87 Views
* * *
Я мечтал жить, как все,
В мире добром, едином,
Но мне песню не спел
Боб Дилан.
Потому что Боб Дилан
Не поет для дебилов.
* * *
Проснется человек, почти пенсионер,
Из предрассветной тьмы день проклиная длинный.
В израненной душе он чинит говномер –
Наследство от отца – ажурный и старинный.
Присмотришься: на вид амбарные весы.
Ты свален как мешок и найден слишком легким.
Чуть покачнется перст железной полосы.
Вот весь тебе ответ: что будет суд коротким.
Он пробует чинить коварный говномер,
Сквозь вязкую тоску и ужас беспричинный,
И в механизм сует то гвоздь, то полимер.
Жаль, в детстве потерял свой ножик перочинный.
* * *
У марсиан четыре глаза,
Двенадцать пальцев на руках.
Его поймаешь ты не сразу,
Легко оставит в дураках.
Простите, скажет, извините,
Вы обознались, я не он,
Я театральный кинокритик,
Зовут меня Тутанхамон.
* * *
Приехали в фургоне люди,
С табличкой “Люди” на стекле.
Прохожих били без прелюдий
В полярно-праздничной Москве.
Валились наземь горожане.
Любой беспомощен, нелеп.
Здесь “Люди” хлеб свой загружали
В фургоны с надписями “Хлеб”.
* * *
Когда-нибудь я расскажу тебе
Историю, в которой мы не жили.
Тоска дорожная на пыточном столбе
Наматывает версты сухожилий.
Нас всех укроет мутная река,
Где строгий гусь сухим пером качает.
За Рыцаря, Чуму и Рыбака,
За Всадника – он Пушкина прощает.
А спросишь чуть: где родина твоя? –
Он улетает в теплые края.
И почему заветные монголы
Своих мечей кривые горбыли,
Своих повозок теплые вагоны
Для нынешних времен не сберегли.
(1989)
* * *
Я через «ы» писал жи-ши
И так постиг природу лжи.
Остра, как нож, тупа, как нож,
Зависит, где её возьмёшь.
Она в бою последний щит,
В ней грош спасительный зашит.
Под зиму сеют ложь, как рожь.
Росток с весною в душу вхож.
И, как железо точит ржа,
Сама себя разрушит лжа.
* * *
Европа – тот же лес.
И всякий, кто в нем жил,
Судьбу свою переживает
И слез постыдных не скрывает,
В ладни голову сложив.
Что немец прорычит тебе в кустах трамвая?
Что мышью прошуршит поляк?
И молчаливый чех, тебя не узнавая,
Уйдет в галоп и скроется в полях.
(1990)
* * *
Как жаль, что мы имели что-то,
Неважно, золото ли, медь.
Как это славно: ничего-то,
Вот ничего-то не иметь.
C тебя не слезет позолота,
Ты растворишься, словно мел.
А дальше – не твоя забота,
Ты ничего-то не имел.
* * *
У меня не звонит телефон.
Умер верблюд, умер слон.
Крокодилы, газели, медведь
Все успели уже умереть.
Мне последним звонил кенгуру
Со словами: «Я скоро умру!»
Жив один носорог дебильный,
Он теперь звонит на мобильный
Номер один один один.
Бегемот плывёт среди льдин.
* * *
По утрам не бьет он морды,
Говорит он гутен морген.
А когда садится в танк,
Чтобы ехать в Дойче банк,
Говорит он филен данк.
А когда идёт по бабам,
Говорит он гутен абенд.
А когда напьется в стельку,
Говорит он сенкью, сенкью.
А когда нет в жизни счастья,
Говорит он шайсе, шайсе.
Потому что он, ребята,
Проиграл войну когда-то.
* * *
Меня отстреляли — и я понимаю траву:
Ни боли, ни раны.
Но, кровь проливая, зачем я так странно живу,
Зачем я так странно…
Но кровь полевая — зачем я так странно живу —
Свой цвет обретает.
Уже различаю, как кровь покидает траву
И жук отлетает.
И жук отлетает, и кровь покидает траву,
Едва умирая.
И ты понимаешь, зачем я так странно живу.
И я понимаю.
(1987)
* * *
Папа по средАм вёл политинформацию на заводе.
Всю неделю папа читал газеты и журналы,
Выписывал самое важное оттуда, чтобы минут за пятнадцать
Пересказать суровым товарищам в среду в восемь ноль ноль утра.
Дома то там, то здесь попадался на глаза журнал «Коммунист»,
Серая бумага сделана была будто из гранитной пыли,
И мелкие стройные свинцовые буквы ползали перед глазами, как муравьи.
Газеты медленно собирались в коридоре у двери,
Макулатуру меняли на «Женщину в белом» или романы Дюма,
Двадцать килограммов макулатуры – одна книга.
А журнал «Коммунист» не принимали ни в макулатуру, ни в металлолом,
Потому что каменные скрижали.
* * *
Не то чтоб дар меня покинул.
Не то чтобы совсем оставил.
А выбрал жертвенной скотиной,
Устало к горлу нож приставил.
Душе легко из снов усталых
Выпархивать на каждый шорох.
И так же сбрасывает карах,
Как гильзу сбрасывает порох.
(2001)
* * *
Я в детский сад ходил до сорока.
Так было надо. По одной причине:
Нас рисовать учили облака,
А после руки мыть учили.
И вот пишу на выдохе одном
Чернилами любую фразу,
И нарисую облако говном,
И не испачкаюсь ни разу.
Я обойдусь без кисти и холста.
Мне не нужны ни пемолюкс, ни ваниш.
Есть в мире красота и чистота.
А ты – дешёвка, ты не понимаешь.
