8 Views
аллегория
как декабрьские темнеющие
в зимних сумерках немеющие,
но украдкою умнеющие
дни идут не вкривь и вкось,
а впрямую, – так нежнеющие
проступают тиховеющие
строки, стывшие поврозь
как извилисто витающие
в небе вспоминанья тающие
и внезапно расцветающие
в стихотворчестве (вглядись!), –
так живут и впечатляющие
ветви дерева петляющие,
но стремящиеся ввысь
день в местечке
слово щедрое есть – вот: угощение,
есть горящее – вот: освещение,
то-то праздник, семечек из миски гость
возьмет в горсть,
стопку – искра́ во взоре! –
опрокинет, счастье оно не горе
а потом возведет очи ввысь –
и еще одну, и вдвойне живой
во дворе танцует в грязи Йосл, ой,
як мягко танцюет, дывысь,
нищие мы неумытые
да святится имя твое
у соседки дiд хоть совсем одрях –
лицо в ржавых прожилках –
весь в ужимках,
ни с того ни с сего курицей куд-кудах
закудахчет, по грядкам прыгая
и руками дрыгая
и по шее своей бьет ребром ладони
точно курице отсекает голову, и агонию
трепыханием он
изображает, и стон
оглашает улицу, и пылит
мимо телега, и солнце ещё палит
а под вечер где-то пекут белый хлеб,
свечи, жёны молятся плачущим
голосом, себя прячущим,
варят рыбку – найдет, кто не слеп,
на дне да в подливу
обмакнет хлеб, счастливый
прослоняешься день от крыльца
до крыльца домиков с кривобокими
стенами, слепыми окнами,
а придешь – заснешь на руках у отца обеспамятев от воздуха
неба звездного
наведывание
я долг погрешности-прелестнице
сейчас отдам и оступлюсь на лестнице,
на той несуществующей ступеньке,
на верхней (за дверьми – рояля треньки)…
вхожу и повторяю: долг нелепице.
в окне мелькнет ли что-то яркое,
воро́нье ли катнётся карканье,
дверных ли пе́тель скрип, как ранее,
услышу, с кухни ль причитания
и тапочек изношенное шарканье,
и тиканье часов, и сорное
то лепетанье вздорное,
то бормотанье слова исповедного,
и юноши какого-нибудь бледного
битьё об стену головой позорное.
нет никого, один я, слышащий
того, кто обитал здесь, видящий
след от руки, по клавишам бегущей,
оставшийся от жизни предыдущей,
и звука след безмолвный и вседышащий.
несчастный с горем недолеченным
в ночь выскользнет ли незамеченным…
пусть он споткнётся там, где оступился
я только что… но бог не поскупился
и даровал немыслимую встречу нам.
* * *
Господи, подсунь
светлый сон к утру –
время пионов, июнь
на легком ветру,
розовые в размер,
дитя, твоей головы
пионы, шорох портьер,
веянье травы,
то малинов, то бел
цвет их, воспой,
как в те дни голубел
небосвод голубой,
там пекут пироги,
праздничный аромат
сдобы прибереги,
сон явью объят,
медные по длине окна́
шпингалеты и блеск
ручки, и сна
последний всплеск,
и напрямик
радость (сорван сургуч
с ночи!) в утренний миг
подкараулить луч.
памяти Вадика Жука
на Кировском сыром и сером,
на Кировском в асфальтовых огнях,
где дамочке, под ручку с офицером
идущей, рифма-эхо вторит «ах»,
на Кировском с искрящимся базаром
предновогодним, где летящий штрих-
пунктир, навеки не напрасным даром
на веках тая, осеняет стих,
над Карповкой с её изгибом
к больнице с разевающими рты
за стёклами подобно белым рыбам
больными, вещунами немоты,
на Кировском, у входа в «Промку»,
где ты стоишь, где я бреду сейчас,
нисколько не завидуя потомку,
поскольку нет здесь ничего без нас,
на Кировском, которым заручимся,
под будущей строки прибой
мы встретились и мы не разлучимся,
пока опять не встретимся, с тобой.
7 апреля 2025
Владимир Гандельсман
Владимир Аркадьевич Гандельсман родился в 1948 г. в Ленинграде, закончил электротехнический вуз, работал кочегаром, сторожем, гидом, грузчиком и т. д. С 1991 года живет в Нью-Йорке и Санкт-Петербурге – поэт и переводчик, автор более чем двадцати поэтических книг («Шум Земли» – «Эрмитаж», США, 1991; «Вечерней почтой» – «Феникс», СПб., 1995; «Долгота дня» – «Пушкинский фонд», СПб., 1998; «Эдип» – «Абель», СПб., 1998 и т.д.), двух книг эссе, переводов с английского (Шекспир, Кэрролл, Оден, Меррилл, Уилбер, Стивенс и т.д.) и с литовского (Томас Венцлова), а также многочисленных журнальных публикаций. Лауреат премии «Liberty» 2008 года, «Русской премии» 2008 года, премии «Московский счет» 2011 года и премии «Anthologia» 2012 года.