560 Views
VIII Тартуский фестиваль им. В. А. Жуковского состоялся в октябре 2024 года при поддержке Тартуской экспертной группы фонда Капитал Культуры Эстонии и Литературного фонда Капитала Культуры Эстонии. Он является одним из крупных и заметных поэтических фестивалей, где звучат тексты не только на русском, но и иных языках. При этом фестиваль имеет четкую антивоенную направленность и осуждает российскую агрессию. Мы представляем коллективную подборку участников фестиваля.
Людмила Логинова-Казарян, Юлия Подлубнова, Алена Максакова
Александр Кабанов
(Киев, Украина)
* * *
Киев – это холмы, холмы,
я бы добавил ещё холмов,
бог – свежевыжатый свет из тьмы,
но не для наших с тобой умов.
А над холмами, где облака –
то капучино, то молочай:
киев – двойная река/река,
я обнимаю тебя, прощай.
И на перроне любви пустом,
в лодке харона, кляня финал:
я бы оставил нас, а потом –
я бы у смерти тебя отнял.
Хватит небесной на всех коры,
чтобы в растопку пустить миры,
киев – подол и его дворы,
полные лета и мошкары.
Киев – простуженная зима,
я бы ещё подогнал словес,
чтобы спуститься к тебе с холма
и, через реку, вернуться в лес.
Там, где пропитанные смолой,
спят жилмассивы – спина к спине,
словно пробиты одной стрелой
граждане киева на войне.
Не зарекаемся от сумы,
от идиотов с броневика,
киев – это дворы, холмы,
снова дворы и опять холмы,
а за холмами – река, река.
* * *
Всем, идущим к неиудущим –
я вручу бесценный дар:
что-то связанное с будущим,
радостное, как радар.
Чудо в перьях, счастья луковку,
родину из ничего,
эту маленькую буковку –
в слове бога моего.
Всем, тухлятиной воняющим
и прогнившим на корню,
стукачам и обвиняющим –
я прошивку изменю.
Чтобы вы себе закапали –
яд прозрения в глаза,
чтобы помнили и плакали,
голосующие за.
Мне достались львы и лещенки,
дом с камином на стене,
где потрескивают трещинки –
в память о моей родне.
Угли да углы потёртые,
древний гугл, тьма в строке:
пусть меня окликнут мёртвые
на этрусском языке.
Утро – молодое, раннее,
старость, словно благодать,
как последнее, бескрайнее,
неспособное предать.
Всем, идущим против морока,
что снаружи и внутри,
я открою двери облака:
номер два и номер три.
Дверь воды – простому спамеру,
а поэту – дверь огня,
только в газовую камеру –
не входите без меня.
* * *
Я привык начинать с листопада
и заканчивать снегом в окне,
но коварные боги джихада
на рассвете приплыли ко мне.
Вдоль по небу из крови и нефти,
над полями грядущих боёв,
в чёрных коконах жизни и смерти,
заострённых с обоих краёв.
Появились ‒ судьбе на замену,
и без помпы качая права,
под воздушную в брызгах сирену ‒
на ходу подбирая слова:
Мы ‒ во тьме просвещённые лица,
всяким бедам ведущие счёт,
знай, что ваша война будет длиться,
даже если диктатор падёт.
Ветер склеит подсохшие лужи,
и они ‒ отразят фонари,
сгинет враг, побеждённый снаружи,
чтобы тут же воскреснуть внутри.
Посмотри сквозь пустыню разлуки
на иной, вероятный расклад:
вот, ещё не рождённые, внуки
на врага из окопов глядят.
Вот могучее тело джедая ‒
покрывает имперская слизь,
и вернулась жена молодая,
и, обняв тебя, шепчет: проснись.
Я проснулся, усыпанный снегом,
подгорающим снегом листвы,
между берегом и оберегом,
о которых не слышали вы.
Это царство моё и порфира,
и земля, что мне ближе всего,
и она ‒ не от русского мира,
и она ‒ не от мира сего.
Елена Фанайлова
(Рига, Латвия)
#Лисистрата и демократия
20 марта 2018
Второе письмо из Харькова:
я родился и жил в Москве. обе моих жены, украинские
патриотки, родились и выросли в России. российские
солдаты УЖЕ выставили нас своим живым
щитом — понимаете? нас УЖЕ взяли в заложники,
УЖЕ используют втемную. мое русскоязычие, мои
друзья и близкие, моя личная история — это МОЕ,
а не путина. он оккупировал не только крым, он
оккупировал МЕНЯ. он прислал титушек не только
в Харьков, но и в МЕНЯ? как мне забрать все это у него,
как вернуть свое себе? как выгнать эту мразь эту
мразь не только из моей страны — из меня самого?
(З. Б.)
Не надо бояться
Вообще никогда ничего не надо бояться
Нас не приговаривают к смерти
Но обрекают на долгие годы
Подпольной работы, внутреннего сопротивления
Где ни пытки, ни гибель не исключаются
Если ты только во сне подумал
Как не нравится местной полиции
А прежде всего на компромиссы
В этом больше скушного, чем героического
Но и разрушительного, разъедающего личное дело
Которое начато при нашем рождении
Для человеческого сердца
Чехия нормализации, Польша Гомулки и Герека
Хорошо бы обойтись без антисемитизма
И без ядерного потенциала
Да, и нефти еще хоть залейся
Обещаю, что доживу до времен
Тихого суда и громких проклятий плебса
Вейся, веревочка, вейся
Рой, крот истории, извините цитаты
У вождя внезапно откроется рак простаты
Аневризма аорты
Сифилис мозга, да и просто изжога
Ничего никогда не проси у Бога
Он обычно дает с двойною обраткой
Автоматная очередь чаще бывает краткой
Даже если мы люди первого или второго сорта,
Лучше помнить о том, что у нас есть третий
А то и четвертый
И вот он-то встает и сметает
То, чего всем не хватает
Самый самоотверженный, жертвенный и упертый
И ложится под пули и пули в живот
Лучшие люди так никогда не умирают и не живут
Чувство мое гражданское оскорблено, горожане.