* * *
Я вспомнил жизнь, какой она была,
Какой ее задумала природа,
И вынул два изломанных крыла
Из заднего прохода.
Мне стыдно признаваться людям, да,
Я человек от мочек и до пяток.
А где еще мне было крылья прятать,
Чтоб избежать гонений и суда?
* * *
Жажда справедливости – форма психического расстройства.
Неизвестно, чего потребует от тебя жажда справедливости,
Каких безумных слов и гибельных шагов.
В лучшем случае жажда справедливости приведет к хроническому самоосуждению,
Неостановимому бегству от зла, в котором лежит мир,
К попыткам откупиться от беды и страданий незнакомых тебе людей
Собственным имуществом, временем, беспокойством.
Жажда справедливости заставит отнять у родных детей и отдать чужим детям
Хлеб, тепло, заботу, любовь.
Враги потребуют справедливости и победят.
* * *
Чёрный ворон из романа,
Как фуфайка без кармана,
Повстречался на пути,
И прокаркал: «Потерпи!»
Мы не спали, мы не ели,
Мы не жили, мы – терпели.
День за днем ушли года.
Лучше б каркнул «Никогда!»
* * *
Папа как две капли воды был похож на Жерара Филипа.
Когда в летнем кинотеатре показывали «Фанфан-тюльпан»,
Рабочие производственного объединения «Генератор»
Видели в главной роли начальника ОТК.
Поворачивали головы то на белый экран, то на папу,
Но папа давно привык.
Когда по средам папа вёл политинформацию и рассказывал о международном положении,
Рабочие ощущали себя в летнем кинотеатре с Жераром Филипом на экране.
Папу любили приглашать в президиумы.
Папа статно сидел за столом, накрытом красной скатертью, и молчал.
Все смотрели на папу.
Фильмы с Жераром Филипом забыты давно,
Но и мне перепало счастливой судьбы.
Все, что есть у меня, что приобрёл и чего добился от жизни,
Все за одни красивые глаза, за красивые глаза.
Бывает, поверь.
* * *
В День рождения покойного отца моего
Я не выпью, а подобно Гесиоду, поведаю тебе,
Юный алкоголик, как подольше прожить с этой бедой.
Папа мой пил исключительно спирт разведенный.
Дома хранилась канистра всегда,
Я лет двенадцати был, жахнул оттуда
И после не пил, как былинный Илья,
До тридцати примерно трех лет.
Папа домой возвращался к двенадцати ночи, оборонный завод.
Только недавно в метро дыхнул на меня человек
Секретным букетом отца, а более не встречал духа заветного я.
Папа домой возвращался, приняв с товарищами по партии, что-то серьезное там на заводе мешали они.
В шесть ноль ноль папа вставал и на завод добирался к восьми.
Нет, никогда и никто пьяным отца моего не видал.
Этот отцовский завет не из уст, но глазами усвоил я крепко.
Пусть кто из вас встанет и скажет,
Что пьяным он видел меня!
Пить, милый друг, следует строго после пяти, и пить до двенадцати ночи.
Делая маленькие глотки, лучше из горлышка, чуть пригубив.
Рюмка, стакан – ненадежные вещи, почти собутыльники.
Если в пределах трехсотграммовых высидишь вечер,
Считай, что спасен.
Можно выпить и больше, если есть повод достойный:
Горе, обида, позор, страх бытия,
Пей и поллитра и даже ноль семь,
Но не больше.
Главное, милый мой алкоголик, пей в одиночестве без тостов дурацких.
Ничего никому не сболтнешь ты по пьяни.
Сам с собой говори по душам, найдешь все ответы.
Милые сердцу услышишь и голоса.
Быть может, люди, которых уж нет на земле,
Тебя навестят, рядом присядут.
Про утро я умолчал. Если с утра похмелишься, чтоб облегчить страдания,
Ты обречен, пропадешь безвозвратно.
* * *
Мы жили на пружине
В смятении сердец.
Враги нас окружили
И наступил пиздец.
Мы выбрались пустыми,
О прошлом не скорбя.
И мы себя простили,
Как будто не себя.
* * *
Если война неизбежна, воевать должны старики.
От молодых нет толку, им страшно, они бестолковые.
Смерь видится молодым отвратительной старухой,
А на деле это милая женщина немного за пятьдесят.
Для наступления молодые ноги не нужны,
Молодые ноги нужны, чтобы отступать, убегать.
Старики не побегут.
Отпустите молодых, заберите стариков.
Это их война, они виноваты.
Они сбежали с войны, когда были молодыми.
Виталий Пуханов
Родился в 1966 году в Киеве, УССР. Служил в Советской армии. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького (1993). С 1994 года работал завотделом поэзии в журнале «Новая Юность». 1998 — 2003 редактор отдела прозы журнала «Октябрь». 2003 — 2017 ответственный секретарь Независимой литературной премии «Дебют». С 2018 года по 2023 директор АНО «Поэзия» (премия «Поэзия», преемница премии «Поэт»). Автор книг «Деревянный сад» (1995), «Плоды смоковницы» (2003), «Школа милосердия» (2014). «Один мальчик» (2020), «Одна девочка» (2020), «К Алёше» (2020), «Приключения мамы» (2021), «Адалиада» (2021). Лауреат премии им Мандельштама (1991), журнала «Новый мир» (2011), премии Anthologia (2014), «Московский счёт» (2015). Шорт-листы Премии Андрея Белого (2014) за книгу «Школа милосердия», (2020) за книгу «К Алёше», (2021) за книгу «Приключения мамы». Основатель проекта «Новая карта русской литературы». Эксперт молодежной премии «Лицей». Живёт в Москве.