18 Views
Dislocation. An Anthology of Poetic Response to Russia’s War in Ukraine (на русском и английском). Ed. by J. Nemirovskaya & A. Krushelnitskaya. Slavica Publishers, Indiana University, Bloomington, Indiana, 2024.
Само название этой довольно-таки увесистой книги антивоенной поэзии подтверждает ощущение, что антологии второго года войны собирают анамнезы. К счастью, никто не посмеет диагностировать перелом: российские агрессоры не остановлены, но и отпор не прекращается, и украинцы продолжают бороться за свою землю, а земля — это всегда живущие на ней люди, судьбы за каждым населенным пунктом. Но в мире травмы смещение заживает даже дольше: физическая несовместимость реальности прошлой и нынешней, боль, перерастающая в хроническую, разрывы формируют дискурс хронического “подвешенного” состояния. Перелома нет в этой войне, но нестерпимо болит смещенное чувство дома, израненная память, поврежденные идеалы и вера в то, что твоя страна — это твоя мать. А загадочная русская душа оказывается всего лишь воспаленным духом противоречия. Чем не медицинское заключение? Хотя “Смещение” составлено настолько удивительно, что и психоаналитик, и музыкальный критик найдут в нем логику.
Когда жизненные коллизии становятся неподконтрольными, у нас остаются слова. Уже в последних числах “того самого” февраля-лютого начался обвал стихов, отправляемых в начатую Юлией Немировской “Копилку”, оформившуюся в литературный памятник этим годам, в исторический документ. Повинуясь лихорадочному “мир должен узнать об этом”, волонтеры-переводчики начали извлекать из “Копилки” зацепившие их стихи. Мир действительно узнал: в конце 2022 года в Лондоне вышел первый двуязычный сборник, “Disbelief/Нереальность, Сто русских антивоенных стихотворений”. За прошедших почти два — подумать только! — года разрослась и география, и количество авторов. В этой антологии приняли участие не только россияне и экспатрианты, но и авторы из Украины, продолжающие писать на родном, хоть и предавшем их языке, всего сто семнадцать авторов и разросшаяся команда переводчиков: Анна Крушельницкая, Мария Блоштейн, Андрей Бураго, Ричард Кумбс, Дмитрий Манин, Яна Кане, Жозефина фон Цитцевиц. Как и в предыдущей антологии, все переводы точны и эмоционально значимы. Мария Казанская, бессменный художник серии, снова создала незабываемую обложку, силой эмоций ассоциирующуюся с мунковским “Криком”, но при этом абсолютно оригинальную.
Итак, мы пережили еще один год коллективной катастрофы, и после фазы героической, после так называемого “медового месяца”, когда кажется, что “весь мир за мир”, настает фаза потери иллюзий. Стихи в “Смещении” являются блестящей иллюстрацией именно этого этапа. Есть что-то симфоническое в построении антологии, которая начинается с тишины и немоты. Кто-нибудь еще завершит семантический анализ этой антологии. Не случайно слова “тишина” и “немота” превалируют в первой части: “потрескивание тишины” (Андрей Гришаев), замирание и слияние с тишиной (Дмитрий Веденяпин). Вошедший в войну со света только постепенно начинает различать голоса в разноголосице поэтических свидетельств.
Дереализация второй части врывается резкой и быстрой травмой, проговаривая потери и показывая такие обыденные и такие зловещие зарисовки военных будней. Кто-то оставляет позади остовы жилища, другие – тела:
На пепелище старухой стала,
своих детей кусала,
что говорила — забыла,
то падала, то вставала
(Н. Косман)
Нарушен весь ритм жизни и бытия. Имена и предметы служат поэтам якорьками, удерживая в реальности, в том числе в альтернативной: для кого-то это заземление, возвращение к спасительному привычному быту, для других — метафора. Тут и ритуал варки варенья у Валерия Земских:
“Почистим яблоки
Да ну её войну
У нас варенье варится
И пену пора снимать
Все сами виноваты,” —
и
“бумажная кукла из детства” (вырезая её
я случайно оттяпала пол головы
теперь
в оставшейся половине моей головы
стучало визгливыми клокочущими молотками:
кто имел право
так обкромсать мою жизнь
так обкромсать все жизни вокруг”
(Ирина)
Вот еще одна примета времени: некоторые авторы прячутся за псевдонимами или опускают фамилии, потому что эти стихи могут убить пишущего. Россия опасна тем, у кого идет горлом черная кровь поэзии.
Не танки, не подводы,
Не военные катера
Увозят меня на фронт,
А лифты, такси, метро.
Ты слышишь — уже пора,
Уже звенит серебро
Рожков моей несвободы —
Не забыть бы зонт
(М. Гронас)
Но и самый мутный, муторный страх не останавливает тех, кому, по сути, нечего противопоставить режиму, кроме своего несогласного молчания, как в стихотворении Натальи Ключаревой. Измятый лист нашего молчания. Измятая, смещенная жизнь под прессом диктатуры.
Целая глава, “я не сберегла этот мир”, посвящается исследованию чувства вины:
“Хотят ли русские вины?
Хотят, хотят, хотят!
Они усталы и бледны,
Их скоро запретят”
(К. Казанцева).
Личность и сообщество, коллектив, к которому принадлежишь поневоле, позорные индульгенции от власти, внешние и внутренние позорные столбы, все оттенки ответственности за кровавую подлость страны, которую не выбирал, но которую в малой мере формировал:
“— Мы, конечно, примечали:
Что-то страшное стряслось.