Город заполнен троянцами в масках с кривыми ножами
Демосом, ждавшим добычи, короче, пришельцами или чужими,
Потерявшими голову при силовом нажиме
Под административным давленьем.
Я живу в голове с этим трудным пеньем
Несовершенным знаньем
Непрекращающимся гулом и звуком
Я живу с изрядным терпеньем
И почти нелюдским вниманьем
Отрезаю куски от бедра адским птицам и черным сукам
Что несут меня к должности каждым утром
Просыпаюсь и снова вижу
То не мартовский снег и его кровавую жижу
Утром ранним
А тебя, любовь моя, незабвенная в целом свете
И держу пулемет в подвале и пистолет в кармане
Никогда тебя не забуду, нескоро увижу
Юкка Маллинен
(Хельсинки, Финляндия)
* * *
tulet hämätään kotiin
pysähtyneisyyden aikaan
sytytät vihreän lampun
otat harmaan Brodskyn käteesi
kaarien ja kupoleiden säkeistöjä
proskriptioiden rapinaa
harppu vingahtaa, ylhäällä keisari
palava Rooma alhaalla
raunioissa savuava crack
ristit neulat röntgenaurinko
postilaatikkoon tunkeutuvat hämähäkit
ovat ainoa viesti ikuisuudelta
* * *
Buddha istuu
valvontakamera tähtää
marmorisuu
värähtää hymyn aavistukseen
ruudun lumisateessa
hapettuu elektroniikka
sähkö kuivu ja vihmana
haihtuvat tiedostot
mikä jää on marmoruhymy:
viisauteen jähmettynyt suu
ruukun sirpaleet
hiiltyneiden luiden tanssi
hiekkakuopassa
София-Елизавета Каткова
(Таллинн, Эстония)
* * *
такое место побаливает, саднит, иногда кровоточит, смотреть на него неприятно, тем
более — быть в нем
что означает намерение
в лучший из своих дней прийти и поставить заплатку, аккуратными стежками зашить,
разлить зеленку
такое место рождается из ниоткуда во время за мнимой бессмертностью, когда
торжество затягивает туманом — от такого места обычно хочется поблевать
необходимо узнать, что означает намерение
зашить платье и перестать бояться
никогда не бояться темной воды
стоять в одной точке на карте
дырявить циркулем точку
нырять за реликвией каждый день
домысливать, как глубоко
чернила пролились в поры
до того как родиться
и каждый день будет учением о том, как висеть на волоске, правильно выгибая спину
не зная, что означает намерение
я прихожу сюда с тем, чтобы шить рану, но рана заполнена невыученным уроком.
leider, genau, warum. я слышу слова, я их вспоминаю — я не понимаю, как завязать
узелок на нитке с помощью языка
* * *
легкое
на подъем ступни
легкое
сколько стоп
помещается в
клетку
чье
отражение в клетке
легкого
за которым спина
обожженная
деревом
узоры на ней
расплылись
во времени
* * *
что до будущего то его действительно нет
отсутствует по самой заурядной причине
дух времени прижимает ухо к асфальту
сдирает кожу с щеки и держит колено на горле
не потому что ничто на этом свете не вечно
не потому что кто-то всё еще почему-то жив
будущего сегодня не будет его не будет и завтра
пусть всегда будет лодка привязанная к забвению
пусть всегда буду я матадор и тряпочка матадора
сгусток материи продуваемый всеми ветрами
сквозняк исчезающий в самом счастливом конце
если бы кто закрыл за собой окно или дверь
но мила пустота к ней не страшно прижаться
и все конечно любили меня пока дерева молчали
Дан Ротарь
(Таллинн, Эстония)
* * *
Я забыл
Что такое течение времени
Список потерь
Как список покупок
В мокром кармане
Джельсомино прошу не молчи
Скажи
Во что верить
Теперь
В то что забыл
Или просто в непостоянство памяти
Редко выходишь на связь
А может и это просто помехи
Видел ли ты когда-нибудь столько чудес
Лес
Вязь на песке
Такое случалось с каждым
Смотри как
Застыли реки
Войди в эту воду дважды
Что-то
Забыл
Я
Что-то
Про непостоянство памяти
* * *
Вот мой потолок
Дальше только чердак
Предпоследняя серия Санта-Барбары
Предбоссник на полэкрана
Первый файзер
Предварительная жестокость
Предощущение разрушения
Предчувствие гражданской позиции
Последний звонок
Первый звоночек
Предупреждение перед начальными титрами
Преднамеренное счастье
Миленький ты мой
Возьми меня с собой
Чагин
Шагом
Марш
* * *
Мы обмылки
Соедини нас
Не получишь
Ни куска мыла
Ни жизни
За чертой
Как в тот четверг
Когда под мостом
Ехала электричка
А ты махал ей рукой
Глядя в невидимое окно
Которое заиндевело осенью
И кленовыми листьями
Распадалось
На тысячи слов
И ярких
Неувядающих
Незащищенных
Вечных и верных
Ответов
Здесь так много света
Я закрою глаза
И намылю веревку
Вот только соединю
Два обмылка
Улья Нова
(Рига, Латвия)
* * *
господи Хиросима
или любой херувим
в смысле что керосина
не лей вблизи огня
лучше раздай по капле
всем у кого нет сил
чтобы во тьме светил
и не забудь про меня
первый второй реактор
укутай синим плащом
который у Рафаэля
или кого-то еще
знает велоцираптор
помнит ихтиозавр
хищные вымирают
сильным не по зубам
а ты изотопы урана
сохрани от тирана
сбереги от огня
чтобы не стерло
ящерицу-варана
необратимо
и павиана
и пеликана
и не забудь про меня
* * *
черным по черному
белым по белому
войной по войне
нет войны во мне
червлены рыбы
вечернего неба
были червивы
червовы небыли
пепел на поле
боли земли
луну украли
солнце снесли
тело девочки
кисти клочки
перестрелки
чулки осколки
рваная челка
взрывная сторонка
не вой не волочи
по зимней полночи
Ян Пробштейн
(Нью-Йорк, США)
* * *
у нас все в порядке
мы отстояли свои идеалы
идеи ориентиры
перековали мечи на орала
а после в обратном порядке
орала согнули
соединили пунктиры
трассирующие пули
* * *
Нас разъединила вера с привкусом серы,
борьба за светлое будущее во тьме,
любовь к заводным апельсинам,
летающим тарелкам, надежда
на справедливость и слово,
которое было в начале концов.
