296 Views
Окна
Шёл мимо рыб, мимо пьяных углов,
Мимо бесконечного здания,
И там, где порой не хватало приличных слов,
Применял свои сочетания.
Шёл мимо кассы, шёл мимо трасс,
Мимо оранжевой Калифорнии,
А если встречал на дороге, к примеру, вас,
Находился в пустотной форме, и
Только окна со всех сторон
Глядели почти как Бог, но
Рассеянный свет проникает в сон,
Мерцают во мраке окна.
Скользил между звёзд и тающих льдин,
Меж «Сциллой» и старой «Харибдой» —
Одна ресторан, а вторая лишь магазин,
Но пучина была там гиблой.
Только окна со всех сторон
Впечатывались, как догма,
Израненный смех уползает в стон,
Молчат на рассвете окна.
А серпантин змеился, спускаясь с острых вершин,
Там, где дышит холодом снежный барс,
И взмывал в облака серебристый воздушный шар,
И я встречал на дороге, к примеру, вас…
Жил под стрелой, жил на стыке путей,
Где выстрелы — звоном стаканов,
Но храм всех святых сам желал бы стать всех святей
Под стук номерных истуканов.
Только окна со всех сторон
Как буквы в потоках строк, но
Уносится в чёрный тоннель вагон,
Сияют и гаснут окна.
365 февраля
«Ля-ля-ля!» – поёт весёлая кукла Ляля,
Можно выбрать в лавке кошер или халяль,
Лишь по небу плывут облака из стали,
И каждый месяц опять февраль.
Я находил себя, выходил из дома,
Но сыпался пепел, вздрагивала земля,
Трескаясь как от нового перелома
365-го февраля.
Рыба-нож на вдох втыкается в рыбу-сердце,
Рыба-пуля мчит со свистом куда-то вдаль,
Можно читать все тексты с любого детства,
Но в каждом месте опять февраль.
Я занавешивал окна, замкнувши двери,
Да только туже затягивалась петля,
Сели со мною молча мои потери
365-го февраля.
Зимняя зелень, летняя белизна,
Шёлковый грохот, звонкая тишина.
Друга спросил я: «Ну, как там Одесса, море?»
Друг отвечал: «Война».
И кругаля даст автобус любого рейса,
Выйди и сядь, снова выйди, сядь — заискрит спираль.
Сплющенные монетки слетают как годы с рельса,
Но каждый месяц опять февраль.
С краю дороги недвижно лежит персона,
Красные буквы запачкали все поля,
Ракета взрывается прямо в центре Херсона
365-го февраля.
Влажность пустыни, сухость морского дна.
«Где же весна, моя милая, где весна?» –
Спросил я жену, но старуха, взмахнув косою,
Шепчет в ответ: «Война…»
365-го февраля.
365-го февраля.
Я знаю, однажды наступит первое марта,
А пока…
Жизнь, состоящая из одних исключений
А помнишь, реки ещё не меняли своих течений,
Огни больших городов не отключали свечений,
Помнишь, нам ещё понравился тот священник,
Тогда не называвший войну «лечением».
Помнишь, мы гуляли летними ночами,
Находили себе на жопу чемодан приключений,
И любой замок открывался любыми ключами,
И жизнь не состояла из одних исключений.
Жизнь состоит из одних исключений —
Солёный сахар, кипящий снег.
Жизнь состоит из одних исключений —
Мне на плечи бросается овечий век
И вцепляется в горло без лишних мучений —
Жизнь состоит из одних исключений.
А помнишь, было зло, но не было злоключений,
Были обстоятельства, но не было их стечений,
Помнишь, работа казалась лучше всех развлечений,
Была куча дел, но не было по ним привлечений.
Помнишь, увлекались вещами, а не веществами,
А законы не состояли из ужесточений,
И мы себе казались светлыми существами,
И конечно бессмертными — без исключений.
Жизнь состоит из одних исключений —
Заклятый дружище, любимый враг.
Жизнь состоит из одних исключений —
Лебедь сдал щуку, а рак — следак,
У икса в уравнении нет значений —
Жизнь состоит из одних исключений.
Сартр
Жан-Поль Сартр родился и вырос в Самаре,
Где асфальт проваливается внутрь себя.
В школе был троечником. Хорошо играл на гитаре.
