123 Views
“Точка Зрения” публикует главы из “Грузинского блокнота” Татьяны Вольтской – “опыта изгнания из России и узнавания Грузии”.
Игрушки
На барахолке у Сухого моста появились елочные игрушки. Я зачарованно стою перед раскрытым картонным чемоданом, точно таким, какой прятался когда-то у бабушки под кроватью, и смотрю на мерцающие стеклянные капли – наверняка еще несколько лет назад дорогие кому-то, радостно достававшиеся с антресолей для исполнения ежегодного ритуала, связанные невидимыми ниточками воспоминаний – с детьми, родителями, друзьями, и вот теперь они свалены в чемодан, превращенный в прилавок, и эти нити, прежде упругие и звонкие, оборвались – как будто кто-то смел запылившуюся паутину. Чемодан лежит прямо на асфальте, я перебираю игрушки, присев на корточки. Покупаю две блестящие шишки – сейчас подарю их Ларисе и Сереже, к которым иду, а себе возьму вот эту, матовую, красную. Я знаю, она из большого немецкого набора, когда-то мы купили точно такой с Ваниным папой, еще до рождения Вани, и очень радовались удаче. Интересно, кому принадлежал этот набор, чьи пальцы ощупывали эти малиновые бугорки, теперь никому больше не нужные, и куда делись остальные шишки. Я перебираю игрушки и гадаю – что это была за елка, что за семья, какие дети вбегали в комнату и замирали в восторге – или сами развешивали вместе со взрослыми вот эту полосатую юлу, этого белого зайца с поролоновыми ушами, эти разноцветные шары – путаясь неловкими пальчиками в нитяных петлях.
К нам едет Дима Быков
В Тбилиси приехал Дима Быков. Понятное дело, его с женой Катей и маленьким Шервудом продержали часа четыре на погранконтроле, но все-таки пропустили, и мы с Ваней уже дважды побывали на его лекциях в том самом холле, где осенью выступал Витя Шендерович, а потом сидели в ресторане напротив – с Димиными друзьями, учениками и поклонниками. Сейчас он должен приехать к нам в гости, на нашу гору в Чугурети, мы ждем его целой компанией – Лариса, Сережа, Манана, а вот подошли Нана и Котэ. Стол накрыт, мы зверски голодные, от Димы приходит сообщение, что он опаздывает, будет минут через сорок – уже едет на такси. Пока он едет, я вспоминаю, как встречала молодого солдата Быкова в гостях у поэтессы Нонны Слепаковой, жившей в старинном доходном доме на Большой Зелениной улице на Петроградской стороне. Дима вырывался к ней в увольнение, с наслаждением ел, наголодавшись в казарме, а потом упоенно, неостановимо читал стихи, и Нонна восхищенно посмеивалась – Дима, как же тебя много! – имея в виду и телосложение, и стихосложение.
Однако Димы все нет, сколько можно ехать на такси, я звоню узнать, куда же он провалился, и слышу – не судьба: таксист оказался редким мудаком и завез его в другой конец города. За спиной у так и не материализовавшегося гостя раздается дружный взрыв хохота – мы быстро садимся за стол и на все лады обыгрываем отсутствие Димы – в основном, пьем за его здоровье. Да, мы очень хотели его видеть, но теперь просто радуемся, что его приезд в Тбилиси дал нам лишний повод собраться. Манана особенно бурно веселится и рассказывает всякие смешные истории, Нана смеется, как ребенок, и подозревает, что с Диминым таксистом что-то нечисто, Котэ увлеченно выжимает в чачу половинку круглого зеленого лайма, в общем, тень Димы Быкова явственно организует наше веселье.
Лариса берет гитару. Я с некоторой опаской смотрю на лицо Наны – это строгий судья. И когда недоверчивое выражение сменяется улыбкой, я вздыхаю с облегчением – мои друзья понравились друг другу. Котэ тоже слушает с интересом, все говорят о переводах, о Пастернаке, и Лариса снова поет, уже по-грузински, и Котэ кивает.
Нана и Котэ рассказывают о тайнах грузинской политики, о коварных кознях, руке Москвы и серых кардиналах, и я с печалью замечаю, что мы слушаем их слова, как сказку из “Тысячи и одной ночи” – и не только потому, что не нам, пришельцам, судить об их домашних делах – но как-то мы умудрились, родившись и прожив столько лет в одной стране, вообще не замечать, что происходит в этих маленьких солнечных республиках, не видеть ничего, кроме их моря и фруктов. Вот он, имперский взгляд на бывшие окраины, которого мы в себе не замечали, а он, оказывается, не только был, но и сейчас еще живет отчасти – в этом незнании, небрежении, непонимании, что творится у нас под боком.
