143 Views
* * *
Кладбище рождественских ёлок.
На травке лежат вповалку,
Пушистые пирамидки.
Иисус родился,
у него было обрезание.
Так же и ёлки ,
отлучены от дома.
Видела, как они растут,
еловые плантации,
колючие поля.
Ёлки-палки, лес густой.
Нахохлились зелёные бройлеры.
Их век — до зимы.
Взрослые ели, матёрые, разлапистые,
Отряхивают снег неторопливо,
взирая с горы
на недорослей,
которые предпочли отправиться в город.
Старики-то знают,
что счастье недолговечно,
а цветные шары и гирляды –
бутафория и обман.
Время разбрасывать ёлки,
Время собирать ёлки.
Из биомассы произошёл ты,
в биомассу возвратишься.
Языческий обычай
в цивилизованном мире.
Мадам не любит срезанные цветы.
А как насчёт спиленных деревьев?
Подайте-ка ёлочку в горшке,
карликовый бонсай.
Мадам польёт её слезами
ещё много-много раз,
до второго пришествия.
А все одноразовые ёлки
воскреснут и пустят корни
где-нибудь в небесном лесу.
Сбой в системе
(о старейшем заключённом в сирийской тюрьме Седнайя в Сирии, он провел в заключении 43 года. Военный лётчик, был осуждён за отказ бомбить жилые кварталы)
Допустим, что вся биосфера – один организм,
синхронный глобальный
животный людской механизм,
нейросеть-микрокосм, мегамозг, супернерв,
где неограничен познаний резерв.
Почувствует ближний,
что где-то в грибнице разрыв,
Системный сбой, в сети замыкание, крах?
Что где-то господствует анахронизм-атавизм?
Охватят тоска и тревога, сочувствие, страх?
Или сеть безнадёжно на нации разделена,
А совесть-фантом за ненадобностью отсечён?
И не пала когда-то в Европе граница-стена,
и уроки истории — ни о чём?
«Никогда больше» – незыблемый постулат?
Принят на веру — и все грехи прощены.
По ком звонит колокол, кто и зачем бьёт в набат?
Злыдни раскаялись — разве нет выше цены?
Где-то в Дамаске, он мне не сват и не брат,
сорок три года томится в застенке зэк.
В чём виноват — не исполнил военный приказ.
…Ушло поколение икс, пришло поколение зэт.
Растёт поколение альфа,
а игрек — уже старичьё.
А лётчик из восьмидесятых
не видит ни ночью, ни днём
высокого неба,
за то, что не стал палачом.
Ищи человека,
не сыщешь и днём с огнём.
Отыщещь ли в списках тюряги,
в подвалах её потайных,
в отделах Седнайя, в ряду безымянных могил?
Как выжил и скольких друзей
он на казнь проводил,
не ведая, сколько из них остаётся в живых?
Что икс-игрек-зэт,
сорок лет
не видать, не слыхать,
Пропущен не знамо по счёту какой Холокост,
имея такую в архиве солидную кладь,
такой высочайший научно-технический рост?
Само в заточении время
прервало свой бег,
рождённые там не видали травы и листвы.
Возможно, во времени камнем застыл человек,
И мир от движения мысли и духа отвык.
Родные
Роднёй Б-г не обидел, это правда.
Гордиться всеми я не устаю.
И в них души не чаю,
а особо
в том племени кудрявых малолеток,
сестричек и племянников внучатых,
не замечая степени родства.
Кого-то я бы днями обнимала,
кому-то надавала бы люлей.
Но пусть простит меня
моя мишпуха,
весь клан красивых, умных и успешных,
подарки, поцелуи заслуживших,
что для меня сейчас стократ важнее
судьба освобождённых из тоннелей,
о коих жадно новости ловлю.
Их тяготы во мне отдались гулко,
их радостью полна моя планета,
их близкие и мне теперь близки.
Вот эти девушки — быть среди них могли бы
мои племянницы (не приведи Господь!)
А этот парень так похож на мужа,
когда ещё он в армии служил.
Я сравниваю, ясно вижу сходство,
хотела бы отдать им силы, время,
тепло, заботу, ласку, рифмы, песни,
умения и знания свои.
Всё это им потребуется позже,
сейчас покой и хлопоты врачей.
Не в силах ни приблизить избавленье,
ни ужасы потерь предотвратить,
молю о мире.
Как семья, едина,
встречающая с флагами
из плена
детей своих, отцов своих
спасённых,
любовью озарённая страна.
Между двух войн (Разговор в автобусе)
Пассажиры в небольшом автобусе едут на экскурсию в польское горное местечко. Все они эмигранты из стран бывшего Союза, уже долгое время живут в Берлине. Все состоят в еврейской общине, хорошо друг друга знают, встречаются на еврейских праздниках или в поездках. Ездят в на польский курорт в санаторий каждую зиму. По пути они бурно обсуждают последние новости.
— В пять утра, как отбомбили,
чуть-чуть подремала
и ухом к трубе…
— Что ты там утром, красавица?
— Моня, не трогай её,
она белого свету не видит.
Ейный племянник — солдат,
в Газе воюет,
сын ейный — где-то во Львове,
ему угрожает призыв,
мобилизация то есть.
Вспомнит племянника — в жар
бросает, вспомнит про сына — озноб.
Вот неотрывно она
за новостями следит
ни жива ни мертва,
ни лежит, ни стоит, ни сидит…
— Все мы теперь так вот — утром прилёты,
сводки ночных новостей,
мины, ракеты, шахеды,
бомбардировки и жертвы.
Днём изучаем планы военных действий.
Муж мой уже стал экспертом,
диванным баллистом,
стратегом и адмиралом.
Только бы ноутбук я не отбирала!
— Это ещё полбеды, а мои-то, мои-то –
только подумаю — сердце разбито!
Были седьмого в кибуце,
в двухстах шагах от концерта!
— Дочка, Наоми? Ты говорила,
они там близко от центра…
— Так возле Газы живут, у них дом.
Не вспоминай о больном!
Там, где был фестиваль «Супернова»,
и нет у них дома иного.
Их ведь не первый раз отселяют,
когда там стреляют,
а мне говорят
«мама, мы в отпуске снова»!
— Как сохранить тут рассудок?
— С мужем, с двумя-то детьми,
в бункере двое суток!
— Слышали выстрелы, взрывы?
Главное — живы!
— Зять слышал арабскую речь,
своих только смог уберечь.
Их поселили теперь
временно в лагерь, в отель
где-то в Эйлате, на юге.
Комната на четверых,
психолог при них,
дети в тревоге, в испуге.
— Смотрите, река понеслась!
Бурная, радует глаз.
Не застывает,
лёд её не покрывает.
(нам бы так, — думают люди, вздыхают,
мчится автобус и споры на миг утихают)
— Звонит мой мобильник,
Моня, подай мне рюкзак!
Кстати, а младшие ваши — как?
— Вы о сыне?
Дочки — одна в Украине,
другая вышла за немца,
тут дело простое,
у них уже девочек двое.
С ними ни сна, ни покоя!
— И у моей тоже немец,
он шваб и программист.
Ей тридцать три, а у него всё карьера!
— Скоро настанет совсем бездетная эра,
если мужья не вернутся,
жёны рехнутся.
— Куда там! К примеру мой Лёва,
жена его, чтобы была нам здорова,
к себе на порог не пустила!
— Вот ведь бесовская сила!
Как дело-то было?
— Приехал в Берлин из Днепра,
вырвался вроде, ура.
А невестка уже целый год
там с дочкой Маринкой живёт.
Беженцы, на социале.
— В квартире же, не в подвале!
— И всё же
было путём
у молодёжи!
Вдруг невестка его прогоняет!
Жалобу пишет, что он изменяет,
курит и пьёт,
дочку не кормит и бьёт!
— Это ваш-то ботан,
это вашу Маринку-ботанку?
Мир кто-то вывернул
наизнанку!
— Мало того, что на птичьих правах
каждый из нас обитает.
Что ей, войны не хватает?
И так мы все между войн,
двух или больше,
между Сциллой, Харибдой,
Хамасом и Хезболлой,
орками, аятоллами,
между небом и чьей-то землёй!
— Пассажиры мои,
сейчас смотровая площадка,
сверху крутая скала, снизу пропасть.
Просьба — не напирать, перила не трогать.
Вы осторожно, тут очень узко и гладко.
Отсюда откроется
вид красоты небывалой
на горный хребет,
на вершины, провалы…
Поторопитесь, скоро нам на обед.
— Как называется место?
— Местный народ
назвал его «Убийственный поворот».
Машины скользят и слетают…
— Тоже опасный участок!
Ведь тут не стреляют,
не похищают,
на поле своих не бросают!
(экскурсанты падают,
друг друга за брюки хватают)
— Все уместились? Дальше без остановок.
Хотя и водитель наш ловок,
граждане экскурсанты, ремни пристегните.
Будет крутой подъём, а за ним, вы только вгляните
сказочный городок. Разместился на склонах,
гордые ели в снегу и вётлы в поклонах.
Вон там семейство оленье,
крупные на удивленье!
Горный ручей
нам форели немного подбросил.
Здесь есть музей минералов
и древних ремёсел.
— Вот красота! А мы думали, божья дыра.
— Это была бы идиллия и пастораль,
только дорога одна, и та по ущелью.
Если пройдёт снегопад,
оползень, град –
то хана сообщенью.
Врачи, больницы, продукты –
всё недоступно.
Свет пропадает, нет связи, питаемся скудно.
Ни института, ни школ,
цивилизации ноль!
Тут уж не до красоты,
навести бы мосты.
Не до жиру, а быть бы живу!
На отшибе, отрезан от мира!
— Нету мира кругом,
перемирия даже!
Вы тут за снегом и льдом,
как под охраной, под стражей.
Разве есть где-нибудь место такое,
где сохранилась бы капля уюта, покоя?
В этом циклоне нет ока,
нет точки возврата.
Нет ни опоры,
ни друга, ни брата.
Все мы в заложниках,
все на ветру над обрывом…
— Люди, приехали,
кто хочет сняться на месте красивом?
Инесса Розенфельд
Одесситка, художница, поэтесса, редактор газеты «Алеф» потсдамской Еврейской общины. Победительница БЛК на «Стихире» в сентябре 2016, участница Турнира поэтов, полуфиналистка "Вечерних стихов" 2021. Лауреат Конкурса художников, финалистка Конкурса поэзии «АРФА ДАВИДА – 2017» в Назарете. Призер Литературного Фестиваля «Ганноверская весна» в 2018, финалистка Пятого Международного поэтического интернет-конкурса «Эмигрантская лира-2016/2017», финалистка международных конкурсов поэтов-переводчиков «Эмигрантская лира» (Брюссель-Льеж-Париж, 2015, 2016). Публикации в «Еврейской панораме», на литературном портале «Золотое руно», в Сетевых журналах «Мастерская», «Семь искусств», «Заметки по еврейской истории», в журнале «Крещатик», альманахе лито «Ришон» и многих других изданиях.