264 Views
Ночью слегка саднило в горле, к утру почти отпустило, но Маттео твердо решил — не будет вам песен, господа туристы. Придется поберечь связки до лучших времен. Может статься, еще порадую вас до зимы, а вот те, кто попросит меня сегодня, получат вежливый отказ.
До 9.00 было еще достаточно времени, чтобы придать черной красавице максимально соблазнительный вид.
Они были знакомы давно и знали друг друга лучше, чем многие люди, столько же лет прожившие в браке. Красавица могла бы точно сказать, сколько он съел вчера за ужином, ноет ли правое плечо (сегодня слегка поднывает, милая, ты уж не сердись), правда ли он нынче весел или только делает вид. Маттео тоже чувствовал ее, словно красавица была продолжением его самого. Впрочем, когда они соединялись воедино, непонятно кто был чьим продолжением.
Он знал названия всех ее двухсот восьмидесяти частей и в этом смысле был куда более сведущ, чем Ее Черное Высочество. Хотя с другой-то стороны, какая гондоле разница, из чего сделан ее Маттео?
Маттео любовно погладил форколу, стараясь не отрывать руку, чтобы почувствовать все ее причудливые изгибы. Лично убью того, кто осмелится назвать это чудо просто уключиной или опорой. Это произведение искусства, созданное настоящим мастером, причем специально для меня. Вот так-то.
Туристы уже понемногу подтягивались, вставали в очередь. Кто-то позевывал, кто-то поеживался. А что вы хотите, уже первый осенний месяц позади, солнцу тоже нужно когда-то отдыхать.
Без десяти девять Маттео уже знал, кто первым сегодня испытает чары его чернобокой прелестницы. Четверо американцев достанутся Симоне, эти трое — кажется, из Рима — отправятся с Марко. А ему уготована пожилая немецкая пара. Ну что ж, пусть будет так, хотя с немецким у него хуже, чем с английским. Ничего, справимся. Вряд ли они будут кататься больше часа. 100 евро и ни евроцентом меньше, впрочем, торговаться бессмысленно — цены официальные и утверждены местными властями. Орднунг, господа. А у этой Гретхен, или как ее там, в руках красная роза. Знаю, знаю, откуда она у тебя. Всучили почти насильно, тут столько народу этим промышляет. И сколько, интересно, ты, Ганс, Дитрих, Франц и далее по списку, отдал за нее очередному пройдохе?
«Молод был Танкреди, красив, силен. Многие девушки мечтали о нем, многим он разбил сердце, просто бросив случайный взгляд в их сторону. Но случилось так, что разбилось и его сердце, ибо влюбился Танкреди в дочь самого дожа Партечипацио Марию. И она ответила ему взаимностью, полюбив его не только за красоту, но за храброе сердце и чистую душу. Ах, как было бы хорошо закончить историю на этом, сказав лишь, что прожили они вместе много лет, вместе состарились и умерли в один день. Но не так все было, совсем не так. Ни за что не отдал бы дож свою дочь замуж за простолюдина, и Танкреди не решился попросить ее руки, зная, что получит отказ. А еще он знал, что даже простолюдин может получить дворянский титул, если покажет свою храбрость и докажет верность. Покрой себя славой в сражениях, вернись героем, и тогда смело иди к дожу. Конечно, Танкреди отправился на войну, и не было среди воинов большего храбреца. Он дрался как лев, и рука его не знала жалости. Но и враги сражались достойно, и пришел тот час, когда тяжело раненный Танкреди рухнул на землю. Чувствуя приближение смерти, он сорвал красную розу, и кровь его щедро окропила ее лепестки. Отходя в лучший мир, попросил Танкреди своего друга отвезти розу в Венецию и передать возлюбленной. Ни слова не произнесла Мария, услышав рассказ о гибели своего Танкреди. Лишь крепко прижала к груди розу, на лепестках которой еще не высохла кровь, и ушла в свои покои. Наутро ее нашли мертвой, но так и не выпустившей розу из рук. С тех пор в память об этой невероятно сильной любви венецианцы дарят своим возлюбленным красные розы. «
Tancredi war jung, gutaussehend und stark. Так, что ли? Эх, по-английски было бы проще. Ну так за чем дело стало? Немцы говорят по-английски, а если что, попробуем и по-немецки. Надо же старика Франца-Дитриха-Ганса порадовать, не зря потратился.
Через четверть часа гондола уже скользила по воде, а Йост и Анита (никаких тебе Гретхен и Францев-Дитрихов!) без устали вертели головами и выражали полный восторг. Очень приятные люди, думал Маттео, зря я так.