Манана вспоминает, как, проживя 15 лет в Москве, сорвалась назад в Грузию – после 2014 года, как собирала чемоданы, мгновенно осознав – все, с Россией больше нельзя. За последнее время я слышу уже третий такой рассказ – от Лены и Сосо из Батуми, от риэлтора Алексея, который уже перевез семью из Петербурга в Тбилиси и теперь учит заново грузинский язык, и вот теперь от Мананы. Что ж, на закате империи грузины потянулись домой.
Мы еще раз – наверное, десятый – пьем за здоровье Димы Быкова. Неужели уже второй час ночи – Нана поднимается, завтра им с Котэ рано вставать и идти на суд по делу Саакашвили.
– Мы его вырвем оттуда, – говорит Нана, – это невозможно, чтобы человека держали в тюрьме ни за что на глазах у всего мира, да еще травили. Ведь нет никаких, ну совершенно никаких оснований держать его за решеткой! Очень много усилий делается, чтобы это прекратить, вот посмотрим, что будет завтра.
Они уходят первыми, и мы желаем им удачи, но я, если честно, не очень в нее верю – мой опыт говорит мне, что надежды мало. А главное, я помню, как Путин и его присные упоенно издевались над Саакашвили, когда тот был президентом, помню их чистейшую беспримесную ненависть, их гнусные смешки – ах, да, этот, который галстуки жует. Никогда они ему не простят честной полиции, возникшей у них под боком. Вот когда Украина победит… Мы как будто снова опускаемся на землю, вспоминаем о войне – невидимой отсюда, но ощущаемой всеми.
Дезертирка
Город уже украсили к Новому году и Рождеству, последней монтируют ярмарку за Сухим мостом. Улица превратилась в пешеходную, на ней выросло два ряда деревянных ларьков со всякой всячиной, от жареных сосисок до шерстяных шапок. Из большого красного фургона вытаскивают фанерных акробатов и клоунов, рабочие развешивают их на карнизах и балконах и сами кажутся частью веселой воздушной компании – поднимаясь над грузовиками в своих желтых люльках, в каких обычно копошатся электрики.
Подходя к барахолке, ноги начинают идти медленнее и окончательно тормозят у очередной россыпи елочных игрушек – не могу пройти мимо, не прихватив еще несколько штук. Завтра на каникулы приедет Сима – и, конечно, у нас будет елка!
За елкой мы с Ваней идем на рынок Дезертирку. Можно, конечно, купить и ближе, на цветочном рынке, но там соблюдают закон – в Грузии запрещено продавать срубленные елки, можно только растущие в горшках, и нам не хочется тащить домой такую тяжесть. А Дезертирка – она Дезертирка и есть, и, конечно, вот они, правильные елочки, притаились у фонарного столба, кто бы сомневался – вот как раз небольшая, прямо для нас, 30 лари, но за ней мы зайдем на обратном пути. А сейчас нам нужны сыр, гранаты, рыба, зелень, много чего – мы ныряем между горами кинзы, мандаринов, яблок, огурцов, и то и дело натыкаемся на бледные тушки поросят, уложенные торжественными рядами, кверху копытцами.
Ваню передергивает от этого зрелища, меня же оно притягивает своей древней радостной жутью. Еще бы, это не лицемерные упаковки в супермаркете, делающие вид, что там как бы и не мясо, а некий абстрактный продукт, фабрика такая-то, купил и пошел, от тебя до этой свиньи или курицы – как до луны, ты ее съешь, не помня о ее форме и размере, как бы не причастный к ее судьбе. А тут грубая, шершавая, плотская основа бытия кидается тебе под ноги, тычет в глаза ярко-желтыми букетами когтистых куриных лап и этими светлыми поросячьими младенцами, избитыми перед Рождеством. И хотя никакой трагедии нет в этом травестийном зрелище, и спокойные продавцы с крестьянской гордостью улыбаются за своими прилавками, все же в маленьких поросятах как-то слишком много человеческого.
Мы покупаем все, что наметили, и всяких специй вдобавок – имбиря, гвоздики, корицы, да еще связки сушеной хурмы – Оля научила нас ее выбирать, чтобы на ней не было белого налета. Пройдя мимо последней поросячьей шеренги, возвращаемся за елочкой, которую заранее присмотрели, придирчиво ее оглядываем со всех сторон и бережно уносим домой. Дома Ваня устанавливает ее в кастрюлю, плотно привязывает веревкой к эмалированным ручкам, наливает воды – а украшать будем уже вместе с Симой.
