704 Views
Посткриптум
Как же это возможно? — тихо бормочет Яша.
Нет, не может этого быть.
Мы толпимся вокруг, в смятении хмурим лбы.
Ох и скверный же день, и ладно бы день, вся наша
жизнь полгода назад скукожилась,
сорвалась да и полетела.
А теперь еще это тело.
Час назад оно было дедом,
безобразным, скрюченным, но одетым
по забытой моде — в ливрею, то есть останки ливреи.
Мы виновато смотрим, он на глазах сереет.
Перчатки, беспомощно белые,
когда-то белый жилет —
как последний мартовский снег
на нашей бедной земле.
Мы кроемся черти где,
должно быть, уже дней двадцать.
в Харьков нельзя, уехать пока нельзя.
Каждый успел хоть раз
придумать пойти сдаваться.
Откуда всплыл этот Яша?
Волнуясь и лебезя,
сулил пустующий дом:
“Застрелен прежний владелец,
он и не жил там, издалека владел.
Вокруг были дачи, да люди куда-то делись.
Разместитесь, отсидитесь.
Выломать дверь — всех дел”.
Всех дел. Полоумный лакей
рванувший на нас из пыли —
игрушечный, жалкий нож, столовое серебро.
Пытался меня достать, но царапнул еле.
А я вот его достал — своим стальным, под ребро.
И вот мы стоим, час назад — офицеры,
теперь бандиты.
Где тут дворницкая? Может, целы
еще лопаты.
Как же это возможно? — всё стонет Яша —
Верно, ему лет сто.
Как он жил здесь, что делал?
Сам себе подавал пальто?
Он тогда уж, при господах, был трухлявый, дышал едва.
Ты иди, говорю, копать уже, а не то
будем день тут с ним куковать.
Видишь, там одинокая яблоня, вот под ней.
По-людски похороним, среди корней.
Яша покорно идет
и бурчит под нос себе еле слышно:
Это вишня.
Обычный белый
Шестнадцатого февраля две тысячи
двадцать второго
я сижу в кафе
на Александровском проспекте
лучшего города во вселенной.
Будни. Рано. Здесь только я
и пара влюбленных.
С ними менеджер из агентства:
с каталогом букетов, тортов, колец,
идей оформления лимузина.
— Или что вы хотите? Карету?
Можем карету.
Но учтите, это красиво снаружи,
а изнутри — ну такое.
Мой кофе давно закончился,
но я не в силах уйти.
Чужое счастье, как печка:
тепло, красиво, чудесный треск.
— И вот, наконец-то — платья!
Все трендовые цвета.
— Какие еще цвета?
Изумленно спрашивает жених,
он впервые за час подал голос.
— Я имею в виду оттенки.
Белый, молочный, слоновая кость,
яичная скорлупа, жемчужный, пломбир.
Множество вариантов.
Но кстати, вот что забавно, в этом году
по непонятной причине
самый модный — обычный белый.
Я называю его
старый добрый белый.
Шестого ноября две тысячи
двадцать второго
я сижу на Проспекте Свободы
тоже красивого города.
Вспоминаю о них.
Как они там? Поженились?
Отложили до лучших времен?
Расписались сурово, без шелухи,
под звуки воздушной тревоги,
стрекота ПВО, гула дронов?
Или решили —
живём один раз, гуляем.
Бросаем букеты в цель.
Пляшем и пьём три дня.
Лимузин, нет, карета, торт,
платье цвета акация в мае.
Цвета облако над Днепром.
Закарпатский снег.
Свежая брынза с привоза.
Туман на рассвете, когда непонятно,
где кончается море,
и начинается небо.
Множество вариантов.
Множество вариантов.
Девятый
И не то, чтоб она специально
слушала телек,
просто дома его не гасят ни днём, ни ночью.
Что с них взять: кто не гипертоник,
тот неврастеник —
он для них, как морской прибой,
как сверчок за печью.
Для неё этот треск вестей,
что язык команчей:
редкий шифр сквозь помехи лжи,
на любом канале.
Стынет август. Кончается век.
В брюхе бьётся мальчик —
из воды, тесноты и тьмы подаёт сигналы.
Понимает, что шансов нет,
лупит в борт ногами.
Мы тут все в тесноте и тьме:
молодой на старом,
дом на севере, койка в комнате,
мальчик в маме.
Мы спасём тебя, милый,
мы скоро тебя достанем.
Будешь царь и зефир,
трогать море, пробовать силу,
есть сосульку, бояться мошки,
смотреть корову.
А в седьмом в первый класс.
В восемнадцатом кончишь школу.
Бакалавра, допустим, получишь,
к двадцать второму.
Не ложись на краю, откатись,
чтобы так и было.
Просто выбери сушу, лето,
визг мелюзги, луч
пробивает листву
и лижет плеча изгиб, лоб.
Так красиво. Так будет.
Все дороги ведут
к футболу,
книжкам, песням, любви.
Пой и пей свою пепсиколу,
что там нужно, кроме неё,
звезде рок-н-рола?
Далеко укатилась пуговичка по полу,
не нагнуться за ней,
ну не звать же своих на помощь.
Странно мальчик притих,
страшный август до верха полон.
Необъятное брюхо
тьмой омывает полночь.
* * *
Вот скучаешь, наказан, в углу,
и думаешь из угла:
если с нами какой-то бог —
то богиня Мгла,
наша общая мамка, она нас не родила,
но она воспитала.
Что сама сожрала, тем кормила.
Что умела, то и дала.
Многодетную мать обвинять —
последнее дело.
Вот мы зреем плодом стозевным,
несёмся во мгле стремглав.
Вот склонились над люлькой
овцы, феи, псы, голубицы.
Умиления ропот, мелькание крыл и лап.
Все желают младенцу
богатства и прочих благ,
и никто никогда не желает
не стать убийцей.
Наливайся, румяный и злой,
как борец сумо.
Вятским глиняным шаром
катись под откос со свистом.
Мы открестимся позже:
да что вы, оно само!
Мы его не пекли, не растили —
оно само.
Ждали, будет тюльпан, анемон,
а взошел ОМОН
в нашем райском саду,
нежном, розовом, золотистом.
Ждали, будет пирог:
тесто вспухло, взвело курок,
разъяснило свои понятия и расценки.
С подоконника прыг
и пошло собирать оброк.
Дрожжевой юморок,
рядом пляшет ручной абрек.
Зайке серому срок,
волку срок и медведю срок.
Остальные – терпите,
чо вы ахаете, как целки.
Неизбежный распад —
наш единственный верный врач.
Злой поскрёбыш сгниёт со всеми,
на том же поле.
Сбереги себя, выбери мчаться прочь,
грызть до крови родную речь.
Эти ужас и дичь всех обязаны перепечь,
но уж точно не в булку,
пряник или калач.
Я, к примеру, надеюсь на то,
что меня – в кирпич:
молчаливый, полезный, устойчивый
и без боли.
* * *
Опять подкараулила его,
как бы случайно встретила в подъезде:
“А заходите в гости как-нибудь,
да хоть сегодня, я как раз сварила
варенье, любите из ревеня?”
Сказал “я постараюсь”. Не зашёл.
Потом лежал и думал, отчего же?
Нормальная же, или даже лучше:
хорошая. Варенье вон сварила,
неясно, правда, из чего. И ноги.
Конечно, плохо спал. Ревень приснился:
лиловый, крупный, с бивнями, усами.
Ревел, волок бесформенную тушу
по лестнице на их седьмой этаж.
Но запах источал приятный, нежный.
Проснулся и решил: зайду сегодня.
Полдня крутился у глазка дверного:
когда уже включаешься в игру,
то ничего не кажется абсурдом.
Напротив, всё осмысленно и ясно.
К примеру спать всегда башкой на запад,
годами в паре метров друг от друга,
но через стену: трубы, арматура,
бетон, шпаклевка, шесть слоёв обоев,
след от гвоздя, рисунок детский, бра.
Вот тоже слово странное какое.
Опасная, загадочная бра.
Она, похоже, ревеня сестра.
Дана Сидерос
Дана Сидерос (настоящее имя - Мария Кустовская) — российская поэтесса, драматург и иллюстратор. С 2005 по 2011 год публиковала в интернете стихи под псевдонимом вымышленной болгарской поэтессы Дануты Сидерос, не раскрывая настоящего имени и не появляясь на публике. Автор стихотворных книг "Шутки кончились" (2011) и "Ученик дурака" (2014).