди “тик-так”, везде — “тик-так”.
Но мыслям в такт и ритму внутреннему в такт:
“Ну как же так… Ну как же так? Ну как же так?!”
Ребята, ребята, что с вами случилось? Или ничего не случилось, а просто сидело себе глубоко внутри, стесняясь высунуть нос, и вдруг высвободилось, поперло, да как поперло! Я знаю, что некоторых из вас до сих пор прет — как показала практика, аддикция к соловьиному помету невероятно сильна и устойчива. Обиженная гордость (кто вас обидел, родные, вы что, чужой нехороший сон видели?), гордая обида (всем покажем, всех опустим, всех…), беззаботный стеб под звуки взрывов в чужих, пока еще далеких городах — идеальный фон для хамски-бесшабашных речей с телеэкрана…
Ребята, как же так?!
Да вот так. Не первый раз в истории и, скорее всего, не последний. И не о чем спорить, незачем доказывать. Мы на разных сторонах гигантской расщелины, каковая день ото дня становится все шире и глубже. Уже почти не видно и не слышно друг друга. Что? А, там грибной сезон начался… Ура. Но знаете, лучше бы этим летом поменьше грибов-то. Примета плохая.
Война дойдет до вас, тут никакой забор и сигнализация на периметре не помогут. И когда она ввалится в дом, бессмысленно напоминать, как вы ее, неблагодарную, одобряли. Не учтет. Просто заберет свое. А вот что или кого именно сочтет нужным забрать, предупреждать не станет, это не в ее правилах.
Как у нас? Да все хорошо. Не жалеем. В очередной раз экспериментально доказано, что рая на земле нет, но помимо ада есть и куда более достойные места. Можно жить, работать, и все это очень непросто. Ну так и жизнь не такая простая штука, а любая попытка упрощения заканчивается кровью.
Ребята, неужели наша дружба просрочена? Неожиданно оказалось, что очень многое имело маркировку best before 24.03.22. Нет, не будет гордого хазарота, не могу выбросить, не могу вернуть. Яркие, прекрасные упаковки (костры, гитара, улыбки, предвкушение и радость встречи, чего там только не нарисовано!) остаются у меня. Полежат еще. Правда, без всякой надежды на то, что кто-то тайком заменит срок — и надо же — все заново, как будто ничего не было. Нет. Было. И есть. И будет, чтоб его, долго еще будет. Даже когда закончится эта война, яд, проникший в каждую клеточку, останется. Это, ребята, долговременный токсический эффект, который длится дольше, чем нам отмерено — даже по самым оптимистическим прогнозам.
И тем сильнее скучаю по оставшимся там, но не сдавшимся, не принявшим, не одобрившим. Дорогие мои, на самом деле вы — именно вы, а не всякая ползучая, летучая и плавучая железная дрянь — все, чем можно гордиться. Вы и есть надежда. Простите за то, что уехал.
Что еще? Пожалуй, вот что. Ничего из накопленного непосильным трудом туда не унесешь. Нажитое — со всеми его сервизами, кустами и грядками — останется здесь, обреченное рано или поздно стать ашмодой. Не надо над ним дрожать, не надо за него цепляться. Я теперь знаю, что любые стены могут стать домом, если ты соответственно к ним относишься.
Кстати, первой нашей крупной покупкой стала картина. Большая такая. Там осенний лес, скамейка. Если, посидев на ней, пойти дальше, попадешь в самые грибные места на свете. Уж поверьте, ходили мы со Светкой не раз. Она сворачивает направо, я налево, чтобы не мешать друг другу (знаю я эту Светку, все мои грибы соберет, не успеешь охнуть). Встречаемся у скамейки. Ну ясное дело, у нее больше.
Перекури. Есть пять минут. Перекури.
Вот как тогда — в притихшем аэропорту –
Ты клятву выжить троекратно повтори
Со вкусом слез, с табачной горечью во рту.
Вставай. Пора. Сперва окурок затуши.
Что впереди? Да как всегда — огонь и лед,
И трубы всякие. Но так ты сам решил,
Когда вошел в зал ожидания на взлет.
…А вот и Мойша. Мойша, еш хазарот!
Михаил Горелик
С марта 2022 г. живёт в г. Ашкелоне, Израиль. До этого жил в Санкт-Петербурге с самого рождения, а именно с 1964 г. Решение покинуть Россию пришло 25 февраля. 24-го был так оглушен, что сложно теперь вспомнить. о чем думал в тот день. Ни о чем хорошем, это точно. Сложившуюся систему власти не любил никогда. Многое из того, что написал еще в России, именно об этом, об опасениях, которые стали явью. О том, что уехал, не пожалел ещё ни разу.