212 Views
Среди сотрудниц Пенсионного фонда всегда есть крашенные блондинки. И именно к ним вы всегда и попадаете.
Женщина смотрела на Виктора Владимировича с недоумением.
– Вам семьдесят лет? – спросила она.
– Да, да, – закивал Виктор Владимирович.
– И в таком возрасте вы ни разу не воевали?
Виктор Владимирович развел руками и попытался улыбнуться.
– Не довелось.
Улыбка вышла не очень. Противная вышла улыбочка – заискивающая. Губы дрожали.
Блондинка пялилась на старика, как на диво дивное.
– Что, ни одного дня на фронте?
– Ни одного дня… Я оружие в руках-то никогда не держал…
– В таком случае, ничем не могу вам помочь, – сказала она, поджав полные ярко-крашеные губы.
– Но… Как же это… Пенсия… Я всю жизнь… Я ведь профессор…
Длинные, холеные пальцы женщины перебирали бумаги, щелкали кнопками клавиатуры. На ее полной груди висел бейджик с российским флажком и гордой надписью «мать-героиня». Приметливый Виктор Владимирович заметил, что цвета российского флага перепутаны.
– Для получения пенсии лицам мужского пола необходим стаж не менее чем в полгода участия в СВО, – пробубнила женщина, не поднимая глаз. – Поезжайте, повоюйте там немного, приходите, и мы все вам сразу оформим…
– Но я же старый человек!
– Таков закон, – пожала плечами сотрудница фонда. – Ничего не поделаешь. Пенсию надо заслужить… Следующий!
Виктор Владимирович вышел на улицу, тяжело опираясь на палку. В груди бухало сердце: тахикардия. После разговоров с чиновниками всегда сердце сильно билось.
Он подошел к красивой машине, с трудом согнулся и забрался внутрь на заднее сидение. Там уже сидел дородный, мордатый мужчина средних лет. Он вальяжно сказал шоферу:
– Серега, давай, трогай – батю до хаты отвезем. Ну что, пап?
– Не дают, Павлик… Нужен военный стаж …
– А я тебе говорил!
Павел Викторович откинулся на мягкую спинку, достал сигару и закурил, сверкнув золотым зубом.
– Эх, батя. Я скока лет тебе твержу: пока ноги ходят – поезжай, повоюй маленько. Е-мае, мы с мамкой – древляне какие-то, чесс слово! Детей почти не настругали: тока я да братень, сами всю жизнь в архивах колупаетесь… Бать, я тебя, конечно, люблю, но не дело это. Вот на меня посмотри: три ходки, и в шоколаде. Уважаемый человек. Бизнес дают нормально делать. Еще и в школы хожу, типа наставник, рассказываю детишкам о любви к родине… Герой СВО, как-никак!
– Я тоже заслуженный человек, – тихо сказал старик. – У меня одних монографий – семь. Мое имя в мире известно…
– А-а, тока вот не надо опять начинать эту бодягу! Имя у него, монографии! Отец, да ты глаза-то разуй: 21 век на дворе. Надо жить, как время велит. А время велит каждому мужику нюхнуть пороху.
Павел помолчал, докурил сигару, выкинул окурок в окно, угодив в переднее стекло сзади идущей машины, и подытожил:
– В общем, ты как хошь, а делать что-то надо. Па, я тебя люблю, базара нет, но понимаешь, без пенсии-то хреново будет. Мне ж вас с мамкой придется на своем горбу до конца жизни таскать, а ты знаешь, какая у нас ситуация. Брат, предатель, за границу сбежал. У меня шестеро птенцов в гнезде пищат, жрать хотят, да Вика еще седьмого хочет. Льготы, говорит, дают, проезд бесплатный, то, се. Я ей говорю: дура, зачем тебе бесплатный проезд, ты когда в метро последний раз спускалась? А она говорит: в жизни все пригодится.
Виктор Владимирович молчал.
Павел тоже замолчал. Когда машина подъехала к невзрачной хрущевке, случайно уцелевшей в бурях бесконечных модернизаций и реноваций, он даже не вылез наружу. Старый московский квартал навевал на него тоску.
