27 Views
* * *
все говорят и пишут
«они поют»
не плачут
не кричат
не продают
не пропагандируют
не хохочут
не икают
не истерят
не противничают
и не вещают
поют поют
и каждый дурак понимает о чём и о ком
все века —
о ней недопонятой у́мершей
или живущей
(пока)
сегодня одна из них села на ветку напротив —
невзрачнокомочковая
непрекрасноголосая
(невезучая что ли) —
глазёнки о́хровые свои таращит
и так верещит-трещит так верещит
тишь Планетную разгоняет —
чисто баба и баба
я смотрю на неё невыспанно долго
иду босиком на кухню
иду босиком обратно —
ну что с тобой делать такой?
заходи хоть поешь нормально
по-человечьи (не птичьи)
бедная моя истеричка
птичка-анорексичка
тоже любви раба
* * *
и мертвецы поют мне
ласковые песни,
качая мой пустой вагон,
как няньки люльку.
Макондо. метро. пять утра.
какой-то праздник был (или война).
на скамье лежит кто-то худой —
очень длинный и очень железный.
он наверно мертвецки устал —
обычная жизнь: криво встал,
не всех разлюбил, как-то спел,
цветок напоил, всех погладил,
приладил гремучий костюм, что-то съел
и тихонечко вышел —
обыденный рыцарь всего:
Аид и Аида, крапива,
змея с погремушкой, Годзира,
чума Бубонная, сосед поющий,
асфальт на Маросейке взъерепенился,
Андрей зачем-то оглянулся…
и это вечно.
вечно смысла нет и вечно эта песня есть:
опять она и ты, цветы любые
(особенно из снов и пыли),
река-удав, вода
и лодочка туда-сюда.
в ней все —
(такие милые)
Алёши, Эвредики, Димы,
конечно же Бобо и мы,
все Алексы до одного
и все Маруси.
метро. Макондо. шесть утра.
ушли тряпичные герои-пассажиры
и мы. обулись. тихо вышли.
* * *
«не умирай, не умирай, лети, играй»
какие вы милые люди
как смешно тянете наверх
свои руки усталые
каждому по мандаринке каждому
по марту положи в портфель
да по апрелю
и чтобы яблоня-конь под окном
чтоб за оврагом поле
а в поле небо
а в небе я
а если уж так не случилось
с первого розового раза —
вернись
сядь на место
и мы снова споем тебе хором
«не умирай, не умирай, лети, давай»
…
стукнула стамеска
взвизгнула машинка
защемило сердце
больше ничего
на мосту солдатик
на траве солдатик
катится Суббота
я хочу салат
* * *
все снега мира
упали на мою крышу
сегодня ночью.
сегодня ночью
мы пели песню
и открывали двери.
мои сто девять туй
ушли в леса.
так пахнет воля.
* * *
чёрно-белое
пальто.
на мне.
чёрные пятна.
белые пятна.
лучше бы просто серое.
а то идешь как вопрос:
да или нет?
лезешь в глаза.
тычешь палками.
так да или нет?
кому какой снег?
снег — он белый?
а если он доживёт
до весны?
у дороги?
то это уже и не снег?
не тот, кого черпают
ртом?
не тот, что в кулак
до хруста?
стал мокрой чёрной
землёй.
а кто поцелует чёрную
землю?
тот, кто вернулся.
а кто-то вернётся?
да или нет?
* * *
дымным хвостом по лугу
валанчик
пионы пялятся в небо
мы на пионы
сервиз тёти Нины по кругу
конфеты баранки
пионские страсти настали
Матильда
пионские страсти
ушли по домам детективы
устал молодой командир
останутся тщетными
поиски нас
безусловно
шипит радиола
Урок живописи
когда уронит большое красное яблоко
сын сына моего.
когда вспыхнет шаровой молнией
белая кошка на синем старом диване.
когда запах горящего сливочного масла
протиснется в самую дальнюю комнату.
когда заскрипит вдалеке
огромная деревянная желтая кровать.
когда птичья болтовня из открытого окна
сольется с неодиноким голосом человека.
когда… ты позвонишь
из какого-то блестящего шумного города,
как всегда в этот день,
и скажешь, что прилетишь,
но, разумеется, не прилетишь.
и слава богу, слава богу, правда.
тогда всё, что случится через минуту,
станет лишь тёплым языком
случайно забредшей собаки Симки.
и тогда я закрою зелёный блокнот.
сломаю синий карандаш.
потому что у меня не будет
разноцветного трагичного финала.
* * *
это январь. опять.
время котят.
косолапые,
скользкие,
слепые.
ползут врассыпную.
и народятся звёзды,
чужие дети.
и все они будут мучиться,
гаснуть,
дребезжать
и любить. как ты.
а старый ёж в моем животе
сегодня изогнулся и уснул.
уснул и умер.