Но легенду о красной розе, конечно, рассказал. По-английски — как и ожидалось, пассажиры вполне владели. Впрочем, они ее уже явно слышали, что не удивительно, тут без нее ни одна экскурсия не обходится.
После немцев он катал шестерых — боже ты мой, как они его достали — шумных молодых китайцев, потом троих русских или украинцев, затем две семейные пары из Падуи. Горло опять начало саднить, спина несколько раз напомнила ему о том, что пора бы и передохнуть. В какой-то момент Маттео внял ее просьбам.
Он уже допивал кофе, когда за столик подсели двое. Симпатичные молодые парни, улыбаются. Но вообще-то могли бы спросить разрешения.
— Простите. Вы ведь Маттео?
— Ну, Маттео.
— Я — Паоло, а это Алессандро. Мой друг. Мы из Местре. Точнее, я сейчас в Риме живу, учусь.
— Замечательно, но при чем тут я? — Маттео выразительно посмотрел на часы.
— Еще раз извините, что задерживаем, но у нас к вам просьба. Очень большая просьба. Дело в том, что у Алессандро есть сестра. Сейчас она подойдет.
— Искренне рад. И?
— Я, то есть мы, просим вас прокатить ее вот по этому маршруту. — Паоло достал карту. — Это же в пределах вашей зоны, так ведь?
— Да, вроде так. Но почему просто не занять очередь, как все делают? Прокатят, конечно.
— Нам удобнее договориться лично. Заплатим как положено, можем даже больше, чем по тарифу, главное, чтобы вы не брали других пассажиров.
Странно…
— Вы ради бога не волнуйтесь. Мы просто хотим подарить ей поездку. Смешно сказать, живет в двух шагах от Венеции, а на гондоле не каталась ни разу!
— Но тогда вы выбрали не самый популярный маршрут.
— Да именно поэтому и выбрали. без лишнего шума, без толкотни. Ну так что, сможем договориться?
Маттео почесал подбородок, пожевал губами — с одной стороны, конечно, соблазнительно, но…
— Я согласен. — вдруг решительно сказал он.
Стройная, невысокая, она приближалась к ним танцующей походкой. Длинные, темные локоны, отливающие на солнце червоным золотом, длиннющие ресницы, идеально очерченный рот. И улыбка… Маттео почувствовал, что у него саднит не только горло.
— Здравствуйте, я Кьяра. Покатаете меня?
— Да, конечно. С удовольствием.
— Только не удивляйтесь, если я…
— Что, из гондолы выпрыгнете?
— Нет, конечно. Забудьте. Ерунду какую-то сказала. Когда можно начинать?
— Да хоть сейчас.
Маттео еще раз взглянул на карту.
— Вы правда хотите, чтобы я высадил вас здесь, рядом с Сан-Дзаниполо? Ведь будет уже поздновато, как вы собираетесь добираться до дома?
— Не беспокойтесь, — рассмеялась она. — У нас большие планы. Брат с другом встретят меня там, а дальше пойдем бродить наугад.
— По Кастелло? Ночью?!
— Ну да.
— Ладно. Но если вдруг решите вернуться, я довезу вас обратно.
— Идет! Я почти готова. Сандро, где рюкзак?
— Уже несу!
*
Гигантский невидимый валик прошёлся по фасаду сверху вниз и залил поверхность ровным нежно— абрикосовым. Часть краски стекла в канал, и на воде зарябила плёнка такого же цвета. Заходящее солнце продолжало колдовать, добавляя оттенки розового, оранжевого, красного и — ни с того ни с сего — зеленоватого. А, это не солнце, это от витрины. Или нет?
Идан беззвучно шевелил губами, а воображаемая кисть уже скользила по влажной бумаге. Окунуть вот сюда, здесь как раз собрался нужный цвет, нежно коснуться поверхности и смотреть, как разноцветные блики перемещаются с поверхности воды на лист.
Он одновременно и жалел, что не взял блокнот и походный набор акварели, и радовался этому. Краски, бумага и кисть не могут лежать просто так, они обязательно напомнят о себе, заставят извлечь их из сумки, а дальше — пропал.
Не ты повелеваешь ими — они тобой. Смешай, окуни, коснись вот здесь, да не прижимай так, нежнее нужно, нежнее, безрукий!
