220 Views
* * *
Ты помнишь, какая она была?
Я помню, какая она была.
Как долго тянула она с уходом,
Вот так же за нашим соседом Димой
Собака осмысленно волокла
Свою омертвевшую половину,
Как будто хозяина берегла,
Смиряя отчаянье, год за годом.
Ты помнишь черты ее? Так потом,
Уже потеряв, повторяют дом
Руками фиксируя абрис слабый.
Короткий сезон огородных тягот,
Невзрачные дачные поезда,
Платформы в темнеющих пятнах ягод,
В дороге измученная еда,
Биение мошки, мерцанье лампы,
Как бедствие это ей шло всегда.
Да разве забудешь ее, что вдруг?
Все вечно валилось из этих рук,
Взлетавших, как варежки на резинке.
Все шансы, все случаи, все удачи
Она упустила, как в детстве мяч,
Вскипавший на солнце, тугой, горячий,
И замерший в зарослях мать-и-мач…
Увидев, как резво палач скользит к ней,
Она не поверила, что палач.
Но если ты помнишь её… Кажись,
Скорее забуду былую жизнь
И тополь до наших окошек аж, но
Не проводы, кто там чего не нес бы,
Не голос ее (голоса ее),
Не едкие слезы над красным носом,
Не “что же вы плачете, дурачье?”.
А ты про кого? Да уже неважно.
Пушкин
Умирать, похоже, надо,
Если можно – покороче.
Ната, Ната, Ната, Ната.
Жаль жену, себя – не очень.
Знать бы раньше, знать бы лечь как,
Чтоб небольно и далече
И от вашей Чёрной речки,
И от вашей чёрной речи.
Говорит Москва
Не хочу, чтобы помнили вот такой:
В тополином сечении, золотой,
Заливающей окна живой водой,
Протрезвляющей на бегу.
Снег, припавший к земле в темноте двора,
Двор, дыхание лифта с пяти утра –
Чтобы помнили, не могу.
Нет, пожалуйста: страшной, дурной, больной,
Обессмысленной, выскобленной, пустой,
Достающей под собственный тусклый вой
Что-то мёртвое из мешка.
Видишь, красная к Пасхе взошла трава?
Вот такой, как сейчас, говорит Москва
И показывает: пока.
Вот бычок, под ногами его доска.
Для тебя – навсегда пока.
* * *
Заживо скарб растревожив, хитрый, мирской,
Надо прощаться бездумно, не хороня.
Где отрицание скорби, там же и скорбь.
Как я скучаю, ты знаешь лучше меня.
Каждый свое забывает, мучим своим.
Где отрицание плача, там же и плач:
Утренний войлочный воздух, выцветший дым,
Выпавший в руки простывший горестный плащ.
Где б мы ни ждали друг друга, в чьей из столиц,
Где б ни сидели, утешась тёплым пивком:
Родина с фейсом отёчным, как василиск,
Если к тебе обернётся – падай ничком.
Если к тебе обратится – ляг и замри.
Где отрицание света, там темнотей.
Видишь, из нас никакие поводыри –
Ни для родителей, что ты, ни для детей.
Вытянись, кочкой прикинься, с пылью сроднись.
Все обойдется, восторжествует, став по местам.
Спросят меня: “Ты откуда?” Знаете, из
Мест отдалённых настолько, сколько их там.
Что происходит на свете, то происхо….
Близкие больше не близко, меньше вру им.
Лучше бы нам не оставить детям стихов.
Лучше бы нам не оставить детям руин.
* * *
По твёрдым сугробам слепящего марта
Проходят то в клетку, то в ёлочку пятна:
Андрюша (из немцев), Равиль (сын татарки)
И я (ну понятно).
Под брюхом состава мы плющим монеты,
Мы втиснуты в насыпь, как в лёгкие – ребра.
О, если бы мама увидела эти
Дурные маневры:
Как близится поезд, горячий на белом,
Как воет в глаза, обжигает железом.
Андрюша напуган. Андрюха, забей, ну!
Пошло оно лесом.
Ведь мы же недаром по стрелке метались
Назло машинисту, оравшему матом.
Однажды мы так же утратим свой аверс
На фейсе помятом.
Мы станем не больше, чем форма для воска,
Но если кто нес – не донес эту весть нам.
Равиль будет мертвым, Андрей будет вохрой,
Я буду неместной.
Ни сна, ни предчувствия не было, да ведь?
Но как медяки б ни давили на зенки,
Я вижу как поезд за поездом плавит
Застывшую землю.
* * *
Пускай тебя хранит звонок по воцапу,
Твое пальто, твои таблетки от;
Блокнот с английским (“что там?” – “из ит вот?”),
И кто еще храни тебя? Твой кот
Пусть бережёт из переноски проссанной.
И знаешь что, с отъездом не тяни,
Никто из малочисленной родни
Не приглашал у них полгода чалиться.
Сказала б раньше: “бог тебя храни”,
А вот теперь сказать не получается.
– А ты?
– А я-то что? Куда нам бечь?
Бессмысленно и бег не стоит свеч,
Как скажем, вечный плач по Потускневскому.
Кто будет нас беречь? Ты видишь – некому,
Тут даже бога некому беречь.
* * *
Так рвалась, как будто там тюрьма тебе,
А зато балкон – лицом в листве.
В доме дочери не говорят о матери,
В доме релоканта – о москве.
– Вы ее не помните диагноза?
То ли здесь неладно, то ли тут.
Ну не все выходят, чтоб за агнца,
И живут.
Но её терзало что-то.
– Что ее
Так терзало, чтобы медсестра…
– Вы окно открыли? А не стоило,
Все равно жара.
Я и летом зябну, это к старости,
И печаль ни разу не светла.
А была б она жива – остались бы?
А была б здорова – где б жила?
Я боюсь, не здесь.
– Да ладно, где еще?
Поворот на Сретенку, не спорь,
Там, где хмурой стриженою девочкой
У окна переживала корь.
Лена Берсон
Лена Берсон родилась в Омске. Окончила журфак МГУ, в 1991-1996 году была соредактором газеты "Шарманщик" при Театре музыки и поэзии Елены Камбуровой. С 1999 года живет в Израиле, редактор новостного сайта. С 2013 года подборки стихов выходили в различных журналах и альманахах ("Иерусалимский журнал", "Этажи", "Новый журнал", Берлин. Берега" и др.). Участвовала в сборниках стихов о войне в Украине "Понятые и свидетели", "Война", "Стихи последнего времени". Автор книги стихов "Начальнику тишины" (Изд-во "Бабель", 2022).