В этот раз в Новый год мы не сможем выйти из нашей избы в лес – когда Сима был маленьким, Дед Мороз прятал мешок с подарками под огромной заснеженной елкой, и Сима всегда его находил. Но даже когда он вырос, мы все равно продолжали ходить за подарками по лесным сугробам – традиция! – а теперь вот не пойдем. Ничего. Зато будем вместе. И когда-нибудь вернемся в наш лес.
Новый год
К нам приехала Катя – вечерним поездом из Батуми на одну ночь: завтра она летит в Ереван на свидание со своим молодым человеком, который остался в России, рейс перенесли на утро, и ей иначе не успеть на самолет. Что может быть важнее свидания, особенно если оно случается раз в полгода – наверное, так теперь живут немало русских пар, дай им Бог выдержать это испытание. Я кормлю Катю ужином – знаю, что такое 5 часов на поезде без еды – и радуюсь, что она встретит Новый год не одна и вообще ближайшие десять дней будет счастлива.
– Что ты там будешь делать, какие планы на Новый год? – спрашиваю я.
– Я буду есть и спать – смеется Катя. – Заказала своему парню сделать к моему приезду салат “оливье”.
Я начинаю представлять, как же он будет строгать салат в отеле, где сварит картошку и морковку, но воображение мне отказывает. Я радуюсь, что могу помочь Кате, хоть ей и придется спать на надувном матрасе – через два часа из Питера, тоже через Ереван, прилетает Сима, и они вдвоем с Ваней займут диван. Катя быстро бежит в душ и ложится – ей вставать в пять утра.
Но заснуть она не успевает – звонит таксист Александр, которого мне порекомендовала Вероника, он уже встречал в аэропорту Аню и Юлю, а теперь встретил Симу у армянской границы и уже почти привез к нам, только в конце слегка запутался в тонких нитках Чугурети. Мы с Ваней спускаемся вниз.
– Ничего себе, – говорит Сима, вылезая из машины – ну вы и забрались!
Он соглашается только на символический ужин – армянский водитель, который вез его до грузинской границы, по-русски не говорил, но как-то понял, что пассажир голодный, и остановился у кафе, где они купили по шаверме. Сима высокого мнения об армянской интуиции – да, бывает у некоторых таинственная способность понять ближнего без слов.
Мне немного совестно – хоть мы и пьем чай не за кухонным столом, а за моим рабочим, но между комнатами не дверь, а занавеска, и я слышу, как Катя ворочается, мы мешаем ей спать, но встретиться первый раз после лета и не проговорить два часа – так все-таки не бывает.
Ваня уже спит, и когда Сима, едва живой от усталости – сессия выдалась суровая – рушится на свою половину дивана, я еще долго сижу, дописывая прерванный текст. В пять утра звонит Катин будильник, я ее провожаю и только тогда встаю под горячий душ и ныряю под одеяло.
*
Симе нравится Чугурети, он тоже вдохновлен нашим новым жилищем, двориком, выходом на крышу, видом на дымчатую Мтацминду.
– Сразу видно, это – дом, – говорит он. Вчера мы с ним наряжали нашу елочку, бродили по ближним улицам, спускались к Сухому мосту, любовались ярмаркой. Он удивился – а почему это на главной елке не звезда, а месяц, – и мы долго смеялись – надо же, сколько я тут ходила и не заметила, а он приехал и сразу увидел. Сима соглашается, что у нас тут другой Тбилиси – самый странный, запутанный и волшебный – и в тоже время домашний.
Теперь мы все втроем идем к метро – Новый год будем встречать с Димой Быковым в пространстве Auditoria. Сима радуется, что предстоит не семейное застолье, а большая компания, и это понятно – я-то могу скучать по заснеженное избушке, а в девятнадцать лет хочется выйти в люди. Мы проезжаем три остановки и идем к памятнику Руставели – там Ваню ждет его питерский знакомый, филолог Карим, мы решили взять его с собой, потому что он оказался в Тбилиси один – жене не выдали вовремя ее новый паспорт, и она застряла в Петербурге. Незадолго до нашего отъезда из России Ваня провел с Каримом несколько дней в одной камере, когда отсиживал свои 9 суток за то, что вышел на Невский протестовать против войны. Интересные были сокамерники – сотрудник Пушкинского Дома, краснодеревщик, биолог.