и я тебя люблю. теперь.
как котёнок.
* * *
1.
три веточки стояли на дороге.
три девочки в шинели на лугу.
а я слезами
согревал им руки.
я дымом был, войной.
в каком году,
в какой главе, стране ли,
вы падали, смеялись, не хранясь?
разбрасывали сладкие медали,
как звёзды, как букеты,
торопясь.
три веточки упали мне под ноги.
три девочки уснули на лугу.
а я шепчу всё:
мама? мама? мама…
но даже маму вспомнить не могу.
2.
три веточки стояли на дороге.
три девочки в шинели на лугу.
они туманом грели мои руки
и тихо пели мне про маму,
про сестру,
про ягоду, про дочку
да про речку
и я забыл про завтра, про войну.
три веточки упали на дороге.
три девочки уснули на лугу.
а я шепчу им:
мама, дочка, речка…
и даже маму вспомнить не могу.
3.
три веточки стояли на дороге.
три девочки в шинели на лугу.
девочки-веточки, отстаньте!
девочки-веточки, умрите!
девочки-веточки, пойте!
поют:
«Ты откуда такой
красивый идёшь?
Я по полю гулял,
серых мышек пугал.
Эт мала́я твоя
там берёзкой стоит?
Это Маша моя
под берёзкой лежит»
* * *
— ну хорошо, давай всё сначала.
выбирай.
— да пусть всё будет так, как есть.
только можно я буду петь.
как Мэрлин или Марлен.
нет, нет, не так —
хочу душу Монро,
а голос Дитрих.
— ну они же обе плохо кончили:
одна умерла несчастным одиноким ребенком,
другая — несчастной одинокой старухой.
— ну и пусть.
там, у казармы, в свете фонаря
точно стояла Монро.
а теперь буду я:
каждое утро этой вечной войны
я стою у казармы,
каждую ночь я пою в кабаке.
на мне дурацкое платье в блестках,
левая бретелька
все время спадает и спадает.
я пою для тебя,
мой мальчик,
мой солдат,
мой старик.
даже если тебя уже нет.
даже если тебя ещё нет.
даже если тебя забыли в грязи.
или закопали в грязь.
я буду стоять на своих
покосившихся каблуках
и петь там, где нет фонарей,
тем, кто до смерти устал,
кто уже опоздал…
— все это пафос и гордыня,
по-моему.
но дело твоеё.
договорились.
считается, что скорость звука
меньше скорости света.
но ведь утро наступает
не со светом,
а со звуком лома, лопаты,
метлы по асфальту,
грохота облезлой
самодельной тележки.
8.30 утра. 22 ноября.
— Доброе утро, Ибрагим.
— Доброе утро, Мэрлин.
* * *
сколько нужно встретить
кустов, домов, стволов,
облаков, веток,
чтобы глаза заскучали по человеку?
я шла по Планетной
одна туда и обратно:
5 домов слева, 4 справа,
5 домов справа, 4 слева.
на шестнадцатом дереве сбилась со счёта,
сколько их, все ещё голых.
они стали величественнее, отдельнее,
но всё такие же великодушные —
по-японски учтиво склоняются в аригато —
кто ниже?
над ними перьевая россыпь —
солнце вытряхнуло подушку,
дурачась и заслоняя лицо.
кусты, как домашние коты,
сидят всегда где-то рядом,
хоть ты их и не замечаешь,
но если приблизишься —
когтистая лапа, вот она —
будь мягок и неспешен, идущий.
последним был опальный
пустой белый пакет,
растерянно вылетевший
на дорогу
и застывший при виде меня.
он один, и я одна.
если есть у меня душа,
то она где-то в этом пакете.
так мы и стояли
друг напротив друга,
разглядывая себя будто впервые,
пока я не свернула направо,
туда, где на пятом этаже
меня ждал человек.
* * *
мне жалко веточку —
ей нельзя помогать.
мне жалко мальчика —
он не может помочь.
мне жалко всех вообще:
этот старый вонючий пес —
за что он так любит меня?
много красного в сером, больном.
цвет живой не застынет и встанет,
возьмёт за руку,
выведет вон —
на восьмой континент,
там, где веточка станет
юрким каноэ,
а мальчик найдёт
свой красивый кожаный шлем,
и в эту щель
под уставшим мостом Мирабо
одновременно оба.
Юлия Закаблуковская
Юлия Закаблуковская родилась и выросла в Иркутске, сейчас живет в Москве. По образованию космофизик. Работает дизайнером-витринистом. Стихи начала писать в 2019 году. Публиковалась в журналах «Интерпоэзия»,«Прочтение», «Лиtteратура», «Формаслов», в альманахе «Артикуляция», на сайте «полутона», в «Литературной газете». В сентябре 2023-го в издательстве «Стеклограф» вышла дебютная книга Юлии «У Джози убежало молоко».