166 Views
* * *
когда война, нет дела до себя
и до своих проблем, своих печалей.
хоронит небо полк родных ребят.
и хочется, чтоб было как вначале:
природа, свет и радость по углам.
есть детство и мороженое с колой.
с разорванной душою пополам
ты больше никогда не будешь молод.
но я не о себе. я не о том,
я о всех тех, кто больше не вернется.
о тех, кто где-то в граде золотом
под этот мир осиною не гнется.
а мы живем. мы пробуем спасти
остатки человечности. на кончик
своею пяткой встать, зажать в горсти
все то, что есть. и бой еще не кончен.
он кончится, конечно. вопреки
все заново начнется, но иначе.
и будет день. и новые стихи,
и кола с двух мороженых на сдачу.
* * *
было два места. осталось одно.
было два места везде: и в кино,
и на прогулках в какой-нибудь парк.
было два места. могли вместе спать
на двух кроватях в хрущевке одной.
было нас двое. и он был живой.
нынче один я. и кресло во тьме
так одиноко врезается мне
в память. теперь одному – так, как пел
раньше поэт. без него опустел
мир и страна, и семья, и жена –
бродит по миру все так же, одна.
две единицы здесь два не дадут.
был этот бой, был последний редут.
плачем, ревем из оставшихся сил:
“иже еси, Отче… иже еси”.
* * *
зашей свой рот, молчи, не говори
о правде, а иначе будешь вспорот.
пусть дышит правда лишь в нутре, внутри
и изредка к тебе идет за ворот.
мы научились мастерски кричать,
но в этом не найдешь давно награды.
пришьют, поставят адскую печать
и этим до кончины будут рады.
молчи, гляди безмолвно на закат –
он выше и прочней литературы.
в молчании никто не виноват,
и не сойдешь за дурака ли, дуру.
так, сохрани внутри. пускай они
друг друга перебьют в своей же желчи.
и среди этой жуткой молотни
весь мир тогда падет тебе на плечи
молчащему – тогда заговоришь,
пусть с миром на плечах, зато с пространством
для шествия вперед. будь тих, как мышь, –
и будь упорен в этом постоянстве.
потом откроешь рот не как тогда
открыли залп, предав весь мир могиле,
а просто и спокойно: “господа,
войне конец. вот так. мы победили”.
* * *
когда о войне говорит нам любой утюг,
то нужно, пожалуй, нам все осмотреть вокруг
в пределах зрачка. что ещё существует вообще
в этом мире таких довоенных больших вещей.
теперь они маленькие, их не видно совсем
и если выискиваешь хоть одну из тем,
то будет о кухне, о доме, о чем-то таком,
что меньше вселенной в в тарелке мясца с дымком.
пока они рвут на части всеобщую простынь войны,
то стоит понять, что дни не настолько длинны –
хоть будь это лето, а хоть бы и сам новый год,
но тень укорочена и забегает в рот.
вот там, ее переживав, выплюнь снова свет,
ведь, кроме света и тьмы, ничего и нет.
и если здесь каждый рифмует лишь “тьма”-“зима”,
то должен быть кто-то, кто не сошел с ума.
кто так же стабилен, как центр любой оси –
планета вращается, плачет нам “иже еси”,
а он остается на месте, спокоен и со своим
и не выбирает ни мир, ни планету, ни гимн.
вот так проживешь вне воронки добра и зла.
посмотришь со временем – там и зима прошла.
и если есть вправду возможность начать с нуля,
то вот она, здесь она: утро. рассвет. земля.
* * *
мы так ограничены на
этом шарике бед и побед.
повсюду пылает война
и, кажется, выхода, нет.
возможности ищешь какой
и радости средь забытья.
ворочаешься день-деньской
в кровати с вопросом: “кто я?”.
и думаешь определить
себя средь событий всего.
вот снова пришел ларингит,
вот надцатое рождество.
и где во всем этом есть ты?
найти бы границы свои
в границах вселенской черты,
где все завершились бои.
себя бы куда-то вписать.
и в этом, наверное, смысл,
пока утомленная мать
выходит на дублинский мыс.
в твоей же стране все не так.
как было в ней, так все и есть.
ликует у власти дурак,
тиран же сбивает всю спесь
об этого вот дурака.
и буцкаются до конца,
пока неземная рука
всегда неземного отца
всю эту тоску не стряхнет,
как крошки с худого стола.
грядет ли? грядет? не грядет?
земля нас давно прокляла.
и мы, как праотцы в раю,
из рая устроили ад.
и сам я на мысе стою,
пустив лингвистический яд
на пару с табачным. смотрю,
как что-то горит на заре.
а это я сам там горю,
сгораю в своем январе.