Если повезёт, в бумажный лист впитается фрагмент пространства и пойманного в ловушку времени. Если очень повезёт, сквозь узнаваемые очертания просочится нечто большее, то, чему нет названия, и ты смотришь, замираешь, и хочется плакать от счастья. Да!
Но чаще всего — нет, ничего такого, просто беглый набросок, намёк, неисполненное обещание. Однако цена за него всё равно высока, потому что ты не видел ничего, кроме этого маленького кусочка, который целиком завладел твоим вниманием, и фантастический, невозможный город надвинулся на тебя, а потом отхлынул и исчез.
Хорошо, что не взял.
Здание, совсем недавно бывшее нежно-абрикосовым, уже несколько раз изменило цвет. Теперь при ближайшем рассмотрении стало очевидно, что оно не пытается скрыть возраст, а наоборот, умело выставляет его напоказ. Там, где стена отвесно уходила в воду канала, образовалась широкая тёмно-зелёная полоса с масляным отливом. Налёт времени, слои подсохшего прошлого или просто многолетняя грязь? И то, и другое, и третье, и еще что-то, ускользающее от словесных обозначений.
Гондольер издал зычный возглас, предупреждая, что его лодка приближается к перекрёстку. И правильно сделал: ещё одна лодка притормозила, дала им изящно и не торопясь свернуть направо, а сама поплыла следом. Идан успел заметить, что в той гондоле тоже один пассажир — в темном плаще с капюшоном. Лицо спрятано под маской.
Заметил и сразу пожалел об этом. Восторженно— приподнятое настроение исчезло так же быстро и незаметно, как цветные блики на воде. Фигура, словно сотканная из мрака, сидела прямо, не шелохнувшись. Чёрный плащ, чёрная треуголка, белая маска с крупным хищным носом, чьи крылья занимали чуть ли не треть лица. Провалы глазниц. Баутта!
Идан вспомнил название и почувствовал холодок, зародившийся где-то в середине позвоночника и медленно расползающийся вверх и вниз. Баутта. Самая распространённая маска, говорят, что сам Казанова частенько носил такую. А ещё она пользовалась популярностью у наёмных убийц. Зачем, зачем он об этом вспомнил?!
Баутта. Исходно — маска смерти, черт бы ее побрал.
Он оглянулся, делая вид, что разглядывает здание, которое они только что миновали. Чёрный человек сидел, словно изваяние, но Идану показалось, что фигура смотрит именно на него. Только на него.
Чувство нарастающей тревоги внезапно сменилось ужасом. Из-под плаща высунулась рука в чёрной перчатке, и приветственный жест явно пред начался ему. Ему?!
Попросить гондольера остановиться прямо сейчас? И черт с ними, с планами на вечер, с прогулкой по одному из самых таинственных и зловещих уголков Венеции, как рассказывали его новые друзья. А уж они-то знают, о чем говорят, можно считать, почти местные.
Нет, так нельзя. Стыдно. Это просто такой город — волшебный, причудливый, тут всё может случиться, и никто не знает, кто или что ждёт тебя за поворотом канала или в конце узкой, такой, что двоим не разойтись, улочки.
Но зачем ты следуешь за мной, чёрный человек в зловещей маске? Мне ведь не кажется?
На мачо Идан явно не тянул: невысок, худ, угловат, очки с толстенными стёклами — за последние пару лет зрение сильно подсело. Драться с таким легко и приятно. Впрочем, те, кто пробовал, впоследствии сильно об этом жалели. Хоть служил он и не в боевых частях, но кое-что умел и, продемонстрировав это умение на практике, негромко говорил поверженному и сильно удивленному противнику: ‘ну я же просил — не надо».
Он оглянулся снова, и снова порождение тьмы с неестественно— белым лицом помахало ему рукой. Да, ты преследуешь именно меня, теперь не осталось ни малейшего сомнения. Ладно. Посмотрим.
*
Вечерний отлив утащил толпы гостей города поближе к мосту Риальто, площади Сан-Марко и множеству улочек между ними. Там несмотря на сгущающиеся сумерки было многолюдно, ярко и шумно. Здесь же, на туристическом мелководье, остались небольшие группки, парочки и одиночные искатели приключений.
С приближением темноты поведение тех, кто ещё бродил по Кастелло, заметно изменилось. Некоторые нервничали и спешили, то и дело прислушиваясь к инструкциям Великого Гугла, Кто-то шёл молча, бросая тревожные взгляды по сторонам. Были и такие, что г наоборот старались говорить громче, словно криками и возгласами можно напугать темноту.
Но она ничуть не пугалась, и с каждым громким звуком становилась всё гуще, заполняла улочки, проулки, углы и проёмы, скрадывала границы между водой и камнем.
Наступало время призраков, невнятных шепотов и всхлипов, которые рождаются во тьме и не выносят света.
— Вот здесь. — негромко и с вежливой тревогой в голосе сказал гондольер. — Если хотите, я отвезу вас назад, к мосту Риальто. Что вам тут делать в такое-то время?
— Нет, спасибо. Мы договорились с друзьями встретиться у этого причала.
— И где же они, ваши друзья? Я никого не вижу. Как они собирались добиратьсЯ сюда?
— Придут. — Идан придал своему голосу максимальную уверенность, хотя ни в чем уже не был уверен. — Мы прибыли на десять минут раньше.
— Я могу подождать эти десять минут, и если никто так и не появится, доставить вас обратно. О деньгах не беспоко йтесь, мне заплатили за три с половиной часа, так что осталось еще на полтора.
— Благодарю, не нужно. Может быть, сможете прокатить еще кого-нибудь.
— Это вряд ли. — усмехнулся гондольер. — Поздновато. Но кто знает, может, еще и повезет. Надеюсь, этот вечер вам запомнится. Всего доброго!
— И вам! Прекрасная гондола, и вы очень искусно с ней управляетесь!
На этом обмен любезностями и демонстрация свободного владения английским завершились, гондольер помахал Идану на прощание и отчалил.
Все это время вторая гондола стояла на некотором отдалении, словно ожидая, когда преследуемый сойдет на берег. Теперь она снова приближалась, и Идан чуть было не крикнул: «Эй, вернитесь! Я передумал!»
Человек в маске выбрался из лодки, что-то тихо сказал гондольеру, тот кивнул, и вторая гондола медленно заскользила по воде, удаляясь от причала. Через несколько минут Идан и черный человек остались одни.
«Кто вы?», «Зачем?», «Что вам от меня нужно?» — три короткие фразы одновременно замерзли на уровне голосовых связок.
Фигура тоже молчала.
Наконец из-под плаща выскользнула рука в черной перчатке. Сначала указательный палец на секунду прижался к верхней губе баутты, потом рука вытянулась, и ладонь словно уперлась Идану в грудь. Стой. Не подходи. Жди.
Черный человек сделал несколько шагов вглубь сгущающейся темноты. Остановился. Поманил Идана рукой. За ним? За ним?! Идан сжал кулаки и медленно двинулся следом.
Через несколько мгновений фигура в черном плаще исчезла — шмыгнула в какую-то дверь, слилась со стеной или, во что верилось больше всего, просто растворилась во мраке.
*
Проклятое колено, ты напомнило о себе в самый неподходящий момент. Фальер осторожно прикоснулся к коленной чашечке, слегка надавил в левой ее части и вскрикнул от боли. Ну надо же, именно сейчас схватило! Мазь. Где эта волшебная мазь, которую так расхваливал лекарь Леопольдо?! А, вот она. Вот она, моя славная мазь.
Заметно прихрамывая, пятьдесят пятый дож Венеции доковылял до столика, на котором среди множества сосудов разной формы и размера стоял вожделенный пузырек из темно-синего стекла. Такой толстобокий, такой основательный и самоуверенный, что Марин Фальер даже улыбнулся.
Мазь оказалась весьма пахучей, и запах трудно было назвать приятным. Ну что ж, лишь бы помогала, лишь бы поскорее прошло, ибо не время сейчас залеживаться в постели. Великая ночь накануне великого дня требует сил, много сил. И у него их все еще в достатке, хватит на двоих или даже троих несмотря на почтенный возраст. Да меньше года назад исполнилось восемьдесят. Старик, скажете? Ха-ха! Кто еще доживал до таких лет, сохраняя острый ум и железную хватку, сопляки?! Кто победил восьмидесятитысячную армию венгерского короля? Под чьим командованием венецианский флот захватил Капо д»Истрию? Кто там пискнул?! Молчать!
Дож старательно втирал мазь, морщился и шевелил губами, продолжая беззвучный диалог с тем, кого знал и ненавидел каждой частичкой своего старого тела. Погоди, крысеныш, ты еще будешь валяться у меня в ногах. Ты еще сдохнешь от моего кинжала, причем не сразу. Я хочу видеть, как жизнь вытекает из тебя вместе с кровью, как покидает тебя надежда, и на смену ей приходит ужас. Я утоплю тебя в этом ужасе, понял? Скотина.
