333 Views
I.
Красно-коричневая краска на двери,
в её потёках цифры – это номер.
Тут нет глазка: тебя не видно изнутри.
Наверное, хозяин экономил,
звонок не устанавливал.
Тук-тук.
Кто там.
Свои.
И где-то там, в глубинах
я слышу шорох лапок голубиных,
а может, скрип драконьей чешуи,
и слышу, как пылинки бьются в паутинах,
как воздуха сдвигаются слои.
За дверью, в коридоре у стены
есть вешалка и сверху антресоли.
Две комнаты проходом соединены.
Заглянем, что ли.
II.
В гостиной есть буфет, там хрупкое стекло,
которое легко разбить назло.
Под ним комод, в нём письма и альбомы,
но что-то там ещё такое есть,
и очень хочется в комод залезть –
я лезу, если взрослых нету дома.
Резная ручка на двери ещё цела,
а рядом стол, и скатерть со стола
укроет всё, что я нашла на полках.
С газетою и книгой на столе
соседствуют катушка и иголка,
и чья-то смерть хранится в той игле.
Стоит диван, укрытый покрывалом,
внутри него пружины из металла,
на нём растёт зелёный в клетку ворс,
к нему когда-то леденец примёрз,
и я тайком его спилила бритвой,
остался след, овальный ровный ноль,
и бабушка, найдя его, сердито
ворчала – что же делать, если в доме моль.
Диван был дедушкин – но где и как он спал,
осталось тайной: мне казалось, будто
из вечера он сразу входит в утро,
из прошлого – в сегодня, сквозь портал.
Ход, через ночь ведущий напрямик,
лежал в шкафу, запрятан между книг,
с потёртыми цветными корешками,
их все берут, а мне нельзя пока.
Вот чемодан в углу, зелёные бока
с заклёпками и звучными замками.
(Был у него особый статус-кво.
«На всякий случай» – звали мы его).
Вот светятся, как золотые, днём
оранжево-коричневые шторы.
Вот подоконник: ящики на нём,
в них тонкие восходят помидоры,
и тянут листья в сторону окна,
как тянет ножку балерина.
У входа в маленькую комнату стоит
закрытое и строгое на вид,
похожее на маму пианино,
я каждый день
на нём играть должна.
И если ёлку приносили в дом,
она вставала рядышком, сюда же.
Подставка деревянная крестом
и ворох веток в серебристой пряже.
Вот хвоя на полу, бумажные флажки,
божки игрушек и Снегурка без башки.
III.
Вторая комната была почти моя,
я днём сидела здесь. И своды трёх кроватей
меня скрывали, словно муравья,
и красным жаром дул обогреватель
под тёмным куполом пружинных крон
меж тонких металлических колонн.
Одна кровать – прабабкина. В углу
над ней висела под платком икона.
Прабабушкины ноги на полу –
обутые в носки ступни дракона,
незрячего, неслышащего, но
летающего в ночь через окно.
В другой кровати бабушка спала,
и ночью к бабушке под одеяло
тихонько судорога заползала,
упрямая змея или пчела,
и пряталась и случая ждала,
чтоб высунуть невидимое жало.
А третья, деревянная, кровать,
стояла у стены посередине.
И я на ней плыла, как на дельфине,
ловила сон и не могла поймать.
И жёлтый шкаф, как голый великан,
стоял с приросшими к бокам руками,
и табуретка, и на ней стакан,
и что-нибудь невкусное в стакане.
Где были в нашем доме зеркала?
И мама – мама, где она спала?
Не помню. Может, мама по ночам
вслед за прабабкой прыгала в окно.
На пару,
они в пустынном небе, хохоча,
летели на проспект, потом к бульвару,
оттуда – в парк, когда вокруг уснули все –
на чёртовом кататься колесе.
IV.
Ещё за кромкой штор я вижу двор,
сирень и клён, переплетенье веток.
Над ними тополь, словно дирижёр,
Качает палочкой – то так, то этак.
И музыканты смотрят с табуреток,
и все играют пьесу до мажор,
вздыхают скрипки, вздрагивают цитры,
а я никак не попадаю в ритм,
и дирижёр мне строго говорит:
из-за тебя – с начала, с первой цифры.
И все с укором на меня глядят,
и листья снова по ветру летят.
V.
Шаг от окна, и снова шаг назад.
Кровати, шкаф, игрушки, табуретка,
на белом фоне чёрная розетка,
и запахи – гвоздика и мускат,
и жёлтый с красной крышечкой флакон,
хранятся в ящичке, что под замком.
В белье на полках корки апельсина,
от моли.
Снова шаг назад. Диван,
буфет и книжный шкаф, и пианино,
и ёлка и зелёный чемодан,
и тянутся к окошку помидоры,
и тянет холодком из коридора.
VI.
На кухне пустота и чистота.
Спят по шкафам кастрюли и тарелки,
считают время луковые стрелки,
растёт корней густая борода,
и страшно прорастает в никуда,
собою хочет всё заткать вокруг,
сама себе и паутина и паук.
Ползёт по стенам, через потолок
в дверной проём, навек преображая
весь дом и каждый тайный уголок.
Была когда-то комната большая,
а нынче словно съёжилась она.
Обшивка, ламинат, стеклопакеты.
В шкафах чужие прячутся скелеты,
и всё вокруг чужое, кроме света,
текущего из каждого окна.
VII.
Он остаётся, даже если ты
уехал навсегда. Он остаётся,
он, как и прежде, льётся, льётся, льётся –
им все пространства в доме залиты.
Его волна то холодней, то горячей.
Он как хранитель, связкою лучей
гремит, и дверь за дверью отпирая,
за жизнью жизнь приводит в старый дом:
вот эта первая, а вслед за ней – вторая,
и третья, и четвёртая потом.
И я в одной из них, я в шарике на ёлке,
я в каплю памяти помещена,
подобно отражению в осколке,
где старина становится видна,
и в этой амальгаме, в этой пене
мелькает девочка –
я это или нет? –
она бежит, бежит.
Её ведут ступени
по лестнице, туда, откуда свет.
2023
Державина восемь, квартира шестнадцать – адрес детства автора.
Ольга Аникина
Родилась в 1976 году. Окончила Новосибирский государственный медицинский университет и Литературный Институт им. А.М. Горького. Кандидат медицинских наук, работает врачом в Санкт-Петербурге. Член Союза Писателей Санкт-Петербурга. Автор стихотворных сборников «Первоцвет», «Соло...», «Жители съёмных квартир», «Картография», "Кулунда", двух книг прозы. Автор стихотворных переводов из Боба Дилана (опубликованы в «Новым мире»), и переводов стихов классика американской прозы Шервуда Андерсона «Среднеамериканские песни». Стихи переведены на английский, французский, испанский, корейский, болгарский языки, а также на иврит и фарси. Песни «Молитва» («Мой голубь за окном») и «Фишка» на стихи Ольги Аникиной и музыку Алексея Белова исполняет певица Ольга Кормухина. Песню "Кукольный вальс" на стихи Ольги Аникиной и музыку Алексея Караковского исполняет рок-группа "Происшествие".