404 Views
* * *
Звенит как талая вода
В латунных желобах
Канат на площади Суда
Над сотней новых плах.
Гундосо брякает с зимы
Провисшей сотней жил
Канат над площадью Чумы,
Коричневый от ржи.
Сыны и дочери страны
Встают за рядом ряд.
Канат над площадью Войны
Рокочет как набат.
Долой огромные зады
С престолов, из дворца!
Канат над площадью Звезды
Продëрнут сквозь сердца.
Не сбить пращой, не снять петлëй,
Не испугать битьëм:
Канат натянут над землëй —
И, значит, мы пройдëм.
Течëт народ за шагом шаг,
Отбрасывая гнëт.
Поëт канат. Поëт душа:
“Мы выстоим. Вперëд!”
* * *
Мальчик в зелëном глядит на небо,
На перелëтных птиц.
Мальчик давно уже дома не был:
Долго туда идти.
Мальчику сверху кричат синицы:
“Парень, весна! Весна!”
Мальчик задремлет. Ему приснится,
Будто он космонавт.
Мальчик во сне не в зелëном: мальчик
В белом с большим стеклом.
Мальчика в космосе Лебедь нянчит,
Нежит своим крылом.
Мальчику шепчут Орëл и Голубь
Сквозь поволоку сна:
“Ты же хотел к нам ещё со школы
Что ж ты забыл про нас?”
Мальчик взлетает всë дальше, выше
От перелëтных стай.
Только сквозь веки увидел вспышку
С Северного Креста.
…
Мальчик в зелëном накрыт пакетом.
Рядом ошмëтки тел.
Мальчик мечтал запускать ракеты,
Только не те. Не те.
* * *
Весна давно воспета (и воспита):
Объект хорош, да грязен пьедестал.
Весной цветы скупает Маргарита.
Весной Иуда чмокает Христа.
Сезона нет красивей, нет и гаже,
Он потому особенно родней.
В весне так много и любви, и лажи,
Что русская душа стремится к ней.
К исконному, к понятному до дрожи,
К знакомому от самого горшка:
Весна как мать — с размаху даст по роже
И тут же предлагает пирожка.
То пнëт под дых дурное время года,
То ласково погладит по спине,
И, кажется, у нашего народа
Похожая любовь — не только с ней.
Всë примем — от побед и до лишений,
Сильны как вол, верны как крепостной.
Но опыт нездоровых отношений
Пора закончить. Наперво — с весной.
* * *
Когда ты сыт, здоров, одет, обут,
И нет причин ругаться на судьбу;
Когда вокруг тебя гудит Москва
Или под кроксом плещется Нева;
Когда знаком в лицо любой сосед,
И из родни в живых пока что все;
Когда работа-дом, работа-дом
Понятным бесконечным чередом;
Когда ни разу за десятки лет
Ты не держал не в тире пистолет;
Когда за февралëм приходит март,
А взрывы слышно только от петард;
Когда людей не видел сквозь прицел;
Когда ты жив;
Когда ты жив и цел
—
Остановись.
Заметь в секунду ту
Железный привкус Родины во рту.
* * *
Сквозь оконный прямоугольник дают неба.
Наше небо сегодня смирное, не рычит.
Друг, в гостях не ешь моего хлеба:
Хлеб тебе не понравится — он горчит.
У соседки ногти трендовой формы “coffin”,
А в соседний дом — лакированный занесли.
Друг, в гостях не пей моего кофе:
У него невозможный запах и вкус земли.
Синяков на душе не убрать тоном, не скрыть патчем;
Не закутать тревогу внутреннюю в сто одëж.
Друг, в гостях не кури из моей пачки:
Дым пожаров из лëгких за месяц не изведëшь.
Небо в раме — навроде модной ч/б фотки.
Лакированный ящик несëт наружу парад теней.
Заходи, друг. Хлопнем по сто или двести водки:
Она та же. Ну, может, чуточку солоней.
* * *
Мне друг — дороже дорогих,
Роднее чем родня.
Он захотел убить других
И выстрелил. В меня.
“Кругом гнильë, кругом враги!
Дотла их, до нуля!”
Он зло по морде бил других,
А кровью сплюнул — я.
В потоках брани и пурги
Пунцовым я стоял:
Ведь он по маме крыл других,
А слышал это — я.
“Мы зря терпели этот сброд!
Теперь — другой закон!”
Других в шеренгу строит взвод
Друзей. Таких, как он.
Я сделал шаг под зевы дул
Наперекор всему.
Я просто руку протянул.
Другому, не ему.
И мы ушли. Нам вслед, как гимн,
Плыл гомон воронья.
Друг смертью угрожал другим.
А умер — для меня.
* * *
Недобрый час. И немилый дом.
И жизнь уже не мила.
Спадает с губ обречëнный вздох:
“Такие дела… Дела…”
А что ж тут скажешь?.. Кому, о чëм?
Что могут теперь слова?
Забудь все песни, сиди сычом:
Не свалится голова.
Спина согнулась, нет сил в руках,
В глазах фитилëк погас.
Там, дальше — небо. Но ты, Икар,
Не вылетел в этот раз.
Помяли перья, сломали хвост.
Хоть в суп теперь, хоть во щи:
Ты — та же курица, певчий дрозд.
Не лезь на рожон, молчи.
Так что ли?.. Шутишь! А ну-ка, брат,
Вставай-ка в свой полный рост!
Икарам похрен: пусть мрак, пусть ад.
Пока хоть одно перо
Ещё осталось, ещё дрожит
На затхлом скупом ветру —
Икар не сломлен. И, значит, жив,
Хоть смерть и рысит вокруг.
Иди же в “после” из злого “до”.
Зря скалятся упыри:
Ведь даже тихий и горький вздох
Способен звучать, как крик.
Неси надежду сквозь страха стынь,
Сквозь травли огонь и дым.
Икарам — небо, полëт, мечты.
Свободу.
И всем, и им.
* * *
Дождь покатился с крыш бестолковой манкой,
Серость добавил к уличной пустоте.
У околотка плачет седая мамка —
Мамка ещё покуда живых детей.
Мечется, как в горячке, от страха, боли.
Мамка кричит: “Родные! Мои! Мои!”
Дети её идут по недоброй воле
На противоестественные бои.
Мамка стенает: “Хлеба, прошу вас! Хлеба!
Мы уж огнëм насытились до краëв!”
Дети её с глазами светлее неба
Падают на истоптанное жнивьë.
Мамка орëт, как кошка, срывая глотку:
“Хватит ужо под вашу плясать дуду!”
Мамку запрут, как водится, в околотке.
Даже проститься вовремя не дадут.
Мамка ползëт домой на ногах нетвëрдых.
Дождь по-над мамкой руки свои простëр.
Новые дети скоро оплачут мëртвых
И отомстят за братьев и за сестëр.
Мамка бесслëзно воет, негромко, тонко,
Из-под белëсой мóросной кисеи.
Новые дети скоро возьмут винтовки:
Не за чужим отправятся — за своим.
Вроде б и бита, бледная, как бумага —
А улыбается. Криво. Но, чëрт возьми!
Мамка-то знает: скоро не будет плакать.
Разве от радости. Вольная. И с детьми.