360 Views
Музыка руин
Музыка этих руин – не Чайковский, скорее Бетховен:
Рушить, не слыша себя, из бороздки срывая иглу.
Ржавый кирпич нараспашку, и гроздья торчащих фиговин –
Додекафония, что ли? – и скрежет гвоздя по стеклу.
Тут был диван – я читаю по непокореженным доскам
Пола – и грешные тайны ревниво хранил потолок.
Рухнули рыхлые балки, и словно написаны Босхом
Эти развалы известки, обноски и сбитый порог.
Здесь почивала гармония, и на обрывках обоев
Отсветы лампы настольной еще не успели остыть.
Воет печная труба, как собака, в нутро мировое –
Шнитке, пожалуй! – и в окнах повыломаны кресты.
Господи! Что ж это деется! Чья это музыка свищет,
В каждой щели затевая свою продувную игру?
Ах, как хотелось надеяться! Только голодная рыщет
Крыса, последние крохи в свою подбирая нору…
Тьма
Когда над тобою смыкается тьма,
И словно в запое, и сходишь с ума,
И рушится все, чему отдал ты лучшие годы,
Когда не осталось ни мыслей, ни сил,
И тело бунтует: видать, износил,
И нет ни покоя тебе, ни любви, ни свободы;
Когда тебя пробуют брать на испуг,
В развалинах дом, и единственный друг
Повздорит с тобой и от злых языков очумеет,
И нет ни гроша, и до пропасти шаг, –
Ты верь, что найдется немыслимый шанс,
Удача вернется к тебе, и спасет, и согреет.
И, чуя смертельную слабость твою
С усмешкой враги отходную поют,
И мелкая дрянь на тебя свой колпак примеряет.
А ты огрызнись, улыбнись, уходя,
Не дай им в ладони забить ни гвоздя,
Взгляни над собой, там такие вершины сияют!
И если капканом захвачена кисть, –
Сумей, словно волк, свою кость перегрызть,
Зализывай раны, один, без скулежа и воя.
Пусть, кажется, все: отвернулась судьба,
Но совесть твоя – твой единый судья,
Вставай и иди, чтобы не разминуться с судьбою!
Андреевский спуск
Ну кто меня сглазил, и зельем каким привораживал?
Каким колдуном я настроен на этот искус?
Но где бы я ни был, какими путями ни хаживал, –
Приводят они на Подол, на Андреевский спуск.
Подол – моя чаша, и счастлив бывал несказанно я,
Когда мог, вернувшись, с Подолом кутить-горевать!
Подол – моя тайна, желанная и окаянная,
Весь век бы тебя узнавать – да к другим ревновать!
Порой я не мог выносить твоей ласковой одури –
Бежал от горы, на которой Владимир с крестом!
Ты маски менял, то святым притворяясь, то модою,
Теряя себя, мой Подол, мой Париж, мой дурдом!
Ну что за твоими замашками провинциальными,
За путаницей переулков, домишек, церквей?
Подол, ты уходишь в свои отраженья хрустальные,
Меня оставляя на улочке старой своей…
Андреевский
Былое расколото вдребезги.
Из прошлого вынут костяк.
И если придешь на Андреевский –
Там дышится нынче не так.
Всё те же дома над брусчаткою,
И те ж купола в вышине.
Но помнит иное сетчатка, и
Другое мерещится мне.
Вот вроде бы облагородили,
Как будто отмыли стекло,
Но чувство таинственной родины
Истаяло, стерлось, ушло.
Тут раньше царили художники,
Кумиры чердачной поры,
А нынче толкутся лоточники
С набором цветной мишуры.
Какой-то подвох, деформация,
Развесистый клюквенный куст,
Как будто стоит декорация
Для фильмы «Андреевский спуск».
Туристы, всегда одинаковы,
С айфонами рвутся вперед,
Чтоб сняться в обнимку с Булгаковым –
Он, бронзовый, не оттолкнёт.
Все реже друзья отзываются,
Плотней нависание дней.
Как будто курган насыпается
Над памятью горькой моей.
И нету на свете острей тоски,
Чем быть у эпохи в гостях.
Не тянет меня на Андреевский, –
Там дышится нынче не так.
Фотограф
Разбираю неторопливо,
Как сокровища, достаю
Потускневшие негативы –
Черно-белую жизнь мою.
Там, на пленках, весна и солнце,
Там – улыбки, друзья, пиры,
Словно крохотные оконца
В недоступные мне миры.
Совершенства хотел достичь я,
Все прицеливался, чудак,
Но не та вылетала птичка,
Свет ложился не так, не так.
Пересиливаю забвенье,
Извлекаю из темноты
Остановленные мгновенья,
Отвоеванные черты.
