26 Views
* * *
Одна моя страна
Гниёт, в огне вторая.
Настали времена
Без смысла и без края,
Когда под свист миров
И скрежет небосвода
Гниёт моя любовь,
Горит моя свобода,
Когда во мгле земной
Зверьем угрюмым рыщут
То ржавчина и гной,
То гарь и пепелище,
Когда душа мертва
И нечем отогреться,
Когда два чёрных шва
Грызут облатку сердца.
Иноагентская баллада
Сказал иноагент иноагентке,
С ней рядом сидя как-то на скамейке:
«А что бы нам с тобой не пожениться,
Создав иноагентскую семью?
Мы зажили б и весело, и дружно,
Иноагентиков троих родили б
И научили б их иноагентству –
Писать стишочки, в шахматы играть,
На скрипочке пиликать, ненавидеть
Сквозную ложь, предательство, мздоимство,
Воров в законе, должностных садистов,
Сексотов, уркаганов, палачей.
Потом, конечно, нас бы объявили
Организованной преступной группой,
Ячейкой мирового терроризма –
А это тянет на семнадцать лет.
Отнимут всё: имущество, квартиру,
Машину «Форд» двенадцатого года,
Компьютер, кипятильник, телефоны;
Детей сошлют в кошмарный детский дом
Куда-нибудь в Сибирское Усолье,
А нас посадят и потом убьют.
Меня отравят на далёкой зоне,
Тебя забьют охранники в пресс-хате,
Всё проведут графой «несчастный случай»,
И доктора с восторгом подмахнут.
Потом пройдёт лет десять, может, больше –
Везде объявят: власть переменилась! –
Немного станут тише прокуроры,
Ментам внушат, что слово «гражданин»
Возможно говорить и без «пройдемте»,
На пенсию отправятся чекисты,
Пропагандисты, вохровцы и судьи,
Доносчики разучатся писать.
И люди вспомнят нас, все наши муки,
Быть может, будут живы наши дети –
Конечно, одичавшие в Усолье,
Но все-таки живые. И вот здесь,
На этой самой парковой скамейке,
Повесят незаметную табличку:
«Тут целовались два иноагента
(он и она)» – чтоб не подумал кто,
Что это пропаганда отношений,
От века не одобренных законом.
И на скамейке этой будут люди
Друг друга целовать и обнимать.
Здесь будет, типа, культовое место,
Паломничество, хвост на двести метров,
Потом тут установят турникеты,
Чтоб с каждого взимать по пять рублей –
Бюджет страны наполнится, финансов
Достанет на районный детский садик,
Бульвар, церковно-приходскую школу,
Больницу и заммэру на «Роллс-Ройс».
Настанет эра счастья, процветанья!
И наши имена не позабудут!
Ну что, моя любимая, согласна?»
Она чуть помолчит и скажет: «Да…»
* * *
Жил человек в рассеянии,
Пиво пил в воскресенье –
Немного, не больше кружки,
Взял себе шиксу в подружки,
Любил ходить за грибами,
Любил попариться в бане,
Любил на квасе окрошку,
Одежку носил по погоде,
Раз бездомную кошку
Подобрал в переходе,
Мыслил, но не инако,
Весьма ценил Пастернака
И мог, поводя усами,
Читать его вслух часами.
Жил он в ладу со всеми –
Не гопник, не воображала –
И, в общем, ему рассеяние
Не пекло и не жало.
Так бы и жил, наверное,
Но время настало скверное –
Время настало душное,
Время настало тошное,
Гнилостно-ПТУшное,
Мерзостно-СВОшное.
То есть, ежели вкратце,
Стало добро подсудно.
И кошка сказала: «Братцы,
Надо валить отсюда».
Шикса сказала: «Право,
Ты рассудила здраво,
Единственное спасение –
Это покинуть рассеяние».
И после реплик данных
Достали они чемоданы,
Достали дорожные сумки –
И собрались за сутки.
Куда от себя, куда нам
Спрятаться, чем подшиться?
Идёт человек с чемоданом,
С сумкой дорожной шикса,
Следом за нею кошка
В лапах несёт лукошко.
Что там у них в поклаже?
Солнцем залитые пляжи,
Море, гортанный говор? –
Нет, ничего такого.
В их поклаже рассеяние:
Камешки, сор, бумага,
Охапка листвы осенней,
Три стиха Пастернака,
Пасмурность, непогода,
Блёстки Нового года,
Ветошь, осколки, крошево,
Горечь пыльной полыни,
Мусор, ошметки прошлого,
Бесполезного ныне.
