657 Views
Ave, Caesar!
Статуя надменна, статуя показывает всем своим видом, насколько мы ей безразличны.
Но статуя нас не обманет. Мы-то знаем, что цезарь — нам и отец, и кормилец, и учитель, и защитник.
— Славься, божественный цезарь! — кричим мы статуе.
Цезарь услышит. И снова устроит щедрые раздачи хлеба и вина.
— Славься, божественный цезарь! — кричим мы статуе.
И офицер преторианцев услышит, и не запишет нас в страшный список неблагонадежных.
— Славься, божественный цезарь! — кричим мы статуе.
И беды и болезни обойдут нас стороной, варвары растворятся в своих лесах и не будут беспокоить империю, из Египта будет течь в Рим непрерывным потоком хлеб, а из варварских земель — рабы для гладиаторских игр.
— Славься, божественный цезарь! — орём мы в тысячи глоток.
Революции у нас обычно случаются по понедельникам
Революции у нас обычно случаются по понедельникам. Почему-то ни в какиe другие дни их не бывает.
По понедельникам я всегда выхожу из дома пораньше. На всякий случай, чтобы оказаться на работе до начала революции. В другие дни я позволяю себе поспать подольше, но не в понедельники… Когда много лет назад одна из революций не позволила мне добраться до моего кабинета к началу рабочего дня, мой тогдашний начальник чуть не уволил меня. “Революция революцией, а работа работой”, — сказал он тогда. Эту же фразу повторяю я сейчас моим сотрудникам, когда они вбегают с выпученными глазами: “Извините, г-н управляющий, ужасные пробки — опять революция”.
Особых неудобств, кроме необходимости рано вставать по понедельникам, революции мне лично не доставляют. Проходят они почти незаметно. Незадолго до начала очередной революции почему-то отключаются все светофоры — оттого-то и возникают пробки. Затем из трубы над президентским дворцом (эта труба хорошо видна из окна моего кабинета) начинает валить густой дым — в камине жгут лишние документы. Думаю, это дань традиции — для чего разводить огонь, если в каждой конторе теперь есть замечательные машинки для измельчения бумаг. Еще через час-полтора на крышу дворца опускается вертолет. В него грузится президент с семейством, еще какие-то люди, и вертолет улетает в сторону аэропорта.
Через полчаса на ту же крышу садится другой вертолет, из него выходят какие-то люди — значит, у нас появился новый президент.
Вскоре начинают снова работать светофоры и пробки потихоньку рассасываются.
В такие дни работы нашей конторе прибавляется. Забыл сказать, что я работаю управляющим министерства информации. Министры меняются так часто, что не всегда успевают побывать в своем кабинете. Но мы прекрасно обходимся без них. Сразу после каждой революции курьер привозит мне краткую биографию нового президента, а все остальное мои специалисты и сами умеют.
“Настал конец кровавому режиму”
“Мы прекратим разграбление народных богатств”
“Обеспечим достойную жизнь каждому”
“Добьемся уважения к нашей великой стране” — и так далее.
Полчаса — и официальный текст готов. И все узнают, что наша страна вступила на новый путь, непременно ведущий к светлому будущему.
Только вот в последнее время мне кажется, что люди, по понедельникам вылезающие из вертолета, опускающегося на крышу президентского дворца, — те же, что садятся в вертолет, взлетающий за полчаса до этого…
Ошибка
Он овладел ей быстро и практически без сопротивления.
Это немного озадачивало. Он привык к сомнениям, терзаниям и попыткам крестного знамения. А тут… “Даже неинтересно”, думал он. И зачем его, опытного соблазнителя, послали к такой слабой и податливой женщине…
Она торжествовала. Никаких уловок, загадочных взглядов и улыбок, никаких чуть приподнятых юбок и кокетливых вздохов грудью в декольте — только один взгляд — и победа. “Он мой”, —думала она, и с упоением предавалась страсти.
А озадаченный Люцифер взирал на совокупление инкуба и суккубы и пытался понять, как же могла случиться такая ошибка…
Правдивая история осла
Он стоял в нерешительности. Никогда прежде такого с ним не случалось. Злая воля человека, любившего экспериментировать с чужими жизнями, поставила его между двумя одинаковыми охапками вкусного нежного сена.
— Выбирай, — злорадно сказал этот мерзавец, и ушел, потирая руки…
Осел стоял и не мог сделать выбор. Если бы кто-то подсказал ему хоть какую-нибудь причину выбрать ту или иную охапку… Мухи и слепни одолевали осла, но еще больше одолевали его тяжелые мысли.
Он ослаб. И с трудом держался на ногах. И уже не мог отгонять насекомых, облепивших его еще недавно такую нежную шкуру. Сделать выбор было невозможно. Он уже будто наяву видел свою могилу и хохочущего над ней Буридана.
Сжалившийся над ним слепень опустился на правое веко. Немного подумал. Потом укусил. Осел взвизгнул и закрыл правый глаз. И вдруг понял, что видит только одну охапку сена. Ту, что слева…
Немного времени спустя осел с довольным видом лежал в прохладной тени. Обе охапки были съедены.
— Пусть он теперь поломает голову над тем, как я сумел сделать выбор, — благостно и беззлобно думал осел…
Везунчик
Семенов считал себя везунчиком. В суматохