29 Views
Чок-чок-чок, закружился наш волчок. Как селедка на сковородке. Не-а, он не селедка, он акула. Хотя какая к черту акула, так — ассистент в воровском деле, до акул мы еще не добрались.
Как он на меня зыркал на перекрестном допросе. «Стукач», — выдохнул сквозь зубы, когда следак отлить вышел. «Стукачок-бурундучок, — пропел я в ответ. – Я не стукач, гнида. Я – осведомитель».
— Как Вы себя чувствуете, Борис?
Этот доктор добрый, обычно он приходит ближе к вечеру. Утро – время для злого доктора. Накануне вечером медсестра, милая девушка по имени Настя, ножки от ушей, модельная морковка, как вообще в больнице оказалась, как вообще её отсюда до сих пор не забрал в койку какой-нибудь пузатый дядя. Сбился, это у меня часто бывает в последнее время. Вот, вспомнил. Накануне медсестра Настя, добрая душа, вкалывает мне в ягодицу дрянь. Не разочаровываю красавицу, она уверена, что это снотворное. А может, и всё знает, в моем деле никому нельзя доверять полностью, может, это потаскуха в овечьей шкуре, чтобы мне было особенно больно.
Я называю эту дрянь глюконат натрия. И утреннего доктора также называю. Вслух. Шепотом. На большее нет сил. От химического глюконата меня выворачивает всю ночь, я мечтаю убить всех, кого видел в этой больнице, но запястья и лодыжки надежно зафиксированы механизмом кровати, я рвусь как зверь из клетки и мочусь под себя бессилия. Когда я пытаюсь заснуть от усталости, появляется живой глюконат.
Он всегда задает одни и те же вопросы, не удосуживаясь хотя бы сменить последовательность. В первый раз я отвечал, а потом понял, что ответы ему не интересны. Он просто хочет дожать меня после ночного опустошения дрянью. Ради чего, он не считает нужным говорить. Значит, подсказывает мой уставший, но по-прежнему работающий мозг, ему просто нужно довести меня до сумасшествия. Он очень злится, когда я бубню про себя: «Чубчик-чубчик, где ты был? На Фонтанке водку пил!»
Cегодня я получил новое задание.
— В деревню, в глушь, в Саратов, — сказал всегда хмурый подполковник, мой куратор. – Насколько — не знаю, определишься на месте. Командировочные, как обычно, по высшему разряду.
— Коррупционеры?
— Нет, белые пушистые хомячки, — буркнул куратор. – Тебя когда-нибудь к другим посылали?
Возбуждение предстоящей охоты овладевает мной.
— Десять лет мост через Волгу строят, никак не достроят, — сказал куратор. – Прокурорская проверка приезжала несколько раз, ничего не добились, ничего не раскопали. У этих орлов то понос, то золотуха, опоры паводком снесло и т.д. Крепко у них всё повязано, поэтому тебя и направляем на глубокое внедрение.
— Хорошая легенда требуется, иначе не подпустят, — сказал я.
— С легендой все в порядке, — сказал куратор. – Приедешь как инспектор банка отслеживать целевое назначение кредитов. Марья Андреевна введет в курс дела.
— Понял. Сколько времени на подготовку?
— Как обычно, неделя. Спортивный режим – ни пить, не курить, по бабам не ходить, вживаться в образ. Задание трудное, скрывать не буду. Спалишься, постараемся вытащить. Если успеем, конечно.
Вечером вместо глюконата вкололи что-то другое. Боли нет совсем, я напрягаю все мышцы в ожидании чего-то страшного. Длинноногая Настя гладит меня по плечу. Милая, жаль, что привязан, а то бы вдул тебе.
Странно, не штырит как от глюконата. Проворовались, доктора, обычную глюкозу теперь психам вкалывают?
У утреннего доктора надменный и резкий взгляд. Вероятно, дурачку обещали, что новое лекарство развязывает язык. Уговорил, дебил, подыграю тебе.
В Саратове меня приняли словно Хлестакова или Чичикова, я уже не помню, в чем между ними разница. Злой доктор сегодня не задает вопросов, лишь усиленно строчит в блокноте мои показания. Под новое лекарство он поменял тактику. Ладно, строчи пулеметчик, в этом деле мне нечем гордиться.
Меня погубила случайность. Узнала любовница таможенного воротилы из калининградского порта, которого повязали не без моей помощи. Где она там меня видела, убей бог, не помню. Теперь она прозябала в родном Саратове, певичкой в ресторане и шлюхой. Похоже, от такой жизни она стала наркоманкой.
Вместе с саратовскими корешами мы шумно отмечали в ресторане «Ереван» отправку очередного транша на офшор, она спела со сцены какую-то блевотину, достала из сумочки пистолет и выстрелила в упор.
Я очнулся уже здесь, на больничной койке. Надо мною склонились люди в белых халатах, они напряженно смотрели на меня и что-то говорили. Я не слышал их, я подумал, что из-за ранения оглох. Но слух через какое-то время восстановился.
— Здравствуйте, Петр Ефимович! Как дела у доктора Снежко?
— Неплохо, неплохо. Активно работает над диссертацией. Мы предложили ему для изучения интересный случай. Мужчина, сорок пять лет, такая обычная офисная мышь, при этом абсолютно убежден, что он секретный агент спецслужб по выявлению коррупционеров. К нам попал по решению суда, пытался убить жену, предположив, что супруга работает на наркомафию. В общем, любопытный пациент.
— Прекрасно. Надеюсь, что доктор Снежко справится с изучаемой проблемой. Как Вам известно, в министерстве на него далеко идущие планы.
— Мы оказываем доктору всю возможную поддержку.
Я не сразу стал осведомителем. До сорока лет я был как все. Ходил на работу, поругивался с женой, в курилке в обеденный перерыв перемывал с коллегами кости начальству. Через двадцать пять лет долгожданная пенсия, перееду жить на дачу, буду ловить карасей в речушке, а зимой собирать хворост в лесу, деревенский мастеровой знатную печь соорудил, настоящую русскую, с лежанкой. Лет через пять назначат начальником отдела, будет очень кстати, сын к этому времени окончит школу, а высшее образование сейчас везде платное и недешёвое, зараза.
Во мне щелкнуло накануне сорокалетия, когда я случайно подслушал разговор нашей сметчицы Натахи и новой секретарши шефа. Эта новая секретарша такая разбитная девка, рот рабочий, за версту видно, что пробы ставить негде, но шеф таких любит.
Новая секретарша рассказывала о начальнике со своей прежней работы.
— Такой мужчина, — мурлыкала эта проблядь. – Коллектив женский, всех нас и раком, и шмаком, и хором, и на столе и под столом. Никого не пропускал. Тигр! Не то, что этот старый хрыч, полчаса его кочерыжку поднимать надо.
— Так уж и всех? – захихикала Натаха.
— Всех, — уверила секретарша. – Он, правда, старше тридцати пяти никого на работу не брал.
— А чего уволилась от такого счастья? – спросила Натаха.
— Уволили, — вздохнула секретарша. – Поднадоела хозяину. Ему новеньких все время подавай. Но если обратно позовет, помчусь, только пятки сверкать будут.
Она произнесла название фирмы и у меня внутри будто всё оборвалось. В этой конторе чуть больше года работала бухгалтером моя Ирка.
Пазлы в голове, весь этот год терзаемой смутными сомнениями, сложились в ясную и конкретную картину. Теперь стали объяснимы регулярные командировки жены в Тверь, на завод, и премии, которые также регулярно выплачивались моей благоверной. Я зашел в туалет, умыться холодной водой и увидел в зеркале, как над моей башкой ветвятся рога.
— Посажу сволоча, — решил я тогда. – И жену посажу, разнесу в клочья весь этот блядушник.
Длинноногая Настя склонилась надо мной, чтобы вытащить «утку». В разрезе халата я вижу молоденькие упругие грудки, разукрашенные засосами. Спит с добрым доктором, вдруг осенило меня. Или со злым. Или с ними двумя. Везде одно и то же.
Сразу вспомнилось краснодарское дело. Там тоже главная фигурантка была молоденькая, худенькая и развратная. Королева красоты кубанского разлива. Темная история, в которой до конца так и не удалось разобраться.
На сахарный завод приехали менты и арестовали всю наличность, которая хранилась в сейфе в кабинете директора. Директор в этот момент был в Москве на совещании у хозяина завода, испуганный бухгалтер толком ментовские документы не изучил.
В общем, когда хозяин поднял кипеш, выяснилось, что менты были подставные. Поначалу думали на директора, типа он навел, но директор держался стойко, отрицал свое участие, да и хозяин завода тоже вдруг стал проявлять удивительную снисходительность. Как потом выяснилось, наличность эта была не вполне чистая.
Дело положили под «сукно», как вдруг с повинной явился сын директора, который утверждал, что это он навел бандитов. Хотел отомстить отцу, почему — объяснять отказался, уверял, что свою долю – треть, утопил в море от злости.
Я провел с парнем в одной камере почти месяц, и постепенно, в час по чайной ложке, он рассказал мне всю эту душещипательную историю. Папаша спал с его невестой, которая трудилась на заводе секретуткой. Этой же девкой пользовался и хозяин завода, когда приезжал на предприятие. Свою долю парень отдал невесте на хранение в расчете, что через пару лет выйдет на свободу.
И что вы думаете, когда поехали арестовать невесту, выяснилось, что она уже отчалила в независимую Украину. Как раз четырнадцатый год наступил, требование о депортации красавицы хохлы оставили без внимания.
Как же вырваться из палаты? Только бы добраться до телефона, куратор сразу вызволит меня из психушки. В конторе ведь наверняка убеждены, что я мертв, погиб, так сказать, смертью героя при исполнении.
— Здравствуйте, доктор! Как наш подопечный?
— Здравствуйте, Петр Ефимович. Чем дальше в лес, тем больше я запутываюсь в этом пациенте. Иногда у меня складывается твердое ощущение, что это я болен, а не он.
— Это от недостатка опыта, дорогой Александр. Как в том анекдоте про издержки профессии.
— Я понимаю. Тем не менее, пациент ведет какую-то свою игру, логически безупречную, и совершенно непонятна цель этой игры. Получить вердикт о том, что он здоров после всего, что натворил, невозможно. Я не сомневаюсь, что он не испытывает никаких иллюзий на сей счет.
— Мотивы шизофреников частенько покрыты туманом, тем не менее, до рационального зерна все же можно докопаться. Вы применили препараты, которые прислали из министерства?
— Да, применяем уже несколько дней. Посмотрим, вдруг действительно на вечерних беседах с Вами он станет более открытым и прекратит нести очевидную чушь.
— Я полностью в Вашем распоряжении, дорогой доктор. Министр взял ход Вашей диссертации под личный контроль.
— Отцу не терпится посадить меня в кресло начальника управления?
— Любому отцу приятно видеть в своих детях продолжение профессии. Ничего странного в этом не наблюдаю.
Почему произошел срыв с женой? Его не должно было произойти, я рассчитал все ходы как фармацевт в аптеке. Неужели я действительно болен? Нет, исключено, на беседах с докторами я безупречно разыгрываю психа, в надежде найти какую-нибудь лазейку вырваться отсюда.
Я был хладнокровен и последователен в своих действиях. Я работал на «контору», набивал руку на раскрутке мелких и не очень ворюг. Жена лишь деланно удивилась тому, что на моей новой работе так много разъездов. Теперь я видел её насквозь, я планомерно убивал в своей душе женщину, в которую когда-то, в прошлой жизни, влюбился, на которой женился и от которой у меня сын.
Ирка ни о чем не догадывалась, у нее с недавних пор была своя жизнь, а мое место оказалось на самом дальнем ряду галерки. Или все же догадывалась, и они с начальничком затеяли контригру? Может быть, в этом заключается мой просчет?
Отчасти я благодарен жене за так внезапно изменившуюся жизнь. Ведь кто я был – офисный хорек, от которого ровным счетом ничего не зависит. Предел смелости – на дачных посиделках у костра после изрядно выпитого порассуждать, что все вокруг воруют. А сейчас я в обойме тех, кто предпочитает реальные поступки праздной болтовне. Не скрою, я горд, что я в деле. В конце концов, я же хочу, чтобы мой сын жил в здоровой стране. И, в конце концов, кто-то же должен брать на себя изыскания в дерьме. Почему не я?
Ладно, поменьше пафоса. Я все раскопал про контору, где трудилась бухгалтером женушка. Было непросто, первый случай в моей практике, где из нюансов надо было строить версии, а потом безжалостно опровергать их как несоответствующие реальной действительности.
На эту работу ушло три года. Три мучительных года, когда на ежевечерних ужинах (когда Ирка не в командировке в Твери, а я не по служебным делам по городам и весям), надо было разыгрывать лопоухого восторженного дурачка, наконец-то вернувшегося к своей институтской профессии – инженеру-геодезисту водяных скважин.