Если глянешь в окошко –
Увидишь: над краем рамы
Идут человек, и кошка,
И шикса, текут упрямо,
Движутся – странники, тени,
Шёпот ночных растений,
Дым беспросветный, грузный,
Стаявший снег вчерашний.
Грустно всё это? Грустно.
Страшно? Уже не страшно.
* * *
Летели «Боингом» из Праги в Лод, видели Бога.
Сперва командир сказал: «Сейчас потрясет немного –
Пристегните ремни, поднимите спинки ваших сидений»…
Он не трус, наш командир, не то чтоб шарахается от каждой тени,
Но у него инструкция. И ладно. Защелкали пряжки,
Забегали стюардессы, как таджики перед рейдом ментов в «Апрашке»,
В салоне свет погасили – на всякий пожарный случай.
И мы приземляемся – мягко так, плавно, невозможно мягче и лучше.
Пассажиры, конечно, в голос: «Что за станция? Почему остановка?»
Стюардессы вслух: «Сохраняйте спокойствие» – но видно, как им неловко.
Трап подают, говорят: «Выходить по одному. И без фокусов! Ясно?»
И вот мы толпимся на облаке, перед нами Бог, который вовеки, ныне и присно.
«Что, – смеётся, – не ожидали? Добро пожаловать в гости.
Вас всё равно через час собьют, и чем бессмысленно гнить на погосте,
Оформляться, дожидаться суда – лучше уж по упрощенке.
Здесь на каждого хватит манки, каждому выделят шконку…»
И глядит, улыбается, как Ильич на школьном плакате.
Ангелы подобострастно скалятся. Путти расстилают скатерть,
Расставляют тарелки с чем-то белым и мерзким, как в детском саду.
И тогда командир выходит вперёд, балансируя, будто на льду,
Снимает фуражку и говорит: «Спасибо, радетель!
Но давай не в этот раз. Посмотри: у нас же дети,
Две собачки, три кота в переноске, стюардесса на пятой неделе,
У меня ипотека в Холоне. Отпустил бы ты нас, в самом деле…»
Бог поджимает хвост, качает пятью головами,
Глядит куда-то вдаль, вздыхает и молвит: «Ну ладно, и черт бы с вами.
Заходи на посадку с Ям Мелах, а не с Ям Тихон – там тебя ждут…»
И мы заползаем в самолет. Нервы – натянутый жгут –
У меня, во всяком случае. Да и у других, наверное, тоже.
Командир произносит обычное, но как-то ровней и строже.
Дежурный ангел машет синим флажком, сигналит рулежку.
И вот мы летим в свой Лод. Полсамолёта – в лежку,
Пол – в прострации. Командир даёт команду отстегнуть ремни. И вот
Мы возвращаемся на маршрут. Небо вверху пустынно и плоско.
Двигатели гудят, дети молчат, коты таращатся из переноски,
Та, что на пятой неделе, сидит в хвосте и рефлекторно поглаживает
свой ещё не заметный живот.
Четыре пули в голову капитану
Первую пулю, пробившую череп, капитан не заметил:
Ему как раз докладывали обстановку, и он был весь погружён
В созерцание карты, в пляску линий, палочек, стрелочек и прочих отметин –
Капитан вообще без надобности не лез на рожон.
Неприятель атаковал без продыху, палил, как будто почти не целясь –
Не поесть, не поспать – за атакой атака, за обстрелом обстрел.
И поэтому вторую пулю, попавшую ему непосредственно в челюсть,
Капитан прямо там же и съел.
Третья пуля прочертила в капитанском мозгу неуставную извилину.
Капитан вдруг охнул, осознав тщету бытия, поперхнувшись тупой войной.
«Как же нас объегорили! – вскричал капитан. – Какой хернёй отравили!» Но
Четвёртая пуля была разрывной.
Беззвучная вспышка – как внезапная мысль, что после школы вы
Ошиблись ВУЗом, работой, друзьями, женщины вас любили не те.
И когда капитан попытался обхватить разлетающуюся голову,
Его руки сошлись в пустоте.
«Уж не знаю, – вылилось из него – простите ли вы меня, не простите ли,
Но приходит пора избавиться от терзающих душу пут» –
И, передав управление боем своему заместителю,
Капитан покидает осточертевший командный пункт.
Дмитрий Коломенский
Родился в Гатчине. Окончил факультет филологии РГПУ имени А.И. Герцена. В 1995—1998 гг. посещал ЛИТО Нонны Слепаковой, с 1998 г. – ЛИТО Вячеслава Лейкина. Стихи публиковались в журналах «Октябрь», «Сетевая поэзия», «Новый Берег», «Крещатик» и др. Автор четырех поэтических книг. Член Союза писателей Санкт-Петербурга. В настоящее время живет в Хайфе.