Пока мы, петляя, взбираемся на гору, Карим рассказывает мне, что обосновался в Батуми, а сюда приехал по делам всего на пару дней и решил остаться на Новый год – очень уж мрачное было настроение, когда стало понятно, что жене не удастся прилететь.
Zoom, отец и благодетель наш, покровитель собраний, сначала ковидных, а потом беженских, дезертирских, ускользающих, от-военных, из-за военных – покажи нам друг друга! Вот и Ира Евса видит меня и Ваню, а Симу не видит – не в кадре, вот и Катя Капович машет мне с другого континента, и Витя Шендерович машет, и Марина Бородицкая появилась, и кого тут только нет, и почти все читают стихи, и я читаю, а после тихонько болтаю с Катей, Диминой женой, а потом приезжают ее родители и привозят Новый год – двухлетнего Шервуда, и Дима берет его на руки и кричит – “Бом – бом – бом!” – и пока “куранты” бьют, надо загадать желание, и, наверное, все загадывают одно и то же – а что еще можно сегодня загадать, помня, какой Новый год сейчас в Украине.
Сима возвращается довольный – покружился в праздничной толпе, за ним входит Леша Паперный с гитарой – главное украшение Диминых праздников – надо же, какая удача, я и не знала, что он тоже в нашем тбилисском Вавилоне
Все когда-нибудь кончается, даже новогодняя трансляция – ура, можно выдохнуть и столпиться вокруг стола. Я спрашиваю у Димы – неужели Шервуд всегда такой спокойный, и Дима отвечает – да, если есть еда. Он вспоминает совещание молодых поэтов, где мы когда-то встречались, но я этого не помню напрочь, зато помню нас обоих на Петроградской стороне, на кухне у Нонны Слепаковой.
Приходят Лешины дети, Саша и Соня, знакомятся с Симой и Ваней, Леша думает, что Сима тоже с нами, в Тбилиси, а когда я говорю, что он не хочет тут оставаться, и я не знаю, что делать, выпаливает: – Как что – спрятать паспорт! Они стоят друг против друга, Сима покачивается, склонив голову набок, Лешина быстрая речь кружится на бреющем полете.
– Зачем тебе там учиться? – Чтобы потом работать. – Там ничего не будет. И потом, работа – это тоже соучастие. – Я так не думаю. – Ну, а если загребут? – У меня отсрочка. – Отменят в любой момент, и дверь захлопнется, законов-то нет. – Они препираются долго, Сима непреклонен, Леша разводит руками и смотрит на меня с сочувствием.
– Ну, я не знаю. Но давить, конечно, нельзя. Нельзя давить, – повторяет он. Я благодарна ему за его горячность, за внезапную родительскую солидарность. Мы обмениваемся телефонами.
Есть соблазн отправиться домой пешком, но мы слишком устали – лучше на такси. Пока оно везет нас по затихающему городу, я думаю – это первый Новый год за много лет, встреченный не дома. Нам было хорошо в этой комнате, похожей на аквариум, с кучей гостей и знакомыми лицами на экране, но я бы все отдала, чтобы пробираться сейчас к калитке по узкой снежной траншее, а потом идти по нашей Лесной улице вдоль шеренги огромных елок в снегу, как будто принимая парад. Когда-то мы еще пройдем по ней, что нам сулит 2023 год, затаившийся, как хищник в засаде?
День судьбы
Нас с Симой ждет в гости отец Микаэль. Судя по адресу, он живет в самом центре – значит, пойдем пешком, если выйдем через десять минут, как раз к трем часам успеем. За дверью появляется Оля, улыбается, стучит легонько – и зовет нас к себе.
– 2-е января – День судьбы, он очень важный, как его проведешь, таким будет и весь год, поэтому принято приглашать людей, которых ты по-настоящему хочешь видеть – чтобы весь год тоже был хорошим и приятным, – объясняет Оля. Вот она нас и приглашает
Заходя в дом, мы честно объясняем ситуацию – времени у нас в обрез. А стол красиво накрыт, и Оля все выскальзывает на кухню, приносит то одну тарелку, то другую – ну, как же, хочется вас получше угостить. Зурино домашнее вино золотится, он предлагает выпить за всех детей и внуков. Они оба так ласково улыбаются, нам так хорошо с ними – понятно, что через пятнадцать минут мы не уйдем, но как же досадно, что приходится спешить. Сима тихонько бормочет – давай уже останемся и не пойдем к отцу Микаэлю, Но я говорю – нет, так нельзя, пешком не успеем, поедем на такси.
Зура приносит два огромных рога, в Симин наливает два стаканчика вина, в мой – один и предупреждает, чтобы мы пили стоя, иначе ничего не получится. Церемония впечатляет, мы проникаемся торжественностью момента. Потом Зура рассказывает, что этот дом строил его отец. Да, я чувствую давнее, настоявшееся тепло этих стен, их тихое достоинство. Они не кичливы, не хотят пустить пыль в глаза, ни на чем не настаивают – светлые стены светлого дома. Ужасно жалко, что приходится так рано уходить, но я все-таки делаю над собой усилие и заказываю такси – радуясь, что оно придет не через три минуты, а через десять. Зуре и Оле явно тоже хочется еще посидеть, поговорить – у них редкий спокойный день: сын с женой и внуками уехали в гости к другой бабушке. Но что делать – бывают же такие накладки – мы нехотя уходим, и мои ладони еще долго помнят шершавую поверхность тяжелого рога.
– Заходите, заходите, – слышится голос отца Микаэля, и он сам поднимается на крыльцо прямо за нами: несмотря на День судьбы, ему пришлось срочно съездить на отпевание.
Длинный-длинный коридор, вернее, застекленная галерея, в конце – дверь в крохотное подобие кухоньки, видимо, втиснутой на место прихожей. Сразу за ней – большая комната с накрытым столом, в углу стоит рогатая вешалка для пальто – такая же, как у нас. За столом сидят несколько мужчин, отец Микаэль усаживает нас и знакомит со всеми поочередно. Он уже успел скинуть подрясник, оставшись в брюках и оранжевой футболке.
– Они почти все – обводит он рукой гостей – служат у нас алтарниками. Вот это – сын знаменитого грузинского футболиста Давида Кипиани. Я выражаю вежливый восторг, Сима – вполне искренний. Кипиани-fils рассказывает, что его отец был в составе тбилисского “Динамо”, выигравшего в 1981 году кубок УЕФА. Тут же крутится мальчик лет десяти, Кипиани-внук, но, судя по плотному телосложению, вряд ли это футболист.
Стол ломится от запеченных рыб – Рождество на носу, но пост продолжается, впрочем, как я заметила, не очень строгий – мяса не едят, но к молочным продуктам относятся снисходительно. Напротив нас сидят двое веселых мужчин, один молодой, другой старый, они подливают нам желтого домашнего вина и по всякому поводу громко хохочут. Если повод излагается по-русски, мы с Симой смеемся, если по-грузински – все равно смеемся, уж очень смех у них заразительный.
– Этому дому 300 лет, – говорит отец Микаэль, и сын футболиста Кипиани тут же вспоминает времена, когда квартира была коммунальной, и к туалету во дворе приходилось топать по длинному коридору, а на крыльце сидел, развалившись, пьяный сосед, и было никак не пройти – отец Микаэль со смехом кивает.
Потом он становится серьезным и вспоминает свое рукоположение.
– Там есть такой обычай, со времен первых христиан, когда становиться и дьяконом, и священником было опасно: тебя вводят в алтарь двое и крепко держат за руки – чтоб не сбежал. Считается, что о чем в этот момент попросишь у Бога, то тебе и будет дано. И вот, я заранее думал – и того попросить, и этого, а как меня туда повели, на меня будто сверху что-то опустилось, я все забыл и молился, чтобы у меня была пастырская харизма, чтобы мое служение доходило до людей, воздействовало на них.
– Так и вышло, – подхватывают все. Отец Микаэль прикидывает, сколько он служит в новом храме – наверное, с 12-ого года. Но он не всегда был священником – раньше танцевал в ансамбле грузинской песни и пляски. Вот оно что – думаю, то-то он до сих пор такой стройный.
Тосты за отца Микаэля, за гостей, за детей – мне явно тоже нужно подать голос, и я рассказываю, как, приехав в Тбилиси, металась в поисках нормального батюшки и внятной службы – и нашла все это в маленьком храме на Сабурталинском кладбище. Все энергично одобряют мой выбор, а отец Микаэль в ответ рассказывает, как он увидел меня на службе и гадал, кто это к ним пришел. Все наперебой объясняют нам с Симой, какой у них
Часть мужчин прощаются, их сменяют две женщины, одна, смешливая, в густых стоячих кудрях, садится рядом с нами, отец Микаэль говорит – вы ее не знаете, она, как солнце! И о каждом госте он успевает сказать что-то хорошее, подчеркивая его уникальность и радуясь его существованию. Мы с Симой поднимаемся – пора и честь знать.
