384 Views
* * *
Извини, так получилось:
Ничего не получилось.
Понимаешь, у меня
Ничего не получилось.
Обещала получиться
Несусветная хуйня.
Это просто божья милость:
Не сложилось, не случилось,
Ничего не получилось,
Слава богу, у меня!
* * *
Миры возмездия затребовали искупительную жертву:
Чистых сердцем, ни в чём не повинных людей.
Над невыполнимой задачей день и ночь трудились следственные комитеты,
Выявляя и доказывая полную невиновность и нравственную чистоту будущих жертв.
Но достаточное число собрать не смогли.
Начались подтасовки в делах.
За невиновных пришлось выдать жуликов и бандитов, мелких воришек, продажных женщин.
Но и этого оказалось недостаточно!
За невиновных пришлось выдавать убийц, отравителей, доносчиков, клятвопреступников.
Миры возмездия не обнаружили подмену, приняли жертву сдержанно и затворили врата, насытившись.
* * *
От пропасти до пропасти
Я ездил на автобусе.
Легко вращались лопасти,
Крутились жернова.
Все мудрости, все глупости
Одной страшились участи.
Я по своей дремучести
Их различал едва.
Насорено, намолено,
Автобус шел без номера.
* * *
Дебил в переводе с марсианского означает счастливый.
Счастливый человек не думает о будущем,
Не планирует день даже на час вперед.
Отправляется гулять без зонта, вымокает, заболевает,
Но он гулял со свободными руками и был счастлив целый час.
Все не могут быть дебилами, кто-то должен думать о будущем,
Жить в постоянном страхе, бесконечно что-то запасать и тащить на себе.
Чтобы человек перестал быть дебилом его следует просто сделать несчастным.
Разработаны прогрессивные технологии.
* * *
«Я подожду тебя в аду!» —
Ты мне пообещала,
По тонкому ступая льду
Гранитного причала.
Я возвращался невпопад
С подробной картой ада.
Был трижды перестроен ад.
И разрушать не надо.
* * *
Паренёк худой и бледный
Папироской угостил.
«Доживём ли до победы?» –
Робко так спросил.
Неприметный, безответный,
На судьбу мою похож,
Он такой худой и бледный,
Где тут «доживёшь».
Кто ему ещё ответит?
Мы на лестнице вдвоём.
Как в кино, соврал нелепо:
«Вместе доживём».
Так простились наши деды,
Жизнь прошли не по кривой.
Терпеливо ждут победы,
Кто ещё живой.
От судьбы невыносимой
С полдороги не сбежать.
Научите лгать красиво.
Научите ждать.
* * *
Мы были мертвые и жили
Покойной жизнью до войны
В неведении пустом, во лжи ли.
Но мертвые теперь не мы.
* * *
Я выпил бы с друзьями,
Но друзей прибрал Господь.
Сижу вот трезвый.
Наверно, из друзей наделали гвоздей,
А я какой-то вышел нежелезный.
* * *
Уразовская психиатрическая больница — градообразующее предприятие.
В больнице проживают пациенты с устойчивыми диагнозами.
Спят, едят кашу, гуляют во дворе,
Едят суп, спят, пьют молоко,
Гуляют, едят кашу, смотрят телевизор, спят.
Все уразовцы работают и воруют в больнице,
Другой работы в городке нет.
Они любят душевнобольных как родных,
Уважают каждого как единственного кормильца.
Иногда пациенты гуляют по городу в пижамах,
Это никого не удивляет.
В Уразово можешь проснуться солнечным утром в гостинице
И пойти гулять в пижаме.
Все, кого ты встретишь, приветливо улыбнутся.
* * *
Едут по городу грОбы,
Лежат в гробАх русофобы.
Никто не рыдает у катафалка,
Никому русофобов не жалко.
Ждёт их адово адище,
Не хоронят таких на кладбище,
Не отпевают в церкви священники,
Даже священники-алкоголики и священники-неврастеники.
Им сердешные дают хлебушка,
Укоряя: «русофоб, русофобушка».
Положите на могилу камень с номером,
Чтобы тяжко стало русофобу, чтобы помер он.
* * *
В последнюю большую войну на Марсе делали самолеты из хлеба.
Лепили из хлеба танки, пушки, обычные винтовки.
Марсианин сам решал — съесть ему кусок хлеба или отдать фронту.
