9 Views
Лебеди – к югу, рябина, тревожа, красна к холодам.
Осень сгоревшей весною оплачена.
Друг, не кручинься, со мной не случилась беда.
Просто погода такая, что плачется.«Август. Вариации»
(из книги «Личное дело»)
Эпоха сёрфинга
На поверхности озера легким рейсфедером
водомерка копирует сложный чертеж
поднебесного замка; хватает усердия
насекомой трудяге – изящный чертог
вырисовывать тщательно, следуя выдумке
архитектора-ветра; как славно стоять
над водой! предпоследний кузнечик невидимый
Амадееву музыку вздумал играть!
Серенаду, конечно; наивную, нежную…
Lacrimosa, мой Вольфганг, нас ждет впереди.
А пока, силь ву пле, представленье манежное,
где на первых ролях, же ву при, пародист.
Жизнь такая, что все устремилось к поверхности,
на которой ни пяди свободной давно…
Камер-юнкер, простите, кругом – кавер-версии…
Впрочем, что там прощать – всем уже все равно.
Аутичные дни. Сердце просит пристанища.
Как ветрянка – свобода прыщами зудит…
Где-то айсберг плывет. Утки к берегу тянутся.
В рощах ветер ведет золотой аудит.
Покидая туман исторической родины,
парус ищет кого-то. Плодится планктон.
Над Тарханами взмыв, покружившись над Болдином,
снова осень взмахнула дырявым платком.
В листопаде заметны бемоли прощания.
За спиною тревога шуршит? Или мышь?
Жизнь уходит – идей и друзей вычитание.
Водомерку-чертежницу сдует в камыш.
Связки вслед за стоп-кранами сорваны.
Как бы, кутаясь, главное не прозевать.
Назовут наше время эпохою сёрфинга,
если будет, конечно, кому называть…
* * *
мне приятель сказал — уходить пора,
видно, время сошло с ума.
человека убить — как убить комара.
август, а на душе — зима.
предстоит немного: уже — финал
на негаданном сквозняке,
и болит луна точно белый фингал
на эпохи афрощеке.
Юдоль
полночь бессильна как вздрогнувший перед зачатием сад
звезды цветут многолетние белые астры
все началось еще тысячелетья назад
даже до Экклезиаста
в ходе творенья печаль распростерла крыла
над возникающей жизнью и смертью и твердью
и навсегда непреложную власть обрела
в каждом мгновении будь то познанье иль вера
ищем ответы
находим
и тут не отвертишься
множим печаль
соглядатай в замочном отверстии
тень за углом как пацан подогретый портвейном
тень за спиной мускулистая словно ротвейлер
наша ль планида на прокси-войне погибать
в скобках квадратных бездарно скроенного строя
стрёмно – Кассандра нема – прочитать по губам
участь
однажды за глупость поверженной Трои
* * *
не осталось даже горсти слов
у пространства вновь кровотеченье
время словно поезд пронеслось
босхом заслонило боттичелли
лишь осталось в ступоре смотреть
на экраны где крушат друг друга
где с трех пуль угадывает смерть
шлягеры эпохи кали юга
* * *
сумерки цвета смятого сизого винограда,
как пажи-полуночники в бархатистых камзолах,
готовились к празднику умирания дня,
жертвоприношением которого
они восславляли мглу,
чья августейшая вездесущность
причиняла душе тревогу,
но и надежду,
что зло
не разглядит нас в подступающей тьме,
не настигнет
если, конечно, у него нет прибора ночного видения
* * *
зной отпылал, вновь поставив рекорд,
заняли город погоды прохладные;
клавиатурой — пустой переход
через проспект; исполняет Рахманинова
дождь худощавый, играет навзрыд:
кончилось лето – кончается родина.
добрый ли ангел ее озарит?
или, как шоу, продлится пародия?
* * *
ушный август, сладкий, как дюшес,
и малины сочные рубины.
отчего полынно на душе —
неужели ангелы трубили?
а на сердце пятнышко стыда,
что своя рубашка ближе к телу
что там с неба падает? звезда?
хорошо, что мимо пролетела.
эй, звезда, какие семена
в эти земли упадут и воды?
рядом побирается война.
отлегло: за нами — не сегодня.
Убежало лето
Пасмурью тонированы стекла. Бабочки полуденный ковер
перестали ткать, и распростерла туча власть свою на смолкший двор.
Стало быть, случилось – убежало лето в голубые города.