Нам хочется еще пройтись по улицам, облиться с головы до ног вечерними огнями, уложить в душе все то, что мы получили сегодня в этих двух грузинских домах. Я ведь ничего еще не сделала, чтобы принимать такие незаслуженные дары – и сумею ли сделать? Не знаю. Мы выходим на площадь Свободы, праздничные огни улицы Руставели текут сквозь нас, исчезая в парке и снова выныривая у бурлящей вечерней ярмарки. Рождество приближается. На столике между двумя деревянными ларьками ярко горят в большой чугунной полусфере дрова, уложенные звездой, и несколько человек переминаются вокруг, грея у огня руки.
Грузинское Рождество
Новогодний обморок закачивается пробуждением в Рождество. Оно здесь сложное – к трем часам надо съездить к отцу Микаэлю на вечерню и на исповедь, вернуться домой, а потом приехать еще раз – уже на ночную службу. Так мы и снуем между домом, храмом, мясными и овощными лавками – завтрашний праздничный обед никто не отменял.
Литургия начинается в полночь, и уж тут, конечно, полный сбор – машину еле удается приткнуть подальше от входа, а в храм, похоже, не войти – народ клубится в дверях. Но мало-помалу все как-то втягиваются внутрь – кажется, узкое тело храма незаметно раздвигается по случаю праздника.
Несмотря на тесноту, почти все держат в руках зажженные свечки – у нас так бывает только на Пасху, и то в определенный момент, а тут все стоят со свечами, кроме нас – забота о вздыхающем огоньке отвлекает, нам бы и так уследить за службой на чужом языке. Я думаю о том, что на здешних горах весть о рождении Христа возглашали на шесть с половиной веков раньше, чем на наших равнинах. Но здешнее возглашение – чуть тише, чуть сдержаннее, чем наше. После причащения хор тоже поет колядки – но не так много и весело, как у нас.
Что по-настоящему впечатляет Симу, так это слово отца Микаэля: вот это да, у нас проповедь – это небольшая академическая лекция, а у него – живой разговор с залом, со всеми приемами ораторского искусства. Слушают внимательно, смеются шуткам, одобрительно кивают. Сегодня он проповедует коротко – все-таки глубокая ночь, а потом, при подходе к кресту, щедро поливает каждого святой водой, говорит что-нибудь ласковое.
На улице накрывают стол – руки так и летают, раскладывая ветчину, сыр, хачапури, домашние котлеты, мы тоже разворачиваем наш вклад, пахлаву, и не сразу понимаем, что в бутылках от кока-колы – домашнее вино. Мы бы предпочли чай, но он тут явно не почете, и нам протягивают по маленькому пластмассовому стаканчику. Христос родился! – восклицает отец Микаэль. Я за рулем, поэтому решаюсь только на пару глотков – а потом соображаю, что вообще-то городской транспорт на эту гору не ходит, значит, тут все такие, однако, стаканчики наполняются и наполняются.
Мы почти никого не знаем, жмемся на ветру в облаке грузинской речи, под единственным фонарем, и передо мной невольно всплывает наше питерское Рождество, накрытые столы в приходском доме, яркий свет, знакомые лица. Здесь приходского дома нет – его не построить на кладбищенской земле, и всем приходится мерзнуть во дворе, на узком ночном плато высоко над городом. Я досадую на себя за то, что эта Святая Ночь кажется мне темнее и беднее наших прошлых праздников, но ничего не поделаешь – мы не дома, родных лиц не заменит никто. Спасибо отцу Микаэлю и его храму – все-таки в эту ночь мы не одни.
Телеграм-канал Татьяны Вольтской: https://t.me/voltskaya
Татьяна Вольтская
Татьяна Вольтская — российская поэтесса, журналистка, литературный критик, эссеист. Родилась в Ленинграде. Окончила Ленинградский институт культуры. С 1990 года публиковалась как журналист в газете «Невское время», «Литературной газете», «Общей газете», «Русской мысли» и других изданиях. В 1994 году выпустила первую книгу стихов; к 2022 году - автор одиннадцати поэтических сборников. Стихи переводились на шведский, голландский, финский, итальянский, английский, литовский языки. Член Союза писателей Санкт-Петербурга и Союза журналистов Санкт-Петербурга. Осенью 2022 года приняла участие в работе ансамбля "Сад Мандельштама" в дебютном альбоме коллектива "Белая ложь". С весны 2022 года проживает в Тбилиси.