— Ну а что же вы молчали?
— Как-то к слову не пришлось”
(Герман Лукомников)
Но есть еще и иррациональная вина уцелевших, экспатов, уехавших много лет назад:
“Мой покинутый город
Звал меня
Я забывала
Улицы
Дома
Зиккурат театра
Потом начал исчезать
Я узнала
Город бомбят
Город горит
Цвет моей вины
Черные буквы русской кириллицы”
(Алёна Максакова)
Интересно стилистическое тяготение к верлибру и к таким древним жанрам как плач. Песни мщения, вообще песни как жанр представлены менее широко, но и они характерны для этого потока. Следующий раздел — это разлом единого языка, автоиммунное состояние, когда родной многим украинским поэтам русский язык оборачивается предателем. Семантика и лексика дезинтегрируют, теряют прежний смысл:
“Нужно просто смириться,
выпустить все слова,
всё, что мы называли раньше,
переназвать.
Наблюдать, как птенец-глагол
верещит и ластится”
(Дана Сидерос).
Обездвиженный, обуженный новой, военной лексикой язык распадается на морфемы, а после на отдельные звуки:
“Твой холодильник шепчет на незнакомом наречии.
Снова не спит, ворочается в темноте:
«Жжживози вввжену и бд-бд-бд-етей…
Вннн-жжж… вннн-жжж… вннн-жжж…
ВНЖ, ВНЖ, ВНЖ.”
(Алексей Тарасов)
Там, где раньше было сходство и братство, остаются отличия и противоречия. Наши мелкие жизненные коллизии становятся неподконтрольными. Вот в такой лаконичной форме “Смещению” удается передать суть культурного разлома, который занимает умы не меньше, чем обстрелы.
Через многие перипетии проходит психика на фоне нарастающей и уже становящейся обыденностью войны. Катя Капович в стихотворении “Повестка” исследует психологический защитный механизм диссоциации, Сергей Лейбград галлюцинирует, больше не отделяя прошедшее и утерянное от настоящего. Мы проскакиваем стадии горевания, да никто и не утверждает больше, что горе линейно или предсказуемо. Кроме того, мы имеем дело с неразрешенной потерей или, в некоторых ситуациях, с предвкушением потери. Смещения заживают дольше даже открытых переломов.
В части “пришло расслоенье времён” составители исследуют феномен времени, изменившего свое течение в результате неразрешенной и пока нескончаемой травмы. Подтвердят пережившие бомбежку или плен: время начинает течь иначе в минуты страшного стресса. Такое глубокое прочтение позволяет посмотреть сквозь ситуацию на просвет, как если бы поэзия была тем самым хрустальным шаром, через который возможно предсказать будущее:
“покуда спутаются карты следствий и причин
и скрипнет калитка в иное время иное племя
и твои дедушко Левко и бабушка Аня
вылезут из умиральных ям
и пустятся в пляс по минным полям
как жених и невеста
в одеждах из света”
(Р. Осьминкин)
Но при этом находится место и для грустной самоиронии:
“Ты помнишь, Алёша, шестисотстраничную антологию
антивоенной поэзии, выпущенную зимой сорок второго года в Берлине?
Поэты-антифашисты искали язык сказать «нихт», «найн» войне,
Осуждали отечество-агрессора, отрекались от Гёте, Гейне и Шиллера,
Признавали коллективную ответственность,
Испытывали приступы удушья неискупимой вины.
«Почему вы не остановили Гитлера?» — спрашивали бойцы Красной
армии, разбирая страницы на самокрутки”
(Виталий Пуханов)
Может, и ни к чему. Может… Пока мы планируем маленькую жизнь, мы забываем, что История не сидит где-то там впереди или, наоборот, далеко позади. Нас уже перемалывают её жвала. Встаёшь утром – a ты вошёл в Историю.
“но всё кончается и это кончится” — это последний, двенадцатый раздел современного часослова. Он получился неожиданно большим. Я сознательно не цитирую ни одного из вошедших туда прекрасных стихов, хотя верю, что заключительный раздел даст многим надежду на торжество любви и разума, на божественное вмешательство, на спасенные устои нашего маленького этнокультурного анклава, являющегося лишь частью большого, такого же несправедливого мира. Хочется правил. Хочется моральных устоев. Кто знает, что будет со всеми нами в мире, раздираемом демонами погромов и резни, ненавистью и жадной злобой. Но — будем документировать и, надеюсь, начинать лечить всеобщее смещение. Не запускайте, не привыкайте к боли, и когда-нибудь мы прочитаем эти стихи вместе как сбывшееся пророчество. Мне этого очень хочется.
Галина Ицкович
Галина Ицкович родилась и выросла в Одессе, живёт в Нью-Йорке. В 1998 году получила степень магистра социальной работы. Психотерапевт, преподаватель-эксперт (вопросы детского развития и психологической травмы), клинический консультант института ICDL, лектор, автор профессиональных статей, с февраля 2022- координатор нескольких проектов по работе с беженцами. Стихи, рассказы, переводы и публицистика регулярно публиковались в русскоязычной периодике, а также в англоязычных журналах и альманахах. Автор книги стихов «Примерка счастья». Публикации 2022 года — «Времена» (публицистика), «Южное сияние», «Слово/Word», «Среда», «День зарубежной русской поэзии», «Западное Побережье», антология «Копилка», на английском - «Unlikely Stories» и «Harpy Hybrid Review». Публикация серии путевых очерков в «Формаслове» была прервана войной.