150 Views
* * *
последнего с улицы нашей забрали.
теперь только бабы и дети вокруг.
и я, что остался в стихах о цхинвале
донашивать форму, сжимая подруг.
мы, словно бы точки на карте вселенной,
которых еще не свезли на убой.
один укатил, как неделя, в сорренто,
другой в психбольнице болтает губой.
смешно, что своих же боится народ мой,
ведь песенки петь – еще не воевать,
пока их муштрует какой-нибудь ротный,
что нужно без ног, но в атаку вставать.
так сложно на свете не делать оценок,
а делать сложнее, пожалуй, вдвойне,
поскольку живешь у судьбы под прицелом
на этой всеобщей и личной войне.
те мочат нас, здесь же свои добивают.
не денешься ты никуда, идиот.
должно быть, пришла разнарядка из рая,
что пленных не брать, а с наскоку – в расход.
и вот я сижу, притоптав свой окурок,
пока предо мною детишки снуют,
а рядом мамаши, как здешние куры,
кудахчут, пока их мужей не убьют.
вот эта картина, победы и славы.
а как начиналось и как сорвалось.
хоть выжил ты, только ты – вечный варавва,
а смерть побеждает один лишь Христос.
* * *
а рассвело
совсем незаметно.
мир этот бледный
весь замело.
снова нам жить,
неумело, бесцельно,
горькую цену
за время платить.
так и всегда
проходили здесь люди.
счастья не будет.
такая беда.
выйти, вдохнуть
замороженный воздух.
под эти звезды
лечь и уснуть.
чтоб не нашли
ни свои, ни чужие.
как мы и жили.
вот так мы ушли.
* * *
остались здесь все стойкие… и я.
не знаю сам, как здесь я затесался.
они живут без боли, без вранья,
а я листом сорвавшимся остался.
так, заодно со всеми буду жить
и праздновать какую-то победу,
хоть чувствую себя совсем чужим,
идущим словно по чужому следу.
немного нас таких еще живет –
кастратов мирных, воинов лишь духа.
нам говорят, что мы – пустой народ.
а мы поем и пишем здесь вполслуха.
пока страна звучит на ноте пуль,
зачем нужны артисты и поэты.
но ведь придет когда-нибудь июль,
и мы вам пригодимся тоже где-то.
ну а пока… здесь стойкие… и мы.
сидим и греем жопу по подвалам
среди своей неядерной зимы,
которой нам еще недоставало.
* * *
когда отбой воздушной был тревоги –
мы говорили тихо: слава Богу.
и атеистов не было следа.
уверовало много нас тогда.
мы, находясь в своих жилых квартирах,
познасли смысл и ценность всего мира,
забыв о кофеях и бутиках.
мы знали, кровь на чьих лежит руках.
мы повзрослели за год на десяток
и поседели о ушей до пяток.
но поняли, что нужно только жить
и каждым днем дареным дорожить.
спасибо, Боже, что мы научились
духовный путь осваивать по миле.
вот так и я стою теперь, молюсь
и ничего на свете не боюсь.
* * *
посмотри, дружок, на календарь.
посмотри, кому ты всем обязан.
это anno domini – удар
по смертельной выращенной язве.
промотай хоть этот год войны,
хоть какой иной – все однозначно.
не ищи ничьей чужой вины,
ты – виновен. вот и вся задачка.
ты виновен в битии витрин,
в стариках, оставленных родными.
нет каких-то истинных причин
говорить: “не я” в вине пред ними.
ты виновен в кризисе в стране,
в каждом убивавшем душу слове,
и, конечно, да, дружок, в войне
тоже ты отчаянно виновен.
потому что ты хотел все дни
жить, закрыв глаза, и быть вторичным.
но страшней любой, любой войны
в этом мире только безразличье.
* * *
уже не модно, обо всем сказали
мы сами, да и сам я все сказал.
война идёт, кровит пред образами
и вновь бросают жребий за глаза,
деля как бы господние одежды,
но лишь мою несчастную страну.
я знаю, что не будет так как прежде,
хоть никого на свете не кляну.
возненавидеть сложности немного,
мы через это все давно прошли,
а чтобы во враге увидеть Бога –
пуд соли нужно съесть и пядь земли
стоптать. пусть я в тоске безукоризнен,
но знаю я, что есть и высший суд,
а потому прошу, чтоб в этой жизни
иметь лишь то, что сами принесут.
я не прошу великого деянья
и подвига большого не прошу,
но знаю я: всему есть оправданье,
и я его в груди своей ношу.
вы говорили: восемь лет, навечно
вражда. но все рассеется как дым.
хотели мести? крови человечьей?
а мы вас всех убьем… тем, что простим.
* * *
мне говорят, что я в другой стране
проснусь. а мне проснуться бы, проснуться
во всем, за что я в искренней вине
и в том, за что уроки нам даются.
моя тысячеверстая вина
протянута от львова до сибири.
и лишь она мне пристально видна,
какие бы у нас ни победили.
ведь что страна, когда на сердце тьма,
когда оно, больное, неспокойно?
была зима, и вот – прошла зима,
теперь здесь, как подснежники, нестройно
лежат бойцы. как сердце примирить,
унять все слезы, вымолвить “прости мне”?
но мы должны и дальше жить и жить,
хотя оно до ужаса противно.
противно от себя, что ты такой,
не выросший из детской вселюбови.
и каждый тормошит: “ну за кого
ты в этом всем, построенном на крови?”.
а хочется забиться где-то вглубь
и что-то про Христа безумно мямлить,
пока от охладевших синих губ
вдруг не сорвется: “эх, дружок, а впрямь ли
ты что-то сделал, кроме как стенать?”.
и закружатся стены, подоконник.
и вдруг твоя помятая кровать
предстанет коробочком на ладони,
в котором ты, как спичка, – пополам.
и ничего ничуть не изменилось.
лишь в петербурге вырос новый храм,
а в краматорске братская могила.
* * *
нужней я здесь, на фронте перемен.
так, лирику пришлось, увы, оставить.
идет народ мой весь в безликий плен,
а кровь его пьют, будто саперави.
ну где еще нужны теперь слова,
как не средь тех, кто говорить не может.
положена хмельная голова
на плаху, и идет мороз по коже.
ответственность пред этим сохраню,
скажу что должно, передав потомкам.
и сам себе отчаянно вменю
своей страны обширные обломки.
пытаюсь быть кем надо, кем пришел.
все остальное – бонусом зачтется.
и, может быть, настанет “хорошо”
для тех, кто триста лет не видел солнца.
* * *
когда все только о войне,
ты забываешь человечье.
страна в огне, душа в огне
и волки, шкурою овечьей
прикрывшись, шествуют вперед.
ты забываешь, кем ты вырос.
свой прежний детский новый год,
друзей, шампанское на вынос.
так просто потеряться здесь,
в сплошной обители из боли,
с оружием наперевес,
что взять Господь тебе позволил.
хорошего взаправду нет,
помимо их, лишенных грязи, –
тех ангелов, что множа свет,
солдата тащат восвояси.
но хочется порой опять
и встрепенуться, и проснуться,
и так в природе подгадать,
чтоб снова в прошлое вернуться:
где не обугленный твой дом,
не крик, не плач, не жажда мести,
где все по-старому – притом
опять мы все собрались вместе.
но это надо заслужить.
ну а пока что все мы плачем,
пытаять выжить или жить
на половинчатую сдачу.
на полную мы заживем,
когда прейдут земля и небо.
а потому мы ждем и ждем,
жуя ночную корку хлеба.
* * *
верно, хватит войны. и о чем мне еще написать?
просыпаться, чтоб снова к обеду запрыгнуть в кровать.
все стоит: здесь стоят фонари, корабли от кремля,
и сдается, что остановилась здесь даже земля.
мы пытаемся делать движение, мы состоим
в череде окружений, мы бегаем, ходим, горим.
мы пытаемся словно все заново здесь запустить,
и, коль это возможно, простить кого нужно простить.
до свиданья, земля, мы уйдем как и не были здесь,
но хотелось бы, чтобы до этого шар этот весь
сохранил имена, врезал их в чужеродный металл –
тех, кто столько дорог для свободы на ней протоптал.
Александр Щедринский
Родился в 1992 году в Одессе, где и проживает. Автор поэтических сборников «Четверть комнаты» (2017), «Коды» (2017), «Хронос» (2018).