К двадцати годам кое-как завелась семья.
А секса в Самаре не было, как не было и Монмартра,
Мужики пили белую, в перестройку кончилась и она.
Развод, алименты… Судьба не щадила Сартра,
В 94-м на новый год началась война.
Жан-Поль отслужил, пережив неприятных практик
Сполна. Но теперь, как здоровый дед,
Он решил воевать, и стал рядовой-контрактник,
И в конце тоннеля, сука, увидел свет.
Горы, равнины, зеленка и снова слякоть,
Трупы в овраге, курево, маета.
Когда оторвало руку, Сартр не начал плакать,
Последнее, что он чувствовал — тошнота.
Ёлка
– Мы устали от бесконечного ужаса, дорогой святой Николай!
– Ну же, ну же!
– Вышки, колючая проволока, холод, собачий лай…
– Будет хуже.
– Хотим быть снова детьми, чтобы праздник и торт был готов.
– Ну же, ну же!
– Мы устали от чёрных пластиковых мешков и деревянных гробов.
– Будет хуже.
Будет хуже, вот тебе повестка на фронт, мой мальчик,
А ты, моя девочка, слышишь радостный смех снаружи?
Это за мальчиком. Вот тебе шоколадный зайчик.
Будет хуже.
– Но мы устали от злобных лжецов и вороватых владык!
– Ну же, ну же!
– Нас не предупреждали, что будет вот ТАК, хотя каждый, в общем, привык…
– Будет хуже.
– Хотим поцелуев, объятий, подарков, шалалай-балалай!
– Ну же, ну же!
– Мы устали от очередей к палачам и врачам, святой Николай!
– Будет хуже.
Будет хуже, мой мальчик, вот тебе ящик яблок и груш,
А тебе, моя девочка, ворох волшебной чуши,
Но в мешке у меня лишь одно для бессмертных душ:
Будет хуже.
Встанем в круг. Крикнем ёлочке, чтобы она зажглась.
И конфет наберём — столько мы никогда не видели!
А снежинки летят, словно бомбы, взрывая грязь.
Ничего, ничего, скоро нас заберут родители.
Устала
N.
Она столь устала, что нема, не мгла, не могла, не была способна
Даже ду, даже ду-де-ли-ду, даже думать о том уже, Божечки-Боже,
Как иначе быть, как иначе бы сделать, вывернуться, выскользнуть из железных оков, но
Это просто была её кожа.
Она столь устала, что ма-ма, мамочка, как ты себя чу
Какое страшное слово «Чу!..»
Чудо рождественское приходит только к Иосифу и Марии,
А насчёт нас — молчу.
Я молчу от имени и без имени, хотя вроде что-то сказать хо, хочу,
Слова-то кручу-верчу, посолю, поперчу,
А толку? Слова не съешь. А она столь устала…
А я — молчу.
А она столь устала, уста устрашают уста,
Сердца разбивают сердца, солнце село
Поперёк горла, заорала, и кровь откуда-то потекла,
Откуда?! Из её тела.
А она столь устала, ладно — стол, ладно — стул, здесь и постель из стали,
Крутишься, вертишься, может, слетать к врачу?
Кто-то с небес проныл, мол, «все мы давно устали,
И чем она лучше нас?!.. Ставь свечу!..»
Жгу свечу по заказу, по приказу ловлю саранчу,
И свинцовый язык мой обёрнут в бужениновую парчу,
И таких нас не то что бы мало, но она столь устала,
А я — молчу.
Приглядишься — я вроде бухчу, бормочу, тарахчу,
Лепечу, лопочу, то шепчу, то кряхчу,
А она столь устала, вот и не надо её будить,
Просто
Не
Надо
Её
Будить.
Я — молчу.
Одна нога
На мне надет колпак шута,
В руке зажат пятак,
Горелым пахнет изо рта,
Кость перебита так,
Что кровь стекает по ноге,
Но музыка громка,
Не слышно взрывов вдалеке,
Ха-ха да бу-га-га,
Играй, волынка, бей, барабан,
Пляши, одна нога!
Кто добрый врач, а кто палач —
Все хором запоём,
Красотка так и рвётся вскачь,
Держи её втроём.