– Короче, па, давай уже, решай что-то… Ма привет передавай. Я к ней заскочу, как с-под Авдеевки вернусь… Вика просила сгонять еще раз на фронт, хочет, чтобы медальку мне дали… Льготы…
Крохотная квартира на четвертом этаже без лифта была битком набита книгами и пропахла запахом лекарств. Елена Федоровна сильно болела. Она лежала и слушала телевизор.
– Подлинная настоящая элита – все, кто служит России: труженики и воины, надежные, проверенные, делом доказавшие свою преданность России, достойные люди, – сказал с экрана президент.
– Витя! Витя! Это ты?
– Я, Лена. Я.
– Дай воды. Задыхаюсь.
Виктор Владимирович, не сняв обуви, бросился на кухню, налил стакан воды, принес жене – лицо на подушке серое, черты заострились, глаза ввалились. «Плохо дело», – подумал старик.
– Ну как сходил?
Женщина выпила жадно стакан, задышала глубоко, на лбу выступила испарина.
– Без толку, – горестно махнул рукой Виктор Владимирович. – Справку требуют, что полгода воевал. Без этого не дают пенсии…
Глаза жены лихорадочно блестели в полутьме комнаты.
– Помнишь, ты рассказывал, как в юности от армии косил? Даже в психушку лег?
– Помню, – удивленно откликнулся Виктор Владимирович.
– Зря… – выдохнула жена. – Надо было отслужить. Может, сейчас бы хоть какую-то копейку домой принес.
Виктор Владимирович долго смотрел на больную женщину, качая грустно головой. Та лежала, закрыв глаза. Он подумал, что она задремала, и выключил телевизор, но жена встрепенулась: «Оставь. Хочу еще послушать».
– Смотрю на этих мужественных людей, порой совсем молодых людей, и без всякого преувеличения могу сказать: сердце наполняется гордостью за наших людей, за наш народ и за конкретно этих людей. Такие, безусловно, не отступят, не подведут и не предадут, – вещал президент.
Виктор Владимирович негромко сказал:
– Нет, они обычную армейскую службу не засчитывают. Нужно именно участие в СВО.
Он не понял, услышала ли его жена.
Новый ректор института грузно топал по кабинету. Он был лет на тридцать младше Виктора Владимировича. Потные волосы прилипали к покатому лбу, и он то и дело раздраженно дергал головой и хватал пульт от кондиционера.
– Как же ты это? Скоро в гроб пора, а ты еще не воевал ни разу! – вопрошал он хриплым баритоном. – В первый раз вижу мужика, который не воевал.
– Я прожил жизнь в основном в мирное время…
Профессор робко жался у входа. Нового ректора он знал плохо. О нем ходили разные слухи…
– Этт что вообще такое – мирное время? – презрительно сказал новый ректор. – Без войны, что ли? Так не бывает.
– Бывает… Иногда… Временами…
– Маалчать! – взревел ректор. На фронте он командовал ротой.
На глазах Виктора Владимировича появились слезы. Последний раз на него кричала в школе пионервожатая – за цитирование Солженицына на уроке литературы. Это было в той жизни, которой, казалось, не было…
Ректор выпячивал грудь, на которой звенели медали, и грозно морщил широкий нос.
– Короче, так, – произнес он. – Наш институт – элитарное заведение. Согласен, профессор?
– Согласен, – кивнул старик.
– В нашем институте готовят настоящих патриотов и сынов отечества. Согласен?
– Согласен.
– Наш институт – образцовый вуз, согласен?
– Согласен, – повторил, как эхо, старик, еще не понимая, к чему клонит новый ректор.
– Тогда ты уволен, – деловито сообщил ректор и стукнул кулаком по стенке.
Несколько секунд профессор осознавал услышанное.
– Но… Но я же… Лекции… Мой семинар…
– Мааалчать! Как ты можешь преподавать, когда ты за всю жизнь даже на курок ни разу не нажал! Ты чему молодежь научишь? А?
– Истории…
– Не может человек, который не воевал, учить истории, – убежденно сказал ректор. – История суть война. У нас будет работать отныне только новая элита, труженики и воины, достойные люди, делом доказавшие свою преданность Родине.
Профессор переминался с ноги на ногу.
– И что же мне делать? – спросил он. – Как жить?
– Пойди в военкомат, – расщедрился ректор на совет. – Запишись добровольцем. Побудь на фронте чутка. Не бзди, проф, там ничего, норм, и в твои годы жить можно. Вернешься, посмотрим, может, и возьмем взад. Могу даже характеристику написать – – так, мол, и так, ученый совет нашего института просит оказать содействие профессору такому-то в деле защиты родины…
– Буду очень вам признателен, – степенно поблагодарил Виктор Владимирович.
Павел Викторович смотрел на длинный армейский эшелон, держа в руках папин вещмешок. Отец в солдатском обмундировании выглядел нелепым и совсем маленьким, словно мышонок, только очень старый и несчастный мышонок.
Павел Викторович то и дело смаргивал недостойные для мужа и воина слезы.
– Эх, па, блин, даже завидно, – сыпал он скороговоркой, маскируя за ворохом слов свое волнение. – Прям хоть самому садись и езжай. А я и должен был на той неделе. Прикинь, встретились бы там в окопчике, вот было бы круто, а? Да военкомат мне отсрочку выкатил, как многодетному отцу. Вика забеременела, прикинь? Седьмой, стало быть. Будет льгота на проезд. Я ей говорю: дура, зачем тебе льгота, ты в метро когда последний раз…
Виктор Владимирович чувствовал себя плохо и трепотню сына не слушал. Перед глазами все плыло. Сердце трепыхалось опять в тахикардии со вчерашнего дня, когда жену отвезли в больницу: договорился по знакомству, что она там побудет, пока он воюет. Ему пошли навстречу – ведь он теперь фронтовик.
Правда, положили Елену в общую палату на шесть человек, да все равно – хоть под приглядом. Сын-то все время занят, шутка ли: бизнес, уроки патриотизма, шесть (скоро семь) детей…
– Как же я буду стрелять? – спросил он сына. – Я же не умею.
Тот вымученно засмеялся.
– Ну как, бать, ну че ты ей-богу… Пиф-паф. Па, ты не парься, на самом деле это не так трудно, как кажется. Привыкнешь…
– Думаешь?
– Я в тебе, отец, железно уверен!
Павел бодрился, но на душе было муторно и хотелось плакать, уткнувшись отцу в плечо – почти как в детстве.
– Паша… Знаешь… Ты не переживай за меня, не надо… Пожил, и хорошо, и ладно. Семь монографий, как-никак… Внукам скажи: дед их любит. И седьмому тоже скажи…
– Да ладно, па, ну что ты…
– За мамой присматривай, одна она остается…
– Ну па, ну конечно, присмотрю, не волнуйся!
– Библиотеку отдай Илье Семеновичу, ему нужнее…
Павел не выдержал и заорал:
– Отец, да кончай ты, все в порядке будет! Полгодика там посидишь тихонечко и назад. Теперь, считай, на фронт съездить – как в санаторий… Вернешься – и пенсия тебе будет, и работа, и на руках тебя будут таскать, ты же в элиту войдешь! Так что давай, батя, не кисни, мы с тобой еще повоюем!
– Конечно, сынок. Конечно… Береги себя здесь.
– И ты… Папа, на рожон не лезь, не геройствуй там, ты за справкой и обратно, помни…
Они обнялись.
– По вагонам!
Из конца в конец перрона пронесся лязг буферов. Солдаты загомонили, в толпе слышались рыдания женщин. Заиграл оркестр что-то бравурное.
Лицо у Виктора Владимировича застыло и обессмыслилось.
– Ну, прощай, сын…
Согбенная спина Виктора Владимировича исчезла в вагоне. Состав заскрипел, еще раз лязгнул и медленно тронулся, постукивая колесами по стыкам, словно это был обычный поезд, в каких они не раз раньше путешествовали «на юга».
Павел наблюдал, как огни последнего вагона скрылись за поворотом. Затем он встряхнулся, как собака, и пошел к выходу. Он думал о том, что надо съездить к матери в больницу и уговорить ее переоформить квартиру на его имя. Так проще.
1 марта 2024 года.
Карл Рамаль
Писатель, журналист, редактор один из основателей литературного проекта РАЖ. 48 лет, русский, родился и жил до недавнего времени в Москве. Публиковался в различных печатных и сетевых изданиях.