Легенду для семьи придумала Марья Андреевна, правая рука куратора. Выдала сходу, поговорив со мной минут пятнадцать. Она, конечно, гениальна, эта старая лесба, танцевавшая когда-то в стрип-клубах, верит лишь в дьявола, я в этом не сомневаюсь, она популярно объяснила мне, что самая правдоподобная ложь всего лишь не до конца сказанная правда.
Ирка шлепала ушами про мои многодневные поездки для снабжения живительной влагой страдающего от засухи населения. «Ты только взятки не бери, — шептала мне на ухо в постели. – А то погонят. Ты только нашел работу по душе».
«Не буду, — отвечал я, внутренне хохоча. – Мне и не предлагают».
«Ну, и слава богу, от греха подальше, — лепетала потаскуха. – Не всем же воровать, должны быть в стране честные люди».
На самом деле, я думал только о сыне. Советоваться было не с кем.
«В нашем деле, — сказал мне на первой же встрече куратор, — успешны лишь те, кто избавились от слабых мест. Считай, что мы своего рода секта».
— Здравствуйте, Петр Ефимович!
— Рад видеть, Александр! Что нового за время моего отпуска?
— Определенный прогресс достигнут.
— Наконец-то. Я весь в нетерпении.
— Я, кажется, начинаю понимать, в чем причина заболевания пациента. Если, конечно, его состояние можно назвать заболеванием.
— Любопытно.
— Я назвал пока это состояние – «синдром нереализованного героя». Или «неосуществленного героя». Обычный человек, жил мещанской жизнью среди таких же как он сам мещан. Но при этом в глубине подсознания зрело желание совершать нечто грандиозное, отчего его наградят орденом и позовут на личный прием к президенту.
— Понимаю. Своего рода «эффект Геростата», замешанный на благих пожеланиях. Вероятно, в детстве часто проигрывал в дворовых драках.
— Может быть, хотя он из интеллигентной московской семьи. Но здесь ведь количество не переходит в качество, достаточно было одного случая унижения, и мысль начала подспудно работать в этом направлении.
— Вполне допускаю. Непонятно другое, подобного рода склонность предполагает действие, внутренняя мотивация в том, что личность станет публичной, вызовет интерес, вовсе не обязательно одобрительный. В нашем случае деятельность пациента (как он её придумал и на чем твердо стоит) строго секретна, закрыта от посторонних глаз, о его работе осведомителем не знает даже сын, к которому он относится трепетно. Вся фабула его действий целиком и полностью выдумана, за исключением только попытки убить жену.
— Полагаю, что у пациента гипертрофированное внутреннее тщеславие, для осознания собственного величия ему не требуется чужого мнения. Похоже, болезнь утопила его в собственном «я». Он придумывает поступки свои и других людей, руководствуясь логикой настолько безупречной, что в реальной жизни она просто невозможна. Я предложил ему сделать подробный отчет о деле, которое он считает самим ярким в своей карьере. Он писал несколько дней, исписал две толстые канцелярские тетради. С первой до последней строчки весь текст состоит из одной фразы: «Я это сделал».
Верить нельзя никому, даже сыну. Сыну банально законопатят мозги, папа – сумасшедший, маньяк и прочее. Я люблю сына, но я не могу переселить свои извилины в его голову. Ладно, я очень надеюсь, когда он вырастет, то сумеет понять, что к чему.
В процессе профподготовки Марья Андреевна давала мне читать стенографические отчеты, по сути, исповеди нескольких выдающихся разведчиков, записанные в последние дни перед смертью. Этих отчетов официально не существует, они никогда не будут опубликованы. Это страшные исповеди суперпрофессионалов, которые всегда жили двойной, а иногда тройной жизнью, убивали и доводили людей, часто непосвященных в суть поставленной задачи, до безумия. Они без сожаления бросали любимых женщин и родившихся от них детей сразу после выполнения задания, и больше никогда с ними не встречались. Это люди без имени, без родителей, без биографии, потому что как звали их в начале работе, как звали их родителей, друзей, подруг, кто они на самом деле по национальности и на каком языке стонут от боли, напрочь забыто, чтобы не провалить нелегальную работу. Зачем, для чего, есть ли такая великая цель, которая может оправдать полное растворение в окружающей действительности. Никто из разведчиков даже на пороге ада не захотел дать вразумительный ответ на этот вопрос. У меня тоже, когда я начинаю об этом думать, нещадно болит голова.