Здесь белый голубь прыг в котёл,
Где рис и курага,
Хоть время хорошо провёл,
Ни друга, ни врага,
Играй, волынка, бей, барабан,
Пляши, одна нога!
Трещит доска под башмаком,
Не грохнуться бы в люк,
Толпа следит за дураком,
А под лопаткой крюк,
Повиснешь, словно ветчина,
Не дёрнешься в бега,
Но жига-джига всем нужна,
Ха-ха да бу-га-га,
Играй, волынка, бей, барабан,
Пляши, одна нога!
Выйди из моей головы
Твой голос звучит на повторе
Петлёй бесконечных фраз,
В каждом проигранном разговоре
Я слышу и вижу нас,
Твой голос гудит как пламя
Внутри черепной трубы,
Уже не важно, что стало с нами —
Выйди из моей головы!
Твой голос буравит мне кожу,
Когда я пытаюсь спать,
Все мысли жужжат на тебя похоже,
Я прочь гоню их опять,
Но они летят словно осы,
Растут в мозгу как грибы,
Я уже не хочу задавать вопросы,
Выйди из моей головы!
Что там между нами было недавно,
Хочу, чтоб это было давно,
Исчезни, растай, убирайся, ладно?
Оставь меня, слышишь?! Но
Все твои клоны заняты спором,
Разбивают о стены лбы,
Шепчут, кричат и болтают хором
Внутри моей головы.
Шевелится каждый волос,
Тревога, бессонница, дрожь,
Звучит на повторе знакомый голос,
И режет меня как нож,
Твой голос на небе и под землёю,
Твой голос журчит из воды,
Твой голос затянут на шее петлёю,
ВЫЙДИ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ!
Вы-вы-вы-выйди из моей головы.
Убирайся из моей головы.
Исчезни из моей головы.
Чуть-чуть обидно
– Ну, ты как?
– В целом жизнь, как говорится, не поле
Минное перейти, но край всё же видно,
И я улыбаюсь, как Будда, встречая горе,
Но знаешь?..
– Что?
– Иногда обидно.
– Например?
– Ну, когда через день после дня рожденья
Тебе говорят: «Пожалуй, на этом всё».
– Боже, какой ты нежный!
– Просто сохраняю лицо
При шулерской херовой игре.
– А ещё примеры?
– Так ведь не всякую рифму забьёшь в подходящий бит, но
Мы маршируем, как старые пионэры:
Прямо, направо!.. Прямо, направо!..
– И?..
– Иногда обидно.
Обидно, когда в кузов не взяли, хотя сам назвался груздём.
Обидно, когда посылают письменно, а «нахуй» напишут слитно,
Обидно, когда перед запертой дверью с цветами, один, под дождём,
Короче, в целом я бодрячком, но иногда обидно.
– Знаешь, на обиженных воду возят, дружище!
– Вижу, мой Капитан Очевидность не спит, но
Я не узник, ты не орёл под окном, здесь нету кровавой пищи,
Поэзия дышит где хочет, но…
– Что?..
– Иногда обидно.
– Допустим, когда?
– Когда попёрло построить совместные планы,
Снимаешь предохранитель с разбитых корыт, но
Тут тебе хоп: «Вдвоём — никуда мы!» — и сразу открылись ВСЕ старые раны…
– А планов не надо!
– Да. Но иногда — обидно.
Обидно, когда оказалось плоскостью то, что выглядело глубиной.
Обидно, когда полагал, что не заболит никогда, а оно болит и болит. Но
Обидно не потому, что кто-то — с тобой, это я — со мной,
Это я сам у себя такой…
– Да, чуть-чуть обидно.
Тень
Она бежала от войны
В распухших поездах,
По телу раненой страны,
Зажав в кулак свой страх,
От смерти, что была везде,
Она детей вела,
Как будто ласточка в гнезде,
Раскрыв свои крыла,
В крови от вырванных страниц,
На свет, минуя темь,
Прошла горнило всех границ,
А вслед за нею — Тень.
Она нашла свой новый дом,
Где жизнь кругом видна,
Его наполнила теплом,
И курит у окна,
Приходят гости и друзья,
Труба, хай-хет и бас,
Волшебный джаз услышал я,
Она поёт для нас,
И в этой песне свет луны,
И пьяная сирень,
Она бежала от войны,
А вслед за нею — Тень.