Ничтожества сумняшеся ничтоже
витийствуют на площадях,
телеэкранах и в сетях,
сидя в высоких телебашнях,
и стены башен высоки,
но Бог с заботою всегдашней
уже смешал нам языки.
Светлана Малышева
(Таллинн, Эстония)
Tsuru no sugomori
От моря до моря,
От земли до неба,
От лета до снега
На вершинах гор
Танцуют тысячи журавлей.
Где они, где они, где они?
Вот они, вот они, вот они!
Вижу, вижу, вижу!
Танцуют они,
Шелестят тонкими крыльями
И поют, поют, поют.
В лучах заходящего солнца
Танец тысячи журавлей.
Танец и память любви.
Вот они, вот они, вот они –
Длинные шеи вытянув
И распластав в полете тела ‒
Нотами, нотами, нотами…
Кто они, кто они, кто они?
Журавли, журавли, журавли!
TSURU NO SUGOMORI
Кто они? Где они? Вот они! ‒
Шептал мне маленький мальчик
В августовские дни…
Владимир Хрусталёв
(Тарту, Эстония)
*
Целый месяц от корки до корки
Нарастает луна
Одной
Ей быть до рассвета
В сплошной
Тишине.
В вине.
Листья кружатся в танце
С вечностью
Наравне.
О тебе, обо мне, о войне,
О тебе, о войне,
Обо мне.
*
Научи меня шить, танцевать и любить,
Рассекая все волны плыть.
Научи рисовать, ворожить и чудить,
Замечая оттенки, жить.
Ветра воздух вбирать, в голос петь и кружить
Над цветами пчелой златой,
За мечтою спешить и с судьбой говорить
На родном языке с тобой.
Наталья Мери
(Хельсинки, Финляндия)
Мой ангел
«Когда говорят пушки, музы молчат…»
Вот и моя Муза замолчала.
Мой ангел сложил свои крылья,
по его белоснежным щекам катятся слезы.
Он больше не диктует мне стихи,
он разучился разговаривать.
От его всхлипов сердце
наполняется свинцовой тяжестью,
тревожным предчувствие беды.
он обескуражен, испуган, безнадежен.
Его огромное сердце наполняет горечь,
его ангельские силы
превратились в беспомощность.
‒ За что? – вопрошает он.
Но нет ответа…
Лидия Тихонович
* * *
я потеряла чемодан
в нем книги зимнее пальто
сыр закатился под диван
закоченела ну и что
от почему до никогда
идти откуда в никуда
но снова поезд догнала
без чемодана и пошла
на дно
или наверх
будет кино
вылетит стерх
или сурок
последний звонок
от витража до виража
согреет старое манто
на полпути до миража
на полке лишь один Арто
театр жестокости когда
я покидаю города
открытые с тобой вдвоем
о чем же я да ни о чем
Майк Гиршовский
(Чикаго, США)
Маугли
1
Всё говоримое и делаемое ‒ отголоски.
Отзвуки.
Всё об одном.
Человек бессмертен.
Убеждение в смертности убивает.
Да, это та самая вера, которая может двигать горы.
Но Магомет идёт к горе сам.
2
Тебя научили.
Ты не знаешь, умерли ли те, кого ты похоронил.
Веришь наученный верить.
3
Тебя научили знать.
И ты знаешь.
* * *
Вы не боитесь смерти
Мы не боимся смерти
Вы смелые
А мы ‒
Не знаю
Вы не боитесь и идёте к ней навстречу
А мы живём с ней с просто близким другом
Советующим иногда
Что ‒ так, а что ‒ пока не ясно
Не надо смелости
Кто знает
Не умрёт
К нам смерть с улыбкой
Заходит выпить поговорить и помолчать
* * *
Хватит умирать.
Перестаньте.
Людмила Казарян
(Тарту, Эстония)
* * *
здесь белая ночь и речной волны
розовый блеск на заре ‒
но всё это тоже внутри войны
в поганом её нутре
и это острое чувство вины
и в ножички с ним игра ‒
они оттуда
они из войны
они из её нутра
* * *
чужую беду
не развести руками
небо не заслонить ладонями
даже очень большим сердцем
не осветить дорогу
* * *
я всё больше впадаю в грех
беспричинно рыдая
ревмя ревя
и с земли поднимаю лесной орех
с выходным отверстием от червя
Ирина Семёнова
* * *
Я уже давно молчу и не возражаю
Да и те, кто не смотрит телевизор
Тоже сами мало соображают
Мало кто понимает:
Мы только пыль у них под ногами
Все хотят стать обладателями ног –
Пылью не хочет быть никто
Но можно себя обмануть:
Включаем телевизор или ещё что-нибудь.
Они всё равно нас поссорят
Какая разница: по телевизору или ещё как-нибудь?
Мы же всё равно идём на войну
Милена Макарова
(Рига, Латвия)
Леополис. Посвящение Львову
Когда-нибудь, я все позабуду, но пока еще помню –
Голубей варшавского вокзала,
Полдень на Иерусалимской Аллее,
«Дзенькуе бардзо» и «Откуда вы, пани?»,
Светящуюся ночную дорогу
И солнечный свет Леополиса…
Когда-нибудь все позабуду, но пока еще помню –
Облака над Доминиканским собором,
Чайные свечи на бронзовой толстой решетке,
Пламя, зажженное пред Господом,
Время осенних свадеб, любви и молитвы.
Я снова здесь. И все на своих местах,
По-прежнему. И любовь. И сентябрь. И король Данило.
И подземные реки. И золотой аромат кофеен.
И несгораемые манускрипты книгарен. И одиночество.
Но вчера меня настигло странное чувство,
Плотное, словно сияние,
Ощущение собственного бессмертия.
(Не странно ли: ни любви, ни войне
Бессмертье не нужно?)
Я не знала, что с этим делать,
Лишь поняла, что есть города, в которых…
Воздух осени нежен, звенит
То старинной музыкальной шкатулкой,
То детским голосом,
То полуразбитым трамваем.
Куда ведут эти рельсы? К церкви Снежной Марии?
Высокому замку? Месту несбывшегося свидания?
Мне уже не узнать. Но я помню, помню,
Я все еще помню, а может, вовек не забуду,
Ибо так властно струятся во мне
Две крови королевского Львова,
Что дзэнькуэ бардзо. Что, будь ласка, Господь,
Не оставь свою девочку!..
Память причудлива и прозрачна,
И подобна подземной реке,
Небу над Доминиканским,
Орхидеям в вечерних окнах.
Кто-то исписал ставни
Словами Рабиндраната Тагора:
«Не бойся мгновений, так поет голос вечности…»
Никогда не умела, Господь,
Читать твои Знаки.
Но все же… я помню, помню,
Помню, что я ‒ бессмертна.
Ольга Зверева
(Харлем, Нидерланды)
Сказка четвертого поросенка
(Моя любов зів’яне)
море
шершавым языком устриц
лижет то что станет
гравием в моем саду
(Знову)
камень катится в воду
камень хочет быть морем
вырасти до жемчужины
не становиться старым
иссушенным
не становиться сушей
(Ніколи)
я беру камень в ладони
несу на берег
я построю свой дом
из камня
из моря
* * *
Когда мы притворялись злом,
мы шли на охоту, надеясь, что нас не увидят.
Туман расслаивался по поляне: облако-воздух-облако.
Мы сворачивались в туман, так что торчали лишь ноги.
Думали, что тот, кто увидит ноги, не свяжет их с телом.
Не свяжет наши тела со злом.
День расслаивается на долгосрочную и краткосрочную память
(двадцатилетний туман,
часовой дождь
пятиминутный дым над горящим домом
толькочтошная картинка из новостей:
ноги водителя троллейбуса,
не связанные с водителем троллейбуса)
и вновь поглощает себя, собираясь в одно одно:
воздух
туман
человек
троллейбус, уходящий назад
втогда, где мне три года,
и я первый раз еду на нем в больницу.
Леонид Яковлев
(Хельсинки, Финляндия)
* * *
тень пепелаца убегает к горизонту
от солнца что сегодня сзади светит
фантом в закат не верит
краски эти за пепел говорят
зря не трезвоньте
не нажимайте на клаксон напрасно
и в зеркале старайтесь не увидеть
случайный свет
сказал ещё овидий прекрасна тьма
но нам с ней не погаснуть
* * *
сладкий запах скандала слетает на кожу
это дерево может и свято
но внезапно достало
и аист встревожен и капуста
и царь вероятно
кораблей да ботинок
скреплён сургучом список
жаль только что не дочитан
не жалею уже ни о ком ни о чём
словно свиньи о крыльях вне быта
* * *
тёплый синий по горькому белому
смысл порвёт на израильский флаг
финский греческий
что ж ты наделал мунк
с эшафотом взрыватель сопряг
наделишь простотой на неделю
слишком сложен мир сложен да нем
пролетит козодой
наст устелют вышней ложью
в саду хризантем
* * *
первый снег этой осени
гибель как всегда подступает внезапно
год умело четыреста выбил из двухсот
а кровавые пятна на мишенях
его не смущают
в самом деле не в мёртвых же целить
пусть живые не просят пощады на холсте
на простой акварели
Ирина Зиновчик
(Рига, Латвия)
Черный квадрат
Так бывает – кто-то кого-то любит, а этот тому не рад;
и вычеркивает его из списков, разрушая мумии старых слов.
И тогда взлетает Малевича неопознанный черный квадрат,
и парит над памятью прежних счастливых снов.
Пучеглазой рыбине в бездне морской до чего хорошо;
но если ее поймать и показать до невозможности белый свет,
то несчастная рыба, переживая смертельный шок,
вскоре скончается, ибо в ее мире света в помине нет.
А у тебя, подумаешь, ‒ какой-то до несерьезности черный квадрат.
Говорят, если его маленечко обнажить,
то можно увидеть пусть не луны половину обрат-
ную, не пейзаж прекрасный, но смысл. А с ним уже можно жить.
Муха
Я маленькая муха
под большим увеличительным стеклом.
Я складываю руки в молитве.
«Смотрите, она потирает лапки!» ‒
страшные чудовища в ужасе кричат.
«Сейчас она отложит свои яйца
в наш незапятнанный мир!»
Я поднимаюсь над суетой,
встаю с ног на голову
и натыкаюсь на липкое настоящее,
в котором вязнут все мои мысли и надежды.
В отчаянии я делаю последнее усилие
и взлетаю.
«Маленькие дети, ‒ думаю я.
‒ Хорошо, что вы не успели
оборвать мне крылья».
Анна Голубкова
(Кирьят Моцкин, Израиль)
* * *
бездна бездне говорит
у меня душа горит
бездна бездну призывает
и ей чаю наливает
скилла и харибда никогда не сойдутся
а меж тем они любят друг друга
они друг к другу тянутся
еще еще немного дорогая
еще еще
плещут зеленые волны
в ужасе откатываются назад
еще хотя бы миллиметр
давай давай дорогая
кричит харибда скилле
еще чуть-чуть и мы будем вместе
навсегда вместе
сольемся в одно целое
и никто нас больше не разлучит
но неумолимы силы природы
неподвижны прибрежные скалы
и только хрупкие кораблики гибнут
разбиваются о камни
хрупкие кораблики
попавшие в тиски этой любви
скилла скилла говорит харибда
я люблю тебя дорогая
у тебя такие красивые пальцы
ты так прекрасна в лучах заката
милая милая моя харибда
отвечает ей скилла
на тебе блики морских барашков
отблески розового рассвета
я тебя тоже просто обожаю
и они тянутся тянутся друг к другу
преодолевая миллиметры
еще и еще ближе
почти дотрагиваются
но страшная сила тут же отталкивает их обратно
и они в отчаянии смотрят друг на друга
плачут жгучими ядовитыми слезами
и мечтают о невозможном счастье
ну а в пространстве между ними
плавают обломки кораблей
и раздутые трупы мореходов
не стой на пути у высоких чувств
не вставай, дружок, на пути у высоких чувств
у тяжелых чудовищных чувств
смертельных хтонических чувств
так похожих
на любовь харибды и скиллы
* * *
любовь вспухла как нарыв
сначала заражение
инфицирование
медленное назревание
и вот она любовь
красивая
зрелая
просвечивающая через тонкую кожу
скоро скоро прорвет
и хлынет потоком
прекрасная чистая любовь
похожая на гной
прорыв и очищение
потом останется рана
пахнущая рыбой и металлической стружкой
главное, чтобы вырвало
чтобы прорвало
чтоб проблеваться раз и навсегда
захлебывающейся любовью
с кусками плохо переваренной нежности
блевать склоняясь над коммунальным унитазом
и кричать любовь любовь любовь
что ж ты сука покидаешь меня
покидаешь навсегда любовь
смываемая потоком воды
в обширную московскую канализацию
Олег Дозморов
(Лондон, Великобритания)
Вышел с собакой
Тем равнодушней, чем больней,
тем эти рожи здоровей,
чем больше проливают крови,
нет смысла их ловить на слове.
Сегодня небосвод как клей.
Мать ест на завтрак сыновей,
и есть еще на ужин пицца,
и врет профессор Соловей:
он все хитрей и веселей.
И не из чего застрелиться.
* * *
Не только сочиняю,
над вымыслом парю,
еще я вспоминаю
и фоточки смотрю.
Какие фестивали,
какие города!
О, как нас принимали,
платили иногда.
Все резко изменилось,
как объявили блиц,
как будто расчехлилось
их выраженье лиц.
Понаблюдай за трендом,
узнаешь что почем:
вот этот стал поэтом,
а этот ‒ стукачом.
* * *
Кошка нежной быть умеет,
бесконечно предан пес,
все прощает, гладишь ‒ млеет,
скачет рядом, машет хвост.
Люди ‒ те еще скотинки,
люди любят убивать
и печальные картинки,
охая, рассматривать.
* * *
Когда темно во всей природе,
презрительна и молода,
на воспаленном небосводе
восходит черная звезда.
Она на все дает ответы,
и с ней совсем не тяжело,
и с ней одной не надо света,
поскольку больше не светло.
Михаил Шерб
(Дортмунд, Германия)
* * *
Отделяя от птицы пение и полёт,
Набухает железо, лопается, цветёт.
Стая окон, взлетев, превращается в рой осколков.
Ураган, цепляясь за грунт из последних сил,
Ось симметрии выгнул, перекосил,
Словно хлебные крошки, строенья смахнув с пригорков.
Сводный хор скорбящих людей и зверей живых
На разорванный воздух криком наложит швы,
Но замолкнет вскоре, запутавшись в огласовках.
И опять над пожухшей травою сомкнётся синь.
В опустевших дворах – ни наволочек, ни простынь, ‒
Только дым повис на бельевых верёвках.
* * *
Бесконечно бредя сквозь арки,
Потерявшийся насовсем,
Я блуждаю, как ветер Харькова,
В лабиринте сгоревших стен.
Сам хозяин своим рыданьям ‒
Их теперь не услышит никто, ‒
Но от собственного дыханья
Мне уже не бывает тепло.
Встрепенусь на рассвете жаворонком,
Чтобы к вечеру стать совой.
Днём и ночью упорно, жарко я
Дискутирую сам с собой.
Не забраться к Богу под юбку мне:
Завернувшись в спираль, как моллюск,
Сам себя на руках убаюкиваю,
Над собой до утра не сплю.
Подбородок, колени, локти,
Голова, поясница, живот:
Словно я был разломлен на ломти, ‒
Только каждая часть живёт.
Словно заново был раскроен
И разрезан великой бедой.
Ты полей меня мёртвой водою,
Прежде чем поливать живой.
Ирина Сисейкина
(Тарту, Эстония)
* * *
царей и приспешников ‒ наперечет,
холопам же счету нет.
гордятся, что каждый был обречен
родиться в великой стране,
бездумно огромной, что жутко самим,
с пропитым рябым лицом.
убожество хижин не тронет мир,
война не дойдет до дворцов
латают ее ‒ за стежком стежок ‒
и рвут без фальшивых чувств.
и там я буду такой же чужой,
но здесь я жить не хочу
* * *
Темным утром он просыпается, и его мысли чем-то заняты,
Идет на кухню, пьет свой чай, и его мысли чем-то заняты,
Пропуск, ключи, через мост метропоезд, лица как маски, мысли заняты,
В старом вагоне мягкие сиденья, желтый узор, его мысли заняты,
Кофе, планерка, завтрак в буфете, блокнот, диктофон, дежурные шутки,
Он за день успеет в тысячу мест, встретит сотню людей, не забыть бы по имени,
В этом городе нужно быть быстрым, как ртуть, чтобы не потеряться, не утонуть,
В этом городе нужно быть текучим, как нефть, чтобы быть в цене, чтобы уцелеть,
В окнах редакции гаснет свет, он уходит домой, его мысли заняты,
В старом вагоне мягкие сиденья, снова эти узоры на желтых стенах,
Он войдет домой тихо, на цыпочках, и заснет, лишь виском коснувшись подушки,
Завтра новое утро, дождь, снег или внезапно багровый рассвет,
Только богу известно, где он окажется, чем его мысли будут заняты,
Вильнюс, Цхинвали, Владивосток, Питер, таджикско-афганская граница,
Париж, Берлин, Нагорный Карабах, Сорренто, Грозный, леса, окопы,
Что он увидит, каких людей, будут ли они к нему снисходительны?
Что он им скажет? «Я вам помогу» или «Не стреляйте, я журналист»,
Вы в его объективе, жизнь россыпью на фотопленке,
Эти кадры – его секретный код, его шифр к величию человеческому,
Пусть руки в мазуте, колени в грязи, это, право, неважно, какая разница,
Вы бы видели эти кадры – за них вся любовь, все немое обожание…
В бездонное небо взлетает ТУ, он смотрит в окно, его мысли заняты,
Утро, аэропорт, грустный серый рассвет, слякоть, такси, его мысли заняты,
Кухня, чайник, газовая плита, остальное потом, пусть и мысли заняты,
Смыть эту грязь, завтра будет обычным – через мост метропоезд, мысли заняты,
Съездить в тысячу мест, встретить сотни людей, он пакует камеру, его мысли заняты,
Может быть, снова в городе, может, снова лететь, он готов ко всему, его мысли заняты,
И нет для него иного пути, только бежать, только вечно идти,
И, конечно, его мысли заняты,
И в них нет и не будет места
ни единому
воспоминанию
обо мне.
Алёша Прокопьев
(Берлин, Германия)
* * *
за гремучую до
за державную ми
дорогие мои москвичи
красной книги
жуть ямкоголовую
в голове бесполезной включи
исчезающе милые гады
с нулевым на хвосте погремком
как чудны нам вы чада ли ада
по сравнению
брат ты о ком
брось забудь не кричи не заучивай
птицу лучик старуху тюрьму
благородную я не домучивай
лучше зорче гляди через ключево:
свет руки проходящей сквозь тьму
* * *
ветка становится временем
и уходит в не
вне?
там не я
я скажу вам по-русски
сказал он тихо
и пышным матом расцвёл
эпилепсия это эпиграф
эпичный йепать Эпиктет
когда ногу ломают слова
в Кривоколенном к примеру
там
и рядом
ломают
ломают
цветёт тамниЯ
я / мы
знаем
все знают
завидуйте пташки
молчите
там эта ветка
в дальневосточном поклоне
что есть язык
что есть я
кто между нами
не я
* * *
вроде всё за тебя
даже лист что умеет смотреть
даже куст что умеет гореть
даже трепетный ветер
славимый и славный
и невесть он откуда
прилетает невестой
чтобы нежиться-ёжиться
не найдя себе места
а тебе и подавно
и он шепчет слегка шепелявя
космический шут
фантастический Freier
я скажу тебе вот что
отчего же судьба умереть
так что больно гореть
так что больно смотреть
жалкий жалкий поэтик
бумажный ты мой самолётик
отчего только мост ты
флаг на плотике певчая почта
Надежда Воинова
(Стокгольм, Швеция)
Переводы из Имана Мохаммеда
* * *
дым как человек
подниматься над человеком
ногти так близко
уничтожаются контуры
в бешеном движении
деревья слезы выжимают
из мраморного утёса
флора смешивается с влагой земли
* * *
дыры в длинах
трепещущая ткань тумана
нырять в контраст
между ударами ножом
и тишина прощанья вечна
свечи капают вверх
на лиса набитого
готового напасть
когда он был убит
* * *
дома стоят физически и мёртвы
взгляд витает в водах мозга
свиваясь и приязываясь сквозь нити
в душу глаза
дождь продолжает лить,
попав на землю
* * *
руки отрублены
или руки фотокамеры
нести смерть
объявить о смерти
воля покинуть тело
рука держится крепко
глазная выдержка н
абирая скорость и цвет
создает новую
старая падает
Станислав Бельский
(Днепр, Киев, Украина)
* * *
и царапины раскованной довесок –
длинный список смерти
в сезон
«гуманитарных обстрелов»
парк расснеженный
под стригущей метелью убийства
дважды выблюй меня подарошку
соляной столп культуры
тридцать семь из сорока ракет
шестьдесят из семидесяти шести
как если бы сослагательное наклонение существовало
в холодном обмершем квартале
на левом берегу днепра
лотерея времён зажмуренных
не могу словами белыми
не могу словами синими
(для ненависти нужна заслонка)
золотарь принёс в подоле
неощутимую пользу
(за неимением прозы)
быть стихопрозе вдоль балкона проклеенной
без очистных упрощений станет спокойней
так легко записывать длинные фразы
даже не задумываясь: куда в какую из книг
издадут ли её когда-нибудь волонтёры
книгу без света и тепла без воды но и без резкого запаха
длинна ли очередь к соседнему бювету?
случай летит из пращура/прищура/клеща
просто чёрного плаща полнейший пиздец скрывающего
брут убивающий заснеженного авеля
каин целующий грохочущего арлекина
успеть подзарядить бессмыслицу по графику включений
в человека ли мокрая станция?
характер починок заметен
по ряду блуждающих диоптрий
предлагаем заменить временно отсутствующий товар
украинский хлеб на шрёдингерову шоколадку
сало посолим с чесноком
полежит на балконе
холодильник большая роскошь в чернильные времена
электробритва тоже большая роскошь
компьютер без зарядной станции запредельная роскошь
горячая вода – неистовое сбивающее с ног счастье
(появится ли на этой неделе?)
сбивающее – нет, в переносном смысле
с трубами всё в порядке
ожидаем финал этого чемпионата
может быть весной
* * *
а
компактные игры под прицелом х-22
затишно тільки ракети шугають
(русский это звучит как трупный smell
живые хоронят живых
мёртвые хоронят мёртвых под рапсодии
воздушной тревоги
закопайте эту-любую русскую идентичность
чтоб не воняла
лишний повод избавиться от лишнего)
б
острое ощущение личной истории
вот например саночки на шкафу
в них катались оба моих сына:
инвалид покойный
инвалид живой
фотографии старшего: в коляске
/позади смятый железный ящик/
на кухне с весами на детской кровати с книжкой
на свежевымытом полу рядом с раскрытым зонтом
в белой пижамке смешной
в
сообщения в чатах:
в киеве воздушная тревога
в днепре воздушная тревога
ну как же сегодня праздник
крещение
значит будут бомбить
ждём ракеты и дроны в гости
будем отпаивать себя крещенской водой из луж
ожидать крещенскую воду из сипящих кранов
ожидать крещенский свет из обесточенных люстр
сообщения в чатах:
застрелен при исполнении обязанностей двойного агента
власти сна рассматривают возможность ударить по крыму
в инсте и фейсбуке разрешат женские соски
насыщенная однако тревога
проверить что ли где здесь убежище
или как всегда положиться на случай
на бросок долбаных русских костей
/привет стефан у нас горилка покрепче/
г
«действительно ли художественно
то или иное подражание /гамельнским крысоловам?/
подчиняется ли оно критериям
правильного подражания вообще»
– пишет рансьер –
«искусство /убийства?/ не существует
как наименование вотчины»
лишние слова проскакивают через
любой читаемый текст
батареи гудят
в январе бывает радуга
не запретили
не покрыли маскировкой
в дверь стучат: на этаже
подростки-колядники посевают
тревога продолжается
по всей украине тревога
четверговая удавка
загальне затьмарення: у небі
у просторі у часі
Андрей Иванов
(Таллинн, Эстония)
Фрагмент из повести «Время песочных часов»
Жак родился и вырос в Риге, учился в Питере — но север вреден для меня. Он проживал в разных городах, ни в один не врастая. В некоторые города он влился (его слово), проживая как бы на разных витках спирали — так, по его словам, в Риге ему удалось прожить несколько разных жизней: одна ползла, словно он долго взбирался в горку, другая была пунктирная, она состояла из толчков — безуспешных попыток понять отца и брата; и третья жизнь, быстрая, насыщенная, музыкальная, мелькала, как съемка из машины в фильме «Менильмонтан».
Солнечный человек, седой, немного бородатый. Еще до смерти жены я обнаруживал в нем какую-то ранимость; потому, видимо, что человек он хрупкий и свою хрупкость сознающий, не всем и не сразу открывается. У него что-то со здоровьем. Скорей всего, мнительность. Ипохондрик, конечно. Всегда пытается пить меньше, курить меньше, есть меньше… Такое планомерное урезание себя: занимать меньше места в пространстве. Меньше бывать на людях. Сказать как можно меньше. А лучше держать язык на замке, в наше-то время. Три бокала красного — вечером, в оранжерее, при свете свечей. Бриз, шуршание листьев… Может быть, воображает себя маститым писателем старой школы. Нет, скорей всего, нет — я чувствую, когда человек повернут ко мне своей искусственной стороной. Да, он довольно сделанный — все эти костюмы, бабочки, платки… Допускаю, что гардероб был продуман и собран Сильвией, его покойной женой. («Кем бы я был, если бы не она?..») Но это не раздражает, а скорее умиляет. Он подустал и не боится показаться нелепым. Плохо бреется. Неловок.
«Совсем недавно было и того хуже…»
(Это шепчет его невестка — мы в оранжерее, я стою на стремянке, меняю треснувшее стекло, накладываю замазку.)
«Он совсем не ел… После смерти Сильвии он был никакой. Не говорил, не ел, ни на что не реагировал… Сейчас уже получше стал…»
Получше… Чихвостил Уильяма Кентриджа и в хвост и в гриву! Мы ходили смотреть его инсталляцию «Слаще играйте танец», которой отдали большущий зал в центральном музее и на каждом столбе рекламировали. Я был поражен, из экрана в экран сажей вымазанные силуэты переходят, влача на себе клетки, памятники и флаги, дрыгающих конечностями скелетов и выступающих политиков, силуэты сеют листовки, жнут смерть, пьют черное молоко и тянут капельницы, а за ними браво шагает оркестр. И все это шествие на восьми огромных экранах! Я не мог оторваться. Он меня растолкал и повел пить кофе, по пути разгорячился: Ну и где тут Целан?.. — Целана ему, видите ли, не хватило.
Дурная походка, ковыляет (наверное, подагра). Назвать человеком аккуратным его никак нельзя. Говорит отрывисто, иногда не проговаривая слова до конца. Ничего не изучает, просто копается в случайно подвернувшихся документах, читает много и беспорядочно. У него нет идолов, нет икон и полки, похожей на Олимп, тоже нет. В его блокнотах нет редких слов — он не за словами и выражениями охотится, выписывает кусками, много просто странных кусочков, вот он забыл листок на полу, я его поднял и к себе утащил, вертел, пытаясь понять, к чему это? Но вскоре понял, что это записка к работе над романом «Госпожа Безобразова» (см. записку №1) .
