31 Views
Четверть нимба
Козырёк бейсболки пьяного Васила
золотом прозрачен на свету,
он бурчит невнятно, то гневно то уныло,
борода его мешает рту,
козырёк глаза его скрывает.
Четверть нимба над его лицом,
остальное, то, что сзади, с краю,
отвалилось в поиске пустом.
Целый нимб — наверно, это сказки,
как приманка, держит на земле
райская рабочая отмазка:
делай дело, веруй не во зле…
Он в бейсболке у пилы стоит на лесопилке,
пиво пьёт, потом домой идёт,
если ранит руку, то читается в ухмылке:
«Ничего, к зарплате заживёт!»
Не летят опилки выше крыши,
источился старый паренёк,
ниже нимба, он не взглянет выше,
чем ему позволит козырёк.
Вот носи обрезок, хоть бурчи, хоть охай,
на башке убогой ширпотреб.
Освятили сущее вечные пройдохи
массовым изделием судеб.
Баллада о слепом коте
Разлетелась по миру животных
злым поветрием слепота –
и котёнок, зажмурившись плотно,
вырастает в слепого кота.
Был бы дикий — давно бы помер,
а у девочки под рукой
он мурлычет и прыгает в доме,
как любой котёнок другой,
и когтями на подоконник
попадает, чуя тепло.
Этот мир он таким запомнил,
он таким запомнил стекло.
А по миру летает зараза
всех инаких со свету сживать,
и как в бункере прячется язва
в тех, кто бороду могут жевать.
Эту жизнь, говорят, не считайте,
будет рай, а пока — убивай!
Не считаются жизни котячьи,
раз кому-то хочется в рай…
Кот знал особость свою и её:
всю его жизнь — вдвоём.
Она ушла? Сторожи жильё,
скоро вернётся в дом.
И если сирены — смирно лежи,
и если грохот и визг
ломает бетонные этажи,
ты молча на это дивись.
…В этот раз упала завеса,
и бессильное пало окно,
нет опоры, границы от стресса,
всё пространство обнажено,
есть ударной волны превосходство
над уютным кошачьим мирком –
и ударное это уродство
не желает знать ни о ком.
Вылезают скелеты из кожи,
чтоб с собою забрать его в ад,
он не видит, какие рожи
рвались в рай и били в мамад*…
Хозяйка вернулась, сказала: «Держись!
Уходим с тобою в подвал».
Он был чёрно-белым, как ночь или жизнь,
но он об этом не знал.
*Мамад — защищенное пространство в жилом доме.
Миндаль
Рисунок линий хаотичен
и переходит в цвет пятна.
Как папиллярные отличья,
весна рельефна и точна.
На коже неба след миндальный
не сиротлив, пусть одинок,
и обещает блеск медальный
багряно-белый лепесток.
Так первой почки любопытство
на грани дрёмы рвёт рассвет,
ей хватит сил и дальше биться
за продолжение побед.
* * *
Я знаю только два волшебных слова,
цветут и пахнут в скудном словаре.
Я с ними обходился бестолково,
копаясь в почерневшем серебре,
не произнёс с волнением достойным,
картинку не восстановил,
не выделил из будничной обоймы,
эпитетами не вознаградил…
Лети, жасмин — серебряная пуля,
рисуй пробоины в сплотившейся листве
и стойкость с нежностью воздвигни до июля,
и запах прячь в отточенной резьбе.
А ты, миндаль, от розового детства
до замкнутых орехов твёрд и свеж,
и я хожу к тебе, чтобы вглядеться,
как цвет и форма не сдают рубеж.
Мне горло чистят два волшебных слова,
и я иного чуда не прошу.
Жас-мин, мин-даль — из серебра такого
литые колокольчики ношу.
Раковины 2
В глубинах памяти растерянной
плыву в подводные пещеры,
ищу во сне, в его расщелинах,
ракушки прежней жизни щедрой.
Они же яркие и разные,
такие твёрдые и хрупкие,
в них прятались ракообразные,
от мира заслонясь скорлупками.
Жду незабытого мерцания
сквозь воду капель перламутра,
ведь призван я для опознания
когда-то встреченного утра.
О, верных линий наслоение,
оттенков солнечных багряница,
они дарили настроение
держаться почвы и упрямиться!
Но в глухоте подводной полости
плыву, забыв звучанье звонкое,
и сам теряю право голоса,
от мира заслонён заслонками.
Покуда свет в пути не кончился
провалом темноты кромешной,
во сне то мечется, то корчится
ракушки завиток небрежный.
Раковины — стихотворение из цикла «Ускутские берега», середина 80-х.
* * *
Напомни мне, что обворован –
лишённый памяти и слуха,
скажи, бумага, где проруха,
её не замечаю снова.
Мир собран в буквы на бумаге,
но зеркало листа лукаво:
ведёт налево, как направо,
и забывает про овраги.
Экраны прячут паутину
чужих намерений и точек,
листая перья оболочек
от истины и до картины.
Но я-то знаю, носом чую:
обворовали, недодали,
мне мама с папой обещали!..
Уже старик — и всё впустую.