Через окно проникала ночная прохлада, а вместе с нею — звуки ночного города. Нет, Венеция никогда не спит, а лишь делает вид, что дремлет, пока отдыхает солнце. Не спят часовые. Не спят отчаянные головорезы, поджидающие пьяных торговцев, что выгодно продали товар, привезенный из дальних земель, и теперь шляются по узким улочкам в поисках приключений. Не спят молодые сынки местной знати, наслаждающиеся в объятиях опытных дам, а уж те свое дело знают.
Эх, надо было исполнить супружеский долг, показать молодой жене былую удаль и искушенность! Как он мог забыть?! Впрочем, немудрено. До того ли было.
Где-то послышался крик, и дож вскочил, забыв о боли. Началось? Ну же! Сейчас десятки человек поднимут шум — спасайтесь, жители Венеции, в лагуну вошел генуэзский флот, а генуэзцы не щадят никого — и город проснется, стены содрогнутся от топота тысяч бегущих ног. Куда бежать? Конечно, на Сан-Марко, уж кто-кто, а молодые крысята — аристократы, бессовестные и наглые, помчатся именно туда. И хорошо. Бегите, бегите скорее. Вас там ждут.
Верные арсеналотти под началом Бертуччо Фальеро — это очень грозная сила, а Бертуччо, родная кровь, не подведет. И начальник Арсенала Гьяцца тоже с нами, со мной. Гизелло (кто, интересно, дал ему это прозвище, обязательно надо спросить, когда все кончится) тоже будет на Сан-Марко. О, там весь этот клубок наглых молодых и перепуганных гаденышей мои арсеналотти раздавят железной пятой, не пощадят никого. Хватит терпеть. Хватит! А этого оставят мне, так условлено. Нет, посмотрите только, до чего дошло! Приходишь в мой дом, приглашенный как достойный человек, сын достойных родителей, и что творишь? Напиваешься, как свинья, льнешь к молодой жене не кого-нибудь, но самого дожа, а когда хозяин дома указывает тебе на дверь, отпускаешь поганые шуточки, мол, старик-то больше не… Скотина!!! А жену его молодую те, что побойчей да половчей… О, какая мерзость, какая низость!
Фальер задыхался. Воздуха. Больше воздуха. И вина. Вот. Уже легче.
Снова раздался крик. Да?! Нет… Просто двое что-то не поделили среди ночи, и один, кажется, не встретит следующее утро. Что ж, одним мерзким сопляком меньше. Когда я стану князем — довольно этих советов десяти, выборов, интриг, мышиной возни — все будет иначе. Порядок. Закон. Уважение к старшим. Справедливость. И даже милосердие, но только после того, как снесут головы и выпустят кишки тем, кто не заслуживает милосердия. О, вы запомните ночь на 15 апреля!
Ночь на 15 апреля… Ночь на 15 апреля… Почему вдруг так тревожно? Город по-прежнему ничего не знает о якобы вторгшемся в лагуну генуэзском флоте. Арсеналотти… Где они? Если бы уже прибыли на Сан-Марко, ему бы доложили. Не доложили…
«Ваша светлость, один торговец, попросивший не называть его имени, сообщил мне под большим секретом, что не стоит выходить из дома в ночь на 15 апреля сего года. Более он не сказал ничего, но поселил страх и сомнение в моем сердце. Известно ли Вашей Светлости о каких-либо злоумышлениях или другой беде, что может разразиться этой ночью?»
А ведь он был действительно напуган, этот человек, приходивший недавно. Кто-то его предупредил, и этот кто-то, получается, посвящен в планы. Торговец… Торговец…
«Когда Вы станете единоличным правителем Венеции, князем, я раздобуду для Вас лучших в мире соболей. Клянусь, супруге понравится.» Бельграмо. Вот кто. Торговец мехами. Один из тех, кто знает. Разболтал, собака. Конечно, хотел уберечь богатого клиента от неприятностей и, возможно, даже гибели. Расчетливый мерзавец. Клятва клятвой, а денежки денежками… Перерезать ему горло. Пусть Гизелло распорядится. Но где Гизелло? Где все?!
Хорошо, что этот напуганный дурак пришел ко мне, я его успокоил. Но что если… А если ему показалось, что… Да, могло. И тогда он побежал в Совет Десяти или в синьорию… А может быть, успел и туда, и туда. Но если так…
Дожу стало холодно, так холодно, что затряслись руки и застучали зубы. Так вот почему не слышно криков и топота, вот почему до сих пор никто не прибыл к нему с докладом… Венеция дремлет, а должна была сотрясаться от воплей, одновременно исторгаемых тысячами глоток. от звона мечей и стонов…
Нет, не может быть. Все обговорено до мелочей, скреплено клятвой. Все готовы, просто еще не началось. Значит, вот–вот начнется. Надо одеться, нельзя встречать утро великого дня в исподнем, с нечесаными космами седых волос и всклокоченной бородой. Эй! Одеваться! Живо.