Зарисовок не встречается. В книгах нет вложенных травинок и открыток. Я люблю использовать в качестве закладок билеты, он их выбрасывает: мусор бессмысленного прошлого. В его музее марки и монеты из чужой коллекции, своих у него нет, поэтому я не знаю, как он ориентируется в лабиринте своей жизни. Я считаю, что человек должен изучать лабиринт своей жизни, даже если он изучает чью-то жизнь, какого-нибудь художника, писателя, он должен через него, как сквозь цветное стеклышко, всматриваться в свою собственную судьбу, и начинать не с даты рождения, а даты смерти: гораздо важней, по-моему, когда человек нырнул в небытие, нежели когда он родился. Кто-то может возразить: дескать, что мне, живому, толку от даты чужой смерти? — А вы всмотритесь в законченную жизнь другого человека, представьте, что завтра умрете и сопоставьте узоры! Так, например, я с запозданием осознал, что моя мать родилась в один день с Габриэль Витткоп, 27 мая, правда с разницей в тридцать лет, и все же мне это многое объяснило — и ножи, и цепь под диваном, и многое другое, мама тоже стремилась уйти из жизни самостоятельно, но я, как порядочный идиот, совестливый кретин, помешал ей, конечно, продлив ее агонию на целых десять месяцев, а если бы не помешал, она бы сделала мне к дню рождения хорошенький подарочек. Мама часто себя называла «тигром, рожденным днем».
Кабинет Евгения Петровича под моим чердаком: скрип половиц, вздохи…Его динамика настраивает меня на путешествие: лежу, слушаю его шаги и почему-то чувствую себя, как в поезде. Кашлянул — и мне невольно хочется прочистить горло. Пошел запах сигаретного дыма — я тоже потянулся к трубке. Закурил, пошел дальше, отверг предложение пустой и удивительно белой скамейки: нет, похожу, пока ноги носят. Да потому что я в парке! Сижу на следующей, записываю:
Дом тоже изменился. С тех пор как въехал с семьей его сын, в доме ремонт не прекращается и, думаю, никогда не прекратится, потому что сын его — человек хлопотливый — без устали стучит и сверлит, и швейцарский дом на глазах становится русским: везде помарки, недоделки, штрихи самостоятельного копания, и, сдвигая кран в сторону красной отметки, руки ловят холодную воду, к чему привыкнуть невозможно, а указать на это неловко. Удивительно, что сам Евгений Петрович ни разу словом не обмолвился. Видимо, ему нет дела до таких пустяков.
Война не собирается заканчиваться, переходит из одной фуги в другую, будто затягивая петли. В новостях одно и то же — возбудили уголовное дело, осудили, приговорили, скончался, убит… Это наш русский нарратив. Как не взвыть! Русская заграница гадает на кофейной гуще, как по Булгакову, даже неловко за них… ссорятся, лаются, лопаются от важности… что-то делят, подсчитывают километры и лайки… Куда бы ни поехал русский человек, всюду ему тесно… А не думал он, что другим рядом с ним тоже тесно?! Как писать на родном языке, если он становится все больше и больше чужим! Он был для меня яйцом с толстой скорлупой. Вылезти из него, родиться в чужую шкуру… Нет, поздно перерождаться. Нет смысла прятаться: достанут и сожрут, как устрицу, опишут послевкусие.
Обещай, что будешь жить! Живи за меня тоже… За меня…
Я думал, мы будем долго жить вместе…
Doing the garden, digging the weeds…
Я здесь стал другим человеком — я стал Жаком. Я осторожно себя сочинял. Позволяя надо мной трудиться другим, слетались они, будто пчелы, осматривали меня, что-то советовали их взгляды, что-то высматривали внимательные глаза, и как-то настраивались мои струны, голос становился созвучным их голосам, движения делались плавными; цвет, свет, движение воздуха — я стал воспринимать иначе… и во всем стал другим. Приноровился. А началось с шутки и, пожалуй, с неприязни к собственному имени. Птичка пропела: Frère Jacques, Frère Jacques. Жак — простак, курит табак. Где Жак? Ушел в кабак. Посмеялись, так и пошло… Жак носит морской бушлат с большими блестящими пуговицами и смешную кепи с помпоном, люди веселятся. Здесь легко принимают шутовство, это своего рода ступенька к мудрости. Жак посещает барахолку и фермерский рынок, собрал небольшой музейчик, обстругал и отполировал ящики, покрыл лаком, вставил несвежие стекла, внутри каждого ящика какой-нибудь экспонат: письма Мсье Ле Серфа, старинные открытки, фотокарточки: триплан Безобразова (1914 г.), три российские императорские марки, две большие монеты с профилем Николая Второго; патрон и пистолет М1911, приведенный в негодность в полицейском участке, рукоять пистолета залита плексигласовым стеклом, под которым фотокарточка киноактрисы в купальном костюме; на стенах висят рапиры, картины местного художника, карта Маньчжурии (середина 19 века), портупея, планшет, ремень и многое другое. Так я оборудовал гостиную, таков Жак. Сам себе удивляюсь.
Юлия Подлубнова
Родилась в 1980 г. в Свердловске. Окончила филологический факультет Уральского университета. Как поэт публиковалась в журналах «Урал», «Лиterraтура», «Цирк Олимп + ТV», «Плавучий мост», «Вещь», 4 томе антологии «Современная уральская поэзия», на платформе Ф-письмо, на порталах «Солонеба» и «полутона». Автор книги стихов «Девочкадевочкадевочкадевочка» (2020), литературно-критических книг «Неузнаваемый воздух» (2017) и «Поэтика феминизма» (2021, в соавторстве с Марией Бобылёвой).