Раскрыто тело всем ветрам,
Хрипит над ухом стыд,
И не спасает божий храм,
Поскольку бог убит.
Она висит как дух мясной,
Попробуй — не заплачь,
Во сне приходит к ней одной
Её родной палач,
Кричи в ночи ты, не кричи,
Как раненый олень,
Все дни твои как палачи,
А вместе с ними — Тень.
…И ускользнувшие из тьмы
Подумали — теперь
Мы спасены! Мы спасены!
Но шёл по следу зверь.
И вспыхнул свет, глаза слепя,
Я слушал песню ту
И пробубнил: «Люблю тебя!..» —
И обнял пустоту.
Мы сотканы из ран и снов,
За дверью — вновь ступень,
Бежала от войны любовь,
А вслед за нею — Тень.
Психиатрическая больница в Берлине
Внутри психиатрической больницы
Мерцают вспышки незнакомых лиц,
Одни щебечут, как большие птицы,
Другие молча ходят, глядя вниз.
Вдруг заревел брадатый дядя рядом
И плюнул на пол, всех пугая взглядом,
Но строгий доктор приказал: «А ну,
Прошу вас, соблюдайте тишину!»
Вот медсестра, чьи волосы пунцовы,
Бубнит по телефону на бегу,
Её назвали б ангельским лицо вы,
Но фотки здесь я пóстить не могу,
А вслед за ангелом всегда летит и демон,
Попробуй, оглянись, скажи нам, где он,
Но смертные дрожат и пали ниц,
А в облаках сияет Божий шприц.
Вот я пришёл на встречу с пациентом,
Хоть сам дурак меж прочих дураков,
Пугай меня Лаканом или Фрейдом,
Мой путь открыт, чуть что — и был таков,
Сижу, чешу затылок, ухо, глаз, нос,
Бессмертие — как вам такой диагноз?
Но с кем я говорю? Кто тут со мной?
Врач-псих и здравомыслящий больной.
Вот пожилая дама с кружкой чая
Бредёт по коридору взад-вперёд,
Бурча и головой слегка качая,
Как будто пьёт не чай сейчас, а йод.
А проносили б мимо нашу чашу —
И не пришлось бы бегать на парашу,
Но круг сансары всасывает свет,
Схожу и я, пожалуй, в туалет.
О, унитаз в берлинской психбольнице,
Похож на древнегреческий омфал!..
На следующей что у нас странице?
Здесь был рецепт, куда же он пропал…
Как ни старался всё исправить сам ты,
Спасут святые антидепрессанты,
Но шепчет в ухо старый пациент:
«This is the end, my only friend, the end».
А я спешу в столовую, где эти
Не выросшие дети разных лет
Жуют свои невкусные спагетти
И излучают разноцветный свет,
Я должен действовать! Притом ускоренно!
Я понял вдруг, как ВСЁ вокруг устроено!
«Друзья, – кричу, – я вам хочу помочь!..»
Но чу! Меня уже уводят прочь.
«Скажите, герр Смирнофф, в такие дали
Как вы попали?» – спрашивает врач.
Людские судьбы — дивные спирали
И в комментах потом, конечно, срач.
В очах врача — колёса, мы — как спицы
Внутри психиатрической больницы,
Но я уже снаружи, по погоде
Одет тепло. Я снова на свободе.
Сто бед — ответа нет. Безумный бред! Но
И психиатрам тоже нелегко.
Пиздец всегда подходит незаметно,
Как нас учил месье Мишель Фуко.
Похлеще дни, наверно, тоже будут,
Попробуй соблюсти-ка тишину тут!
И я в набитый плотно пепелац
Нормально сел на Александерплац.
Александр Дельфинов
Александр Александрович Дельфинов (Смирнов-Гринберг) - поэт, музыкант, журналист, перформер. Родился в 1971 году в Москве. Учился на историко-филологическом факультете РГГУ, а также в университетах Бохума, Вены, Берлина. Поэт, музыкант, журналист. Автор поэтических сборников «Веселые нечеловечки» (2000), «Анестезия 2084», «Воробьиный атом» (2013). В 2017 году в Берлине вышла книга под названием #TriggerWarningPoetry. Живёт в Германии с 2001 года, проживает в Берлине и Кёльне.