Съежившись, термометр убеждает в том, что нас…тупают холода.
Морось мелко жалит, как крапива. Воротник повыше подними,
до угла шагая торопливо, а потом – бегом! Чтоб динамит
жизни, что горазда на обманы, не накрыл тебя взрывной волной.
Повороты, как анжанбеманы, лесенкой оставив за спиной,
растворись в кулисах лесопарка, вышитых пунктирным галуном
осени, где ветер, как собака, кинется, обдав – еще – теплом
и лизнув, доверчиво свернется и к ноге приникнет головой;
где сорока, не всегда воровка, промолчит, взлетая над тобой;
где не нужно с ложью соглашаться, где ни меньшинства, ни большинства,
где означит на коре лишайник – север, чье дыхание листва
ощутила. Дальше направленье ты держи по шелесту древес;
коль невмоготу жить параллельно, личный перпендикуляр с небес
опускай в свободе мимолетной, промельк чей, как яркий мотылек;
дням, что окаянно всех молотят, будущее тоже невдомек.
И ступив на детскую площадку, где сегодня – никого, хоть плачь,
где стоять пластмассовым лошадкам скучно, стыдно, а хотелось – вскачь,
завопишь под кронами тугими (здесь покуда не запрещено):
«Эх, к чему мы гомонили гимны?» Эха – ноль. А лешим – все равно…
Если не тяжел себе как ноша, ты к опушке выйдешь, пусть с трудом.
Хорошо бы, если вдруг вернешься, чтоб стоял на прежнем месте дом.
Орган и море
Илоне Яхимович
Нам музыка играла на закате.
Токката Баха в поисках ответа
за море устремлялась по воде,
и тикали, как ходики за кадром
реальности, которая отпета,
безжалостные мысли о войне,
что, неотступная, привычно снится.
В нас ветер, как мальчишка, убегая,
швырнул, бездельник, пригоршню песка,
и сразу — будто слезы на ресницы:
с тех пор, как весть, оскалясь, неблагая
настигла, мы живем в ее тисках.
Невыносимо понимать, что боле
не сбудутся объятия и встречи,
все чаще nature morte, а не пейзаж.
Назначены словам бемоли боли.
Молчанье стало главной формой речи,
лишь ивы серебрят свой c’est dommage
вслед облакам над зеркалом залива,
и в сумерки округа приоделась,
к нещадным снам готовая почти,
лишь музыка, что вечна, как молитва,
еще летела в воздухе, надеясь,
наивная, кого-нибудь спасти.
Кода
Снова ветер с утра начал в росе ворочаться,
это дни наши август оплакивает ночами,
и покусывают назойливо мухи творчества,
и приходят глагольные рифмы нечаянно.
И стоишь ты, словно рояль расстроенный,
что сослали в село с ослепительной сцены.
Все — лгуны, что синоптика взять, что астролога,
и приходят все чаще слова обсценные.
Предосенние шершни… Над головой — гудение.
Словно дроны…
Молчи! Вот помянешь — и бес появится.
Жизнь в любом уделе давно скудельна.
По столицам лица — одни паяцы.
Потихоньку пыхтят-коптят, выпрямляя заповеди —
так ведь проще. Подкралась осень, она затевает коду.
Клен собрался желтеть, надежды в чулане заперты,
начиная оду, не суйся, не зная броду.
Юрий Касянич
Поэт, переводчик, прозаик. Член Союза писателей Латвии, Союза российских писателей, Балтийской Гильдии поэтов, Латвийского PEN-клуба. Окончил Латв. Университет по специальности «физика». Работал в Академии наук Латвии и пр. Автор сборников стихов: «Над ивами бессмертных рек» (1987, Рига), «Пейзаж после исповеди» (2012, Рига), «Личное дело» (2015, Рига), «На заставе сердечной» (2018, Москва). Книги переводов из латышской поэзии: Э.Плаудис «Яд сирени» (1985, Рига), Л.Бриедис «Волны пустыни» (2014, Рига), Я.Петерс «Как дым из саксофона» (2019, Москва), Л.Бриедис «Девять полнолуний» (2021, Чебоксары). Перевел роман М. Берзиньша «Вкус свинца» (СПб, «Алетейя», 2020). Постоянный редактор-составитель-издатель ежегодного поэтического альманаха Дней русской культуры в Латвии «Письмена» (10 выпусков, 2012-2021).