Куратор прав. Мы своего рода секта, наша целью бороться со злом, не гнушаясь злыми поступками. И если я, как и многие тайные агенты, не понимаю законов этой борьбы, это не означает, что их нет.
Проснулся от яркого впечатления. Я сижу на берегу речушки, вокруг небольшие холмы, заросшие лесом. Две удочки торчат над водой и солнце в безоблачном небе такое ослепительное, я зажмуриваю глаза и предаюсь сладкому безделью.
В моей палате нет окон. И зеркала нет. Время от времени я провожу пальцами по щетине, чтобы определить, сколько я уже здесь. У меня всегда отвратительно росла борода, поэтому точно понять, недели или месяцы, невозможно.
«Как там, за «бортом»? – спрашиваю я медсестричку Настю.
Она улыбается и, не ответив, уходит. Она возвращается примерно через полчаса и показывает в смартфоне какой-то пейзаж. Мокрый снег с дождем, небо молочно-серого цвета, несколько осин в убранстве желтой листвы.
— Ноябрь, — говорит Настя. – Самое мерзкое время года. Метеослужба уверяет, что через неделю начнутся метели.
Злой доктор вернулся к глюконату. Было бы смешно, если бы не было так больно. Старый добрый советский аспирин на порядок эффективнее, чем все новомодные террафлю. Жаль только, что опытным полигоном для сравнения оказался я.
Но вообще просвет забрезжил, хотя не стоит торопиться с поздравлениями самого себя. Возврат к глюконату это попытка сломать меня. Бегство от страха, который, похоже, я внушаю эскулапам все больше и больше.
Главная проблема злого доктора, как впрочем, и доброго, заключается в том, что они не видят конечной цели. Их ведь научили в мединституте, что лечебная психиатрия это зона туманных предположений и вероятностей с результативностью, близкой к сражению с «ветряными мельницами». Что есть цель? Сделать меня нормальным и не опасным для общества? Что есть нормальный? Снова ходить на работу в офис и на ежегодном корпоративе, нажравшись, называть блядующую жену душечкой и пусечкой?
Доктора в тупике, оба – и злой и добрый. Они не могу построить внятную концепцию причин моего помешательства. Злой доктор явно мальчик не из простых (стали бы так возиться с недавним выпускником института), ему нужна яркая, нестандартная диссертация.
Вот момент истины: несколько шажков, господи, дай мне силы терпеть ночные инъекции глюконата, и милый злой утренний доктор сам предложит реконструкцию попытки убийства жены, и в условиях не больничных, а в условиях свободы, где доктора и охрана будут за ширмой, и у меня будет всего несколько минут на побег. Но они будут – эти чудесные минутки.
— Здравствуйте, Петр Ефимович! Надо посоветоваться.
— Весь во внимании, Александр.
— Мне пришла в голову одна рискованная идея. Помните, я говорил, что пациент живет в своего рода «внутренней эмиграции». Более того, я в этом уже не сомневаюсь, ему в этом состоянии предельно комфортно, у него нет ни малейшего желания выбираться из раковины. Будто он разложил всю последующую жизнь по этапам и точно понимает, что где когда и кому говорить.
— Просто профессор Мориарти, Александр. Но государство не может себе позволить держать его в клинике вечно. Он и так у нас второй месяц. Надо принимать конкретное решение и ставить соответствующий этому решению диагноз. Он ведь не буйный, уже это радует.
— Вот я и предлагаю провести, назовем это так – следственный эксперимент. В квартире, где жил пациент, делаем полную реконструкцию того вечера, когда он пытался убить супругу. Устанавливаем необходимое количество видеокамер, жена пациента будет действовать строго по моим инструкциям. В соседней квартире разместятся охранники, которые придут женщине на помощь, при необходимости. На мой взгляд, вероятность, что он выйдет из своей «раковины» довольно велика.
— Вы говорили с ней?
— Да. Она понимает всю сложность проблемы и, в принципе, не возражает против участия. В надежде, что охранники сработают быстро и профессионально. Повторюсь, в случае необходимости.
— Но мы же не следственные органы, Александр. Моей компетенции как главного врача недостаточно для принятия такого решения. А если пациент, войдя в состояние аффекта, повторит попытку убийства и ваши люди не успеют помешать? Вы представляете себе последствия?
