265 Views
* * *
Светает. Стихло. Птичий гам
укроет Киев одеялом.
Я различаю по глазам
того, кто вышел из подвала.
Светло, как в детстве, по ночам
от вспышек, падающих рядом.
Идет домой и ставит чай,
и смотрит поседевшим взглядом.
Подвал — спасибо, что не склеп, —
есть сгусток безопасной зоны.
Он стар, но может резать хлеб
в отряде самообороны.
Кораблик к дому своему
плывет в тоске исповедальной.
Что знают Сартр и Камю
про опыт экзистенциальный?
Горит на страже Верхний Вал.
Болит Желань в районе сердца.
И я иду за ним в подвал,
чтоб хоть немного отогреться.
И так не верится в тепле
и тишине недолгой, звонкой,
что я живу не на земле,
а в шаге от взрывной воронки.
Февраль 2022
* * *
а по ночам кровоточит и гложет
сколько бы ты ни просил отпусти
эта ракета летит за Сережей
бесится воет не может найти
ночью помилуй а утром осанна
дому со всем уцелевшим добром
эта ракета летит за Оксаной
теплое сонное чуя нутром
за блокпостами ежами заставами
дети мои под несущей стеной
черная гладкая и хвостатая
эта ракета летела за мной
точки на карте нет пятная родимые
Киев Одесса повсюду родня
Господи всех сохрани до единого
выживи сам не забудь про меня
* * *
Есть ли в небе кто живой?
Я сниму ничейный угол.
Между морем и землей
пришвартован Мариуполь.
Чайки спят крыло к крылу
на продавленном причале.
Я сегодня не умру, –
говорю себе ночами.
Чайкам, спящим у воды,
снятся родовые гнезда.
Наши галочьи следы
заметает хвост обозный.
То ли тесно меж людьми,
то ли мы родимся позже,
то ли маятник любви
покачнется в нашу пользу…
Смерть краснеет на юру,
жизнью поймана с поличным.
Говорю себе привычно –
я сегодня не умру.
* * *
Отгудела сирена, но длится пожарный вой,
запуская иной, разъедающий душу зуммер.
Этот грохот — он есть или чудится? Кто живой —
отзовись и скажи, что никто из друзей не умер.
Когда он заискрит — тот божественный свет в конце,
попрошу тишины, и еще, и еще тишины,
оттого что сетка морщин на моем лице
повторяет сегодня карту моей страны.
По утрам зашиваешь себя, словно рваный шов,
в каждой морщине — воронка расцветки хаки,
и подходишь к зеркалу, чтобы узнать, во Львов
прилетело ночью или бомбили Харьков.
Впереди зима, а запаса особо нет,
и голодные птицы, как дроны, летают низко.
Обесточен дом, но еще остается свет
изнутри, и его хватает на самых близких.
И когда он войдет — побеждающий мрак — в проем,
я скажу: спасибо, Боже, что шли вдвоем,
оттого что сетка морщин на лице моем
повторила карту боев.
* * *
В земном тепле, в плацкартной дольче вита
мне снится, если выдохнусь на час,
что где-то бродит дом, как пес побитый,
из всех щелей выглядывая нас.
Наука бегства, опыт выживанья,
удавкой затянулась простыня,
мне снится: каждый выстрел в мирозданье –
прямое попадание в меня.
Летит вагон над тучею косматой,
дежурный свет командует отбой,
а дочь моя рисует дом крылатый
и крышу с покосившейся трубой.
Еще гоняет мяч команда зондер,
а дочь рисует пальцем по стеклу
огонь, вагон и дом на горизонте,
летящий следом в тлеющую мглу.
Летит обоз, в корзинах плачут дети,
Мадонна держит небо на весу.
Мы всюду дома, где на час приветят,
где чашкой чая нас не обнесут.
О, сколько нас, упавших в эту реку.
Пока бегу, я все-таки живу,
любя, как подобает человеку,
и видятся – во сне ли, наяву –
калашный ряд, ночные аты-баты,
колонны, уходящие во мглу,
где дочь моя рисует дом крылатый
и ветер, пробежавший по стеклу.
* * *
в этом пряничном кукольном где-то на севере где-то
мы как гости непрошены не по погоде одеты
пролетев над полями и Бучами всеми Европами
мы не птицы
завидев зерно только крыльями хлопаем
и десятки и тыщи за нами по беглому следу
наши дети уже не играют в войну и победу
и пока разбивает гнездо недобитая стая
наши дети еще не живут но уже не играют
каждый сам по себе на постели чужой а на деле
это сотни сердечек в одном обнулившемся теле
и на теле страны мы зияем как общая рана
и по стенкам сосудов стекает вода из-под крана
наше тело из глины а души как тени бескровны
но терновник и лавр обнялись за оградой церковной
здесь токкатой и фугой начинается месса вечерняя
мы обнимем друг друга слова потеряли значение
наше тело смахнули не глядя с гончарного круга
наше общее дело держать не теряя друг друга
в этой стыдной тоске в стадных поисках крова и пищи
оттого что любовь своего и чужого не ищет
оттого что любовь милосердствует и согревает
мы обнимем любого кто прибыл из ада и рая
очагом для него якорями его парусами
оттого что последняя родина это мы сами
оттого что не пыль перекатная пепел залетный
нас любовь выбирает из прочих детей и животных
и родная земля под ногтями и небо на блюде
оттого что не пепел а все-таки все еще люди
* * *
За всех недотянувших, недо-
любивших — молча и до дна.
Мы, как на Пасху, мыли небо,
когда закончилась война.
Мы платья легкие надели
и стол накрыли всем двором,
и наши мертвые сидели
напротив нас за тем столом.
Слова теплей, чем мех овчинный,
когда душа трещит по швам.
Не зря мы всю войну учили
детей и внуков тем словам.
За тем, кто на чужбине горя
хлебнул, мы слали корабли,
и возвращались из-за моря
друзья, соседи, журавли.
Мы жили. Долгие недели
была толокою страна.
И только песен мы не пели,
когда закончилась война.
11.03.2022 Киев