Бывало, поднесет ко рту, передумает,
Тяжело выдохнет, пойдет сквозь песчаную бурю в ангар
И прилепит хлеб к хвосту или крылу самолета.
Утром видят марсиане новый самолет, слепленный из хлеба.
Урчит самолет, наливаются злостью моторы,
Катят к нему хлебные бомбы из соседнего цеха.
Смерть врагу!
Не есть ему хлеба вовек,
Не дышать пыльным воздухом Марса!
* * *
Проснется человек, почти пенсионер,
Из предрассветной тьмы день проклиная длинный.
В израненной душе он чинит говномер —
Наследство от отца — ажурный и старинный.
Присмотришься: на вид амбарные весы.
Ты свален как мешок и найден слишком легким.
Чуть покачнется перст железной полосы.
Вот весь тебе ответ: что будет суд коротким.
Он пробует чинить коварный говномер,
Сквозь вязкую тоску и ужас беспричинный,
И в механизм сует то гвоздь, то полимер.
Жаль, в детстве потерял свой ножик перочинный.
* * *
Я слово приберег на Судный день.
Мне не найти уже иного.
В сапог засуну, спрячу под ремень,
И переписываю снова.
Его не сохранил в линейку лист,
И сердце ненадёжно — всё в нём ново.
Чуть отойдёшь: меняет слово смысл,
Все буквы те, совсем иное слово.
Но иногда находится само,
Когда бреду походкой инвалидной
По кладбищу классических томов,
Где так темно, что лишь его и видно.
* * *
Море выбрасывает на берег всё, что не море,
Кроме нашедших в море покой.
Они будут возвращены морем в день Страшного суда.
Вернутся загорелые, отдохнувшие.
Не сразу вольются в общую атмосферу ужаса.
* * *
Он играет в футбол головой Мандельштама за сборную Тарту.
Головы Маяковского, Есенина, Гумилева давно утратили форму,
Их пинают мальчишки на школьном дворе.
Он бежит через поле на длинных красивых ногах,
Прижав левой рукой голову любимого поэта к груди,
А правой рукой отбивается от противника, расчищает путь.
Он легко перепрыгивает через вражеских полузащитников.
Его девушка машет китайскими бумажными хризантемами в группе секс-поддержки,
Декламирует стихи, перекрикивая рев болельщиков.
Она чуть полновата и старовата, но по-прежнему королева.
Победа! Он чуть подбрасывает голову поэта
И мощным ударом ноги отправляет на дальние трибуны.
* * *
Я на свете славно жил,
Утром пил барсучий жир.
Если становилось грустно,
Выпивал я жир мангуста.
Чтоб не ела сердце ржа,
Выпивал я жир ежа.
Чтобы скука проходила,
Жир жевал от крокодила.
Рыбий жир и жир свиной
В рюкзачке всегда со мной.
Чтобы свет узреть, на очи
Наношу я жир сурочий.
В людях лад, на сердце мир,
И скажу вам: «жиру жир!»
* * *
Лени, Лени Рифеншталь:
На границе тьмы и света
Мир кинокартиной сталь.
Миллионы силуэтов
Я родился и засталь,
Потому что так смотрела
Лени, Лени Рифеншталь.
Остальное все истлело.
Я журнал с ее портретом
Сотни раз перелисталь.
Лени, Лени Рифеншталь.
* * *
В нашей маленькой Вселенной,
Кроме смерти достоверной,
Остается путь один —
Доглядеться до глубин:
Ужас рвотный, внутривенный
Нашей маленькой Вселенной
До конца перетерпеть,
Испугаться не успеть.
Там, среди чужого хлама,
Потеряться, крикнуть «мама!»
И вернуться навсегда
В наше местное Сюда,
На Рождественский лужок,
Здесь зимой растёт снежок.
* * *
За сотни лет, что мчались, волочась,
Сбылись проклятья, брошенные вами.
Мы разминулись в вечности на час,
Но встретимся в одной глубокой яме.
В ней музыка без голоса звучит,
И Моцарт спит с открытыми глазами,
И корень нить суровую сучит,
Которой вены мне перевязали.
Все это – весть, проклятье и завет,
Что кровь моя не вытечет из яви,
И мой кривой, безумный силуэт
Достоин затеряться между вами.
* * *
Сквозь печали и тревогу
Бог звонит, ответьте Богу!
Жаль, не верим мы в него,
Нету дома никого.
Бог простит, Бог извинит.
И еще перезвонит.