— Я почти не сомневаюсь, что пациент воспользуется этим экспериментом исключительно для попытки бегства. Смерть жены ему сейчас уже не нужна, ему нужно наказание, публичный судебный процесс и так далее. Сбежав, он обратится в контрразведку, газеты, американское посольство, то есть поступит так, как показывают в кинематографе подобного рода истории. Он борец с коррупцией и жертва психиатрического произвола, а не пациент специализированной клиники.
— Не знаю, крайне рискованное предложение, Александр.
— Я готов поговорить с отцом, Петр Ефимович. Чтобы в случае чего он прикрыл эту ситуацию.
— Хорошо. Посоветуйтесь с министром.
Трава прорастает сквозь меня. Она сухая и колючая как кустарник в солончаках. Что-то заупокойное, ночью мне снится, будто я лежу, слегка присыпанный землей, и проклятая трава упорно пробивается через мою несчастную плоть. Мне не страшно, но слезы сами по себе наворачиваются на глазах, я не решаюсь отбросить в сторону простыню и посмотреть вниз. Это делает медсестра Настя, меняется в лице и убегает за доктором.
— Экзема, — констатирует добрый доктор. – Отменить все препараты и на биохимию крови. Как Вы себя чувствуете, Борис?
— Как на жаровне, — я пытаюсь сохранить привычный саркастический тон.
— Не удивительно, — говорит доктор. – Резкий выброс токсинов, ожоговые поражения по всему телу. У Вас раньше не было проблем с печенью?
— Вроде нет, — говорю я. – Выпивал, конечно, но умеренно.
— От этого не умирают, — говорит добрый доктор. – Хотя ощущения, конечно, малоприятные. Будем лечить.
Простая в безысходности мысль посещает меня: времени осталось не слишком много. Я совсем не верующий, но, похоже, кто-то на самом верху прямолинейно намекает, что пора и делом заняться. Да уж, не больно-то гуманные методы у доброго бога. Только ли мне этот намек? В наполеоновские планы злого доктора не входит безмозглый овощ, покрытый гнойными язвами.
Я заставляю себя вспомнить все подводки докторов к необходимости очной ставки. В остервенении, до крови, я расчесываю язвы. Нет, я ничего не упустил, я все рассчитал верно, остается крохотный шажок до финальной сцены. Нестерпимый зуд не дает мне заснуть, я брожу по палате как тень отца Гамлета и бормочу шепотом всякий бред. Дорогие мои доктора, времени осталось мало, соображайте быстрее.
Я сижу на набережной в уютном кафе с белыми столиками. На столике чашечка ароматного крепкого кофе и низкий квадратный стакан с ромом. Запах, который навевает романтические рассказы о парусниках и пиратах. Жена и сын катаются на карусели, время от времени я приветливо машу им рукой. Вот оно, человеческое счастье, с ленцой размышляю я и выпиваю по глоточку кофе и рома. Хорошие светлые мысли почему-то всегда приходят перед смертью, в обычной жизни мы все не обращаем на них внимания.
Я вижу на горизонте глаза куратора.
«Я выберусь отсюда, подполковник. Меня рано сбрасывать за борт».
Последний разговор с женой все чаще звучит в моей голове. Мы сидим на кухне, сын гостит у бабушки, служебный «вальтер» надежно спрятан на спине под рубашкой. Я смотрю, как жена хлопочет у плиты, и едва удерживаю аплодисменты. Кто бы мог подумать, что у моей любви, милой домохозяйки и скромной бухгалтерши, столь недюжинные актерские таланты. Она была финансовым воротилой наркомафии уже тогда, когда я был никем, когда и не помышлял о работе на службе.
Она знала доподлинно о моих подвигах осведомителя (надо сказать, у них хорошие информаторы), но ни разу, ни словом, ни намеком не показала этого. «Чок-чок, закружился наш волчок. Сколько верёвочки не виться…»
В кармане пиджака лежит флэшка, на которой мой подробнейший отчет о деятельности этой преступной группировки, плод моих неустанных трудов в течении этих трех лет, несколько важных свидетелей, которые под страхом смерти рассказали мне все и передали необходимые компрометирующие документы, но, увы, им не повезло, их встреча со Всевышним была неизбежной. Финита ля комедия, после этого, последнего, разговора, флэшка ляжет на стол куратора.