и, кажется, выхода нет.
и, кажется, все проиграл.
достал бы давно пистолет,
на раз раскрошил свой овал
когда-то смешного лица.
но нынче положено жить.
ничто не возьмешь с мертвеца,
что небытием дорожит.
а значит, питаем еще
и солнечную из систем,
и все остальные, где чёрт –
одна из возможнейших тем.
и, может, куда-то дойдем,
пока есть весна и моря.
ведь если сгорел под дождем,
то все это было не зря.
* * *
когда-то был и я кому-то нужен.
когда могли прийти ко мне на ужин,
и мы могли до вечера смеяться.
когда-то… было мне слегка за двадцать.
мы вместе сочиняли и читали.
тогда все было словно бы вначале.
и не искали никакого счастья,
поскольку счастье было ежечасно.
теперь иначе. все мы разбрелись, и
о прошлом помнит лишь походка лисья,
когда, надев пальто и выпив кофе,
выпячивали с пушкиными профиль.
пускай случится, что должно случиться,
хоть не словил никто из нас жар-птицу.
но нужно жить и в этом реализме –
единственно возможной форме жизни.
* * *
Жить они хотят не замечая
И прикрывшись фиговым листом,
Наливая по стаканам чая
Под каким-то комнатным крестом.
Да, они не злые, не убийцы –
Лишь залазят, прячутся под стол.
Только может в жизни так случиться:
Равнодушье – худшее из зол.
Пусть они так молятся усильно
И умильно, расшибают лбы.
И не видят то, как Украина
Колыбель меняет на гробы.
Ты хороший русский, я – бандера.
Видимо, меня пора распять.
Ну а ты с улыбкой лицемера
Помолясь, себе уйдешь опять
Пить чаи и обивать пороги
На щелкунчика. Так и живём.
Видимо, особенные боги
Русь хранят на небе голубом.
* * *
как жаль, что мы теперь живем в подполье,
нерусские на русском языке.
нас меньшинство на русском и тем более
нас меньшинство поэтов вдалеке,
где плещется река далеких англий,
и турций, и иных прибрежных стран.
мы обивали столько чуждых станций,
что можно обойти и океан.
когда неактуален день вчерашний
и все, что написал, ты можешь сжечь,
есть время начинать с нуля о башне –
как вавилонской, новенькую речь.
еще б сказать чего-нибудь о пизе –
наш брат и там устроил огонек,
но родина манит к знакомой жизни,
манит ее разобранный ларек.
манят ее бродячие собаки,
манят ее бродячие бомжи.
а, может, вправду все это – и на хер
и побежать в родные этажи
какой-нибудь хрущевки на армейской
и там вернуться в прежнее житье.
но, видимо, нигде мне нету места,
и в этом вся причина, е-мое.
* * *
томно и долго проходят дни,
когда ты ничем не занят.
глядят рождественские огни
расширенными глазами.
глядит на меня неземной рассвет,
глядит неземное чудо.
меня на земле этой словно нет,
я словно бы не отсюда –
оттуда, где писем не принесут
и праздничной телеграммы.
оттуда, где вечно положен суд
за наши цветные гаммы.
оттуда, где счастья не ценят, где
ты платишь за воздух с чадом
в сплошной отчаянной череде
предательства и распада.
и мне оттуда не убежать,
хоть здесь я живу. пытаюсь.
чем больше пытаюсь любить и ждать,
тем хуже сюда вплетаюсь.
* * *
снег очертил реальность по углам,
ее представив в образный квадрат.
так, не поверишь, что земля кругла,
когда идёт упругий снегопад.
так, геометрия январских форм
подобна вправду плоскости под ней.
вчера на море был холодный шторм,
он смыл всех сыновей и дочерей,
что на земле плодиться бы должны.
но вышло так, как вышло. се ля ви.
да, времена действительно сложны
на плоскости, не знающей любви.
* * *
Искусство вправду лишено
Телесности и жизни сытой.
Как в пост хорошее вино
Над жизнью, ранее разбитой.
Так хорошо писать стихи.
Не думать о грядущем завтра,
Пока бегут твои грехи
И растворяются внезапно.
Нас всех лишили бытия,
Присутствия в знакомой жизни.
Война, и ты, она и я –
Мы потерялись в дешевизне.
У нас забрали наш удел,
Привычку жить неторопливо.
Мы отошли совсем от дел
И в поколении сопливых
Теперь другие здесь живут,
И пыжатся, и выступают.
А мы – законченный этюд,
Ушедший утренним трамваем.
Александр Щедринский
Родился в 1992 году в Одессе, где и проживает. Автор поэтических сборников «Четверть комнаты» (2017), «Коды» (2017), «Хронос» (2018).