Полностью одетый, с мечом в руке, пятьдесят пятый дож Венеции Марин Фальер — так произносилось его имя на венецианском диалекте — сидел в кресле и ждал.
«Ничего не выйдет, дож. Совет Десяти и синьория были своевременно извещены. Знаешь Марко Нигро? Он тоже донес. А известно ли тебе, что уже собирался Большой совет, приглашены прокуроры, мировые судьи, главы сестре. Лишь двоих не позвали. Из-за фамилии. Ты догадался, какой? Все высматриваешь в окно своих арсеналотти? Не стоит. Они не придут. А если кто-то попытается явиться тебе на помощь, расстанется с жизнью. До восьми тысяч вооруженных людей, выделенных всеми приходами Венеции, ждут команды, а сотня всадников готова немедленно выдвинуться в любое место, куда только могут доскакать кони. Ты проиграл, дож, не успев даже толком начать игру. Старый дурак, переполненный обидой, тщеславием и ненавистью! Ты знаешь, что будет дальше. Суд. Приговор. Казнь. И перед тем как встать на колени и положить голову под удар меча, ты, в простом платье и обычном головном уборе — даже не мечтай, что тебе позволят надеть шапочку дожа — признаешь свою вину и попросишь прощения у жителей города за позор, который на него навлек. А потом палач взмахнет мечом, и голова твоя расстанется с телом. Но на этом дело не кончится. Очень может статься, что голову положат в гроб, но не для того, чтобы пристроить ее к осиротевшей шее. Нет. Ее засунут между ног в знак великого позора и бесчестья. Так и похоронят. А через какое-то время имя твое сотрут с фриза в зале Большого Совета и напишут: «На этом месте было имя Марино Фальера, обезглавленного за совершённые преступления». И пока стоит Венеция, твой омерзительный, лишенный головы призрак будет бродить ночами по Кастелло, кружить вокруг Арсенала и искать, искать свою несчастную голову. Но никогда ее не найдет. «
Дож вздрогнул и открыл глаза. Он что, уснул?! Какой ужасный сон. И какой правдивый… Ведь будь он на месте Большого Совета, ровно так и поступил бы с тем, кто решился на переворот. Вплоть до мелочей. И голову между ног… Да. А призрак… Что ж, Венеция полна ими, и так будет всегда.
Марко Нигро — подлец. Он всегда это знал. И все-таки поверил. Старый дурак. Старый дурак!
Когда вдруг начали хлопать двери, зазвучали шаги и голоса, Марин Фальеро не стал подниматься с кресла. Он знал, что это не верные люди спешат к нему с докладом. Это идут за ним.
*
Потянуло какой-то дрянью, затем в темноте что-то глухо заворчало, засопело, зашаркало. Черный человек?
В висках началась бешеная пульсация, Идан покачнулся, но устоял на ногах. «Смерть в Венеции» — название книги всплыло в памяти, и слова как будто зажглись зловещими зеленоватыми огоньками, особенно первое.
Шаги. Идут сюда. Кто?!
Шатается, при каждом шаге его качает так, что вот-вот упадет. Пьяный? Нет, вроде. Господи, у него же нет…
Невесть откуда взявшийся луч света подтвердил страшную догадку. Головы нет. Боже мой, у этого… нет головы!
«Где моя голова? Где моя голова?! Где? Зачем вы спрятали мою голову? Куда? Я знаю, она должна быть здесь. Отдайте, прошу.»
Скособоченный безголовый силуэт надвигался на Идана и все бормотал бормотал, бормотал.
Надо бежать. Неважно куда, но прямо сейчас.
Почти теряя сознание от ужаса, Идан повернулся и понял, что бежать некуда. В трех шагах за его спиной, широко расставив руки в стороны, стоял Черный человек.
— Отдайте голову. Умоляю.
Призрак подошел почти вплотную, от исходящего от него зловония у Идана перехватило горло.
— Моя голова… Вот она!
Неестественно-белые руки потянулись к шее Идана. На помощь! На…
Он хотел крикнуть, но издал лишь еле слышный хрип.
— Да. Это моя. Сейчас.