Почему она так себя вела, размышляю я. Из-за любви ко мне, из желания сохранить семью, наверное, когда-нибудь она так представляла наш наконец-то искренний разговор. «Я сумела заработать очень много денег, более того, я устроила так, что могу выйти из мафии не вперед ногами. Да, вся моя работа была построена на лжи, но зато теперь мы богаты и свободны, можем жить где хотим и как хотим».
Любопытно, а её участие в разудалых оргиях просто метод выхода темного вещества из её души и, очухавшись, она снова верная жена и любящая мать? Ладно, я не психоаналитик, я человек действия, и время действовать наступило.
Я произношу несколько не значащих для посторонних фраз, но очень хорошо понятных моей жене. Она замирает над кастрюлей и медленно поворачивается. В ледяной тишине я произношу короткий монолог и достаю «вальтер».
— Глупо, — произносит жена. – Глупо так закончить.
Я стреляю чуть выше её головы.
— Ты можешь меня убить, — говорит жена. – Но я никогда не буду жить так, как ты себе вообразил. Ты – пустышка и фанфарон, ты сейчас уберешь пистолет, я уйду, заберу сына и больше мы никогда не увидимся.
Я опускаю ствол ниже.
— Ничтожество, — в глазах жены царит презрительная ненависть.
Удар по темени сваливает меня на пол.
— Здравствуй, сын!
— Привет, папа!
— С утра имел неприятный разговор с премьером. Скандала, увы, не избежать. Слишком много людей оказались в курсе предстоящего мероприятия. Очень надеюсь, что обойдется без звериных последствий.
— Огласка была неизбежна. Заказ охранников, согласование выхода пациента из клиники, ну, ты сам знаешь всю эту бюрократическую волокиту.
— Знаю. Толку от этой охраны оказалось как от козла молока.
— Никто не предполагал, что у него в сортире может быть спрятан пистолет. И я, и Петр Ефимович никогда не сомневались, что пациент страдает психическим расстройством, невзирая на всю убедительность его поведения, когда он рассказывал о своем геройстве в качестве осведомителя спецслужб.
— Хорош пациент, с «ТТ» в тайнике за унитазом. Кстати, как он, пришел в сознание?
— Пока в коме. Он стрелял в подбородок снизу, пуля прошла навылет через кору головного мозга. Последствия пока трудно спрогнозировать.
— Да уж… Что сам думаешь?
— Если честно, я в полной прострации, отец. Не могу понять, где совершил ошибку, а если точнее, иногда мне кажется, что и не было никакой ошибки, что пациент размеренно и хладнокровно вел всех нас к этому финалу.
— Ради чего? Умереть красиво на виду у публики? Так ведь не вышло ничего, тупо попытался застрелиться на глазах у изумленной супруги и обескураженного доктора. Даже не на глазах, а запершись в сортире. Человек – существо рациональное, в любой, самой извращенной фантазии всегда присутствует логика. Логики в данном случае не наблюдаю в упор.
— Пациент запутался в собственном внутреннем мире. На мой взгляд, его фантазия про героического борца с коррупцией была продиктована надеждой приобрести жизненный стержень, нерушимый при любых обстоятельствах. Обстоятельства оказались сильнее, отсюда эта идея фикс про работу жены на наркомафию.
— Засевшая в подсознании обида на жену? Безжалостное эго, которое требует внятно ответить на вопрос: «Кто есть я?» Ну что ж, где-то как-то похоже на правду.
— Когда пациент уходил в туалет, он обменялся с женой коротким взглядом. Мне показалось, что в воздухе в этот момент мелькнуло что-то совершенно конкретное.
— Так, попробуй сформулировать.
— Не знаю, трудно объяснить словами. Соединение, что ли…
— Я понял. Поступим так. Если пациент выживет, все исследования прекращаем. У тебя достаточно материала для диссертации. Похоже, ты подошел к той грани, которая отделяет врачебную этику от божественного Промысла. Оставим человека в покое, пусть живет дальше как сможет.
Чок-чок-чок, завертелся наш волчок. Сколь веревочке не виться, всё равно один конец. Моя песенка спета, да, Ирка? Блю-блю-блю, канари, ни черта-то вы не ждали. Я понял тебя, Ирка.
Или все-таки не спета, что ты думаешь на самом деле, любимая моя? И мы еще споём…