Как печальны они, как сладки –
Эти отблески бытия.
Отпечатана на сетчатке
Черно-белая жизнь моя.
* * *
Третьего дня, третьего месяца, третьего года,
Третьего тысячелетья от Рождества,
Выгляну из окна – какая погода?
Зябко, туманно, и еле душа жива.
В телеэкране бряцают томагавки.
Над Вифлеемом намедни сбита звезда.
Сколько там ангелов на острие булавки?
Столько же, сколько и бесов. Все – суета.
А за стеною, маясь без опохмела,
Пьяный сосед заводит с утра концерт.
Господи, две тыщи лет пролетело!
Где же твой, Боже, как говорят, концепт?
После газеты хочется вымыть руки.
После попсы – схватиться за автомат.
Стоило ли за это идти на муки
Тебе в Иудее две тысячи лет назад?
«Ежели Бога нет, – кричал Карамазов брату, –
То все дозволено! Всем и на все на-пле…»
Скушно читать про библейские муки ада
Тем, кто испытал его на земле.
Что же Ты натворил, Ты, Всеведущий, Ты, Всевышний,
Видишь, эта толпа гогочет, цепями звеня?
Что нам Твое Рождество, Ты без надобности, Ты лишний –
Третьего года, третьего месяца, третьего дня.
Чем мы жили вчера? Как страдали? Уже не вспомнишь.
Но все тревожней гул откуда-то изнутри.
Словно планета звонит в скорую помощь.
Бьются в эфире 03… 03… 03…
Твое подвенечное платье
Неистовой дружбы гордыня,
Разрыва горячечный дым.
Осталась от друга картина,
Где мы над Подолом парим.
Над траурной желчью заката,
Сквозь струн опьяняющий стон,
Мы вплыли с тобою когда-то
В его сумасшедший картон,
В подольский болезненный вечер,
Где к пальцам примерзла струна…
И то, что сгибает нам плечи,
Он тоже изведал сполна.
Не ведаю, как получилось,
И был ли я в том виноват,
Но вдребезги что-то разбилось,
Как перекаленный булат.
Бездонное небо карминно,
Лилов подступающий дым,
И осиротела картина,
Где мы над Подолом парим,
Где я вырастаю из мрака,
С гитарой, горчащей, ночной…
И воет душа, как собака,
И корчится свет за спиной.
Пытаюсь простить и понять я,
А там, в высоте, на лету,
Твое подвенечное платье
Чуть светится сквозь темноту…
Песенка о желтой звезде
(из цикла “Еврейское местечко”)
Что мои пращуры мне начертали
Древнею кровью да желтой звездой?
Где-то в местечке сапожник Гедали
Тихо трудился за свой золотой.
Ах, из земли какой, рая какого
Тощая кляча его завезла
В край, где усато и светлоголово
Хлеб осеняет людские дела?
Сколько колен преклонили в России,
Ткали, тачали, косили жнивье
Лии, Борухи, Давиды, Рахили –
Все родословное древо мое!
Как нелегко приживалась прививка
Вечных скитальцев к иному стволу!
Плача, смеясь, Государыня Скрипка
Пела в Гамбринусе, в дымном углу.
Сгнили талмуды, и старенький талэс
Вместе с ермолкой изъели года.
Что в нас от давних скитальцев осталось?
Гены? Да полноте! Дух? Ерунда…
В общем котле нас крутила и мяла
Общая ложка эпохи крутой.
Но – эта скрипка когда-то певала!
Но – эта свечка сияла звездой!..
Погоня
Качаюсь ли в душном вагоне,
Бреду ли ночной мостовой, –
Я словно бегу от погони,
Бессонной, сплошной, круговой.
И будто навязчивый зуммер
Во мне дребезжит и знобит:
Я вымер, я заживо умер,
Закопан, отпет и забыт!
Я вою, как пес из колодца,
Не слышат ни друг, ни родня.
Мой голос уже не прорвется
Сквозь мрак, затопивший меня.
Я городом чуждым шагаю,
Чужие напевы ловлю,
Чужую судьбу доживаю,
Чужою мозгой шевелю.
Меня подкосили на вздохе,
И в душу налили бурду.
Я выпал из прошлой эпохи,
И в эту никак не войду.
Отравно – былое. Отвратно –
Грядущее. Все – суета.
Меня изгоняет пространство
Во все времена, в никуда.
Анатолий Лемыш
Анатолий Лемыш родился и живет в Киеве. Учился в Московском Государственном Университете. Поэт, автор-исполнитель песен. Автор трех сборников стихотворений. Публиковался в десятках журналов и альманахов. Лауреат литературных премий. В настоящее время временно во Франции.