473 Views
* * *
Сидит на шее, будто на карнизе,
и смотрит вверх, а ноги — вниз, и
говорит: — Смотри, вхожу в зенит!
А у меня в ушах звенит
от пережатых намертво сосудов,
и взгляд скользит, как мыльная посуда,
и утекает прямиком в надир —
какой не в меру рьяный бригадир
заставил похоронную бригаду
прорыть тоннель-рукав пониже аду,
просунул руку, вывернул наружу
раздутый шар, и затянул потуже.
Барахтайся теперь в мешке —
ни потолка, ни пола,
ни света грубого помола
сквозь острозубое стекло —
паргелий, радуга. Гало.
* * *
каменная река не глубока
не отобьёт теченьем бока
дважды войдёшь и выйдешь и снова войдёшь
аки посуху
подумаешь что ж
если река лежит а думает что плывёт
то и тебе не надо делать наоборот
посмотри проплываешь мимо сам себе враг
сам себе камень сам себе дважды дурак
а устанешь смотреть кинешь в камни жменю горячей воды
обмелеет река не принимает лукавой мзды
и пойдут кругами каменные круги
ни булыжника ни мелюзги
ни зги
* * *
Когда язык не помещается во рту,
заставленном короткими словами,
я окна затемнённые протру
скрещёнными наотмашь рукавами,
но станет лишь больнее и тесней,
осколки прошлогодние на вате
вскрывают слух, и он лежит на ней,
как в госпитальной умирающий кровати,
и путается в мягких постромках,
и прутья в отъезжающем изножье
толкает, и молчизну на руках
моих уснувшую узнать уже не может.
* * *
Мужчина танцует во славу бога,
женщина держит над головой макет
церкви, придуманной им, понемногу
перебирает в уме обед.
Это на выброс, а то — на варенье,
То — на враньё, это в миску и в конуру,
собака посмотрит глазами верными,
криво губой подёргивая. — Заору, —
женщина вздрагивает, слабеет ногами,
струйка холодная по спине,
но поднимает церковь над нами,
но разбивает церковь над нами,
и молчит, прислонившись к последней стене.
* * *
где листья под ноги бросаются —
колесование не виселица —
там тень, что режет их, красавица,
обманывает, веселится
и спотыкается о росчерки,
о пляшущие веток голых,
буквалистический подстрочник
железный сковывает голову
по кругу, кажется, всерьёз,
споткнувшись, падаешь до слёз
тут вспомнишь ленты заградительные,
оборванные на ветру,
летят, летят теневодители,
пролистывается маршрут
* * *
что не вспомнится — напророчится,
годовых не считает колец
старуха-душа, древоточица,
деревянных материй жилец
по столам, по гробам, по коробкам
разрывает верёвки, гнёт скобки,
по оставленным в спешке ящикам
запасает впрок настоящее,
так что места самой не останется —
и тогда уменьшается старица,
втискивается в куколочную колыбельку —
под пелёнку ли, под шинельку
но не лежится спокойно ей,
снова растёт, ударяется головой —
обезноженная, но полная —
о ходы в древесине, проделанные собой
и когда от её усердия
вдруг проглянет через труху звезда,
не ждёт она милосердия,
слепнет и гибнет уже навсегда
* * *
мы увеличились оттуда
но не уменьшились туда
и расползлись мы как простуда
и встали как во льду вода
а как растает так и выйдем
разъединимся поплывём
как тот пловец в железе видишь
ему не дали водоём
он не вдвоём и не ржавеет
руками раз ногами два
и на штыре отдельном веришь
летит над телом голова
* * *
это что за тыквы на фото вместо лица
это сын за отца
это отец против отца
ради всего святого молчи не говори
что у тебя в этот день всех святых внутри
негатив отпечаток тяжёлая кожура
со свечой вместо сердца скользи по тропинке в лес
кобура без оружия всё равно кобура
да и лес арденский не то чтобы лес чудес
вот как сядем потом за стол посреди двора да рядком
отряхнём кто саваны кто выходной расписной наряд
да распишем очередь к велесу кто по ком
будет плакать третью войну подряд
* * *
точка невозврата случится там,
где герой, написанный для того,
чтобы стать твоими глазами
и смотреть на то,
на что ты сам посмотреть никак не можешь,
обернётся через плечо
и скажет:
— дай списать.
* * *
за каждым ура
аура
траура
* * *
на крыльце магазина женщина с синим лицом
продаёт молодой чеснок
разложенный на старой газете
обстругивает перочинным ножичком осиновую ветку
перехватывает мой взгляд
отвечает —
и в доме предателя тоже об этом не говорят
* * *
… а злые духи, как известно,
не могут отличить предмет от его изображения,
и человека от куклы отличить тоже не могут.
Бабушка откашлялась.
— Вот последнее, что помню из рассказов своей бабушки.
Их кочевье долгое время стояло рядом с военной базой.
Кочевье давало военным оленье мясо,
но в обмен на игрушечных солдатиков,
и дети кочевников никогда не болели,
духи не трогали их, боялись мести.
Жалко стало кочевникам отдавать в армию таких здоровых детей,
когда пришло их время,
и отправили они солдатиков обратно, приговаривая над каждым что-то на своём древнем языке.
Спустя год получили свинцовые коробочки
со сломанными или разобранными на части игрушками.
И так поняли, что духи везде,
но их легко обмануть.
Бабушка прикрыла глаза и задремала.
Я, стараясь не шуметь,
опустила железный занавес до подоконника
и вышла.
Крошечные могилки 5 на 5 хрустели под ногами,
а в лесной зоне приходилось то и дело прихлопывать на лице и открытых руках назойливых дронов,
некоторые пачкали руки чужой кровью,
где-то успели напиться.
Погода была хорошая,
солнце лежало на голове и грело,
как связанная бабушкой шапка,
которую я в очередной раз забыла в коридоре.
Юлия Долгановских
Родилась в 1975 году в Свердловске. Окончила Уральскую академию государственной службы и Уральский государственный университет им. А. М. Горького. Автор двух книг стихотворений: «Латынь, латунь и катехизис» (2016) и «Обречённые» (2019). Стихи публиковались в журналах «Урал», «Prosodia», «Белый ворон», «Южное сияние», «Новая реальность», «Казань», «Начало века», «Литературный Иерусалим», в альманахах «Паровозъ», «Вещество», в Антологии современной уральской поэзии (т. 4.), «Литературной газете», в интернет-изданиях «45 параллель», «Сетевая словесность», «Фабрика литературы», «Формаслов» и т.д. Живет в Екатеринбурге.