Mine?! Призраки говорят по-английски?!
Через секунду безголовый взвыл, согнувшись в дугу — удар ногой в чувствительное место вполне мог оставить его не только без головы, если бы Идан переусердствовал.
— Sandro, soffri molto? Respirare! — голос Черного человека неожиданно оказался чистым и звонким. Фигура в плаще метнулась к стонущему призраку, наклонилась. Треуголка сползла на лоб, и Черный человек отшвырнул ее в сторону. Через пару секунд за треуголкой последовала баутта.
— Что вы наделали?! Вы же могли его покалечить!
Девушка была в ярости. Локоны, оказавшись на свободе, заняли подобающее им место. Идан смотрел на нее, как завороженный. Как красива, как невозможно красива! Даже когда сильно сердится, а сейчас она чрезвычайно сердита, о да!
— С ума сошли, черт бы вас побрал. Идиот. Кретин. Дебил.
— Кьяра, перестань. — Из темноты вышел еще один человек. — Мы сами виноваты. Привет, Идан. Извини. Хотели, чтобы этот вечер тебе запомнился…
— Привет, Паоло. Думаю, что я никогда его не забуду. Сандро, прости. Я не знал. Не догадался.
— Ничего, — прохрипел тот, с трудом разгибаясь и срывая вонючее тряпье. — Крепко ты меня… Как следует…Вот уж не думал…
Сандро издал то ли всхлип, то ли смешок. Следом рассмеялся Паоло. Кьяра некоторое время сдерживалась, но наконец сдалась и она. Идану тоже следовало присоединиться, но вдруг он понял, что ему совсем не смешно. Хуже того — тошно.
Так вы, ребята, неплохо подготовились. И реквизит раздобыли, и денег на гондолы не пожалели. Похвальная щедрость. А если бы у парня в очках с толстыми стеклами прихватило сердце? А если бы он буквально обос..ся от страха? Между прочим, еще немного, и вполне могло получиться. Неужели на это и рассчитывали…
— Ну все, все. — отсмеявшись, сказал Паоло. — Теперь пойдемте выпьем. Нас ждут, я договорился. Доберемся минут за сорок, если не будем плестись нога за ногу.
— Пожалуй, без меня. — медленно проговорил Идан. — Думаю, на сегодня впечатлений мне более чем достаточно.
— Обиделся? Но ведь мы просто пошутили, а ты, кстати, почти повелся, так ведь?
— Да. Почти. Я, наверное, пойду. Всего хорошего и спасибо за приключение. Вот. Это за гондолы. Надеюсь, хватит.
Идан вытащил из бумажника четыре стоевровых купюры, вложил их в руку Сандро и пошел прочь. Ему хотелось затеряться, исчезнуть, раствориться в ночной темноте, и это было нетрудно.
— Постой! Ты же не знаешь, куда идти. Потеряешься! — крикнула Кьяра.
«Именно этого я и хочу». — подумал Идан. А еще он подумал, что в темноте никто не увидит его мокрых щек.
Он еще слышал их голоса, трое явно говорили на повышенных тонах. Одно слово он понял точно. Ebreo. А вы как хотели? Идан Гринберг. Ebreo.
— Ты же сама все это придумала. — кипятился Сандро. — Давайте, мол, устроим еврейчику спектакль, на всю жизнь запомнит.
— Потому что дура была. И вы тоже хороши. Могли бы отговорить.
— Тебя отговоришь, пожалуй.
— Что будем делать? — Паоло поежился, становилось совсем прохладно.\
— Что-что… Как и договорились. Идем кутить.
— А этот?
— А этот будет бродить до утра. Может быть, встретит еще какого-нибудь призрака. Все. Пошли. — решительно сказал Сандро.
— Но так же нельзя! Это мы его сюда затащили, человек не знает города, ночь уже. Нехорошо.
— Да ничего страшного с ним не случится. Погуляет и вернется в гостиницу утром. Если хочешь, можем завтра проверить.
— А вы знаете, где он остановился?
— Конечно. Познакомились в ресторанчике напротив. Кстати, он и визитку свою дал.
— Она у тебя?
— Ну да.
— Дай мне. Я сама его найду.
— Да пожалуйста. Вот. А теперь идемте уже, я тоже замерз.
— Без меня. — решительно сказала Кьяра.
— Ты что, пойдешь его искать? Глупо!
— Ты же знаешь, делать глупости — мое любимое занятие. И не вздумайте идти следом, мало не будет.
Через минуту Кьяра растворилась в темноте.
— Сумасшедшая. — вздохнул Сандро, собирая реквизит. — Но спорить с ней — гиблое дело. А перечить — тем более.
Паоло молча пожал плечами.
*
Внезапно она поднялась на цыпочки и поцеловала его.
— Вот… Теперь я знаю, где ты остановился, и никуда ты от меня не денешься. По крайней мере, еще неделю точно.
— А я и не собираюсь. Но вообще-то я должен тебя провожать, а не наоборот.
— Сегодня вечером так и будет. — загадочно улыбнулась Кьяра. — А сейчас я побегу, надо разыскать брата. Они с Паоло, если уж начали кутить, то не остановятся, пока не просадят все деньги. Попробую спасти то. что осталось.
Какое-то время Идан еще видел ее локоны, взметающиеся вверх и в стороны при каждом шаге, но очень скоро перестал различать их в толпе.
Он стоял у входа в гостиницу и улыбался — так по-детски широко и счастливо, что проходивший мимо старичок-турист тоже улыбнулся ему и показал большой палец.
*
Кьяра опоздала всего на десять минут и, продравшись сквозь толпу, наводнившую Сан-Марко, облегченно вздохнула. Идан еще не пришел. Хорошо. Значит, успею поправить прическу, подкрасить губы…
Полчаса. Многовато. Мужчина не должен опаздывать на свидание.
Сорок минут. Да что же это такое?!
Автоответчик механическим голосом что-то бодро проговорил на иврите. Простудился? Ночью правда было холодно, и у Кьяры побаливало горло. Но она же пришла!
Что-то явно не так.
Когда она добежала — если в такое время по здешним улицам вообще можно бежать — прическа пришла в неприличное состояние, но Кьяре было все равно.
— Простите, Идан Гринберг, он остановился в вашей гостинице, у себя в номере? Его можно позвать, я могу к нему пройти?
— Гринберг, Гринберг… Да. Четырнадцатый номер. Но, к сожалению, я не могу его позвать.
— Почему?! Он заболел?
— Нет. Срочно уехал, спешил в аэропорт. Выписался сегодня, ммм, сейчас посмотрю. В десять тридцать.
— Что?! Он не сказал, почему?
Пожилой портье печально взглянул на нее.
— Вы не видели новости? О, кстати, он же оставил вам что-то. Вы Кьяра?
— Да. Да!
— Вот. Возьмите.
Неудобно, стыдно плакать,когда вокруг тебя столько веселых и шумных людей. Кьяра очень старалась, и у нее получилось. Ну, почти получилось.
В конверте лежал рисунок карандашом. Легкие, изящные, точные линии. Она знала, что красива, но не думала, что настолько.
«Ани охев отах» — было написано на обороте латиницей, а ниже — на иврите.
Кьяра сразу догадалась, что это за три слова, и Гугл-переводчик лишь подтвердил догадку.
*
Маттео привычно погладил форколу — не подведи, милая, у нас сегодня много работы. Ты только посмотри, сколько народу ждет на причале. Ух ты.
Зима прошла быстро. Конечно, он отдыхал, но не забывал свою красавицу, навещал каждый день. И к началу нового сезона она выглядела просто великолепно.
Четверо китайцев безостановочно вращали головами, кликали камерами и шумно переговаривались. Давайте, ребята, болтайте, да хоть кричите, за зиму я даже соскучился по всему этому. Эй, не надо вставать, сядьте, пожалуйста. Сейчас будем проходить под мостом.
Он узнал ее сразу — такую девушку невозможно забыть, даже если видел ее всего мгновение. А он не просто видел — он ее катал в прошлом… да, в прошлом октябре. И все жалел, что тогда она зачем-то напялила плащ, дурацкую маску и треуголку. Всю красоту спрятала, да еще и молчала, как изваяние.
Девушка стояла на мосту, к которому приближалась его черная красавица. Кто подарил тебе эту красную розу? И почему ты плачешь? Почему ты так горько плачешь?
Михаил Горелик
С марта 2022 г. живёт в г. Ашкелоне, Израиль. До этого жил в Санкт-Петербурге с самого рождения, а именно с 1964 г. Решение покинуть Россию пришло 25 февраля. 24-го был так оглушен, что сложно теперь вспомнить. о чем думал в тот день. Ни о чем хорошем, это точно. Сложившуюся систему власти не любил никогда. Многое из того, что написал еще в России, именно об этом, об опасениях, которые стали явью. О том, что уехал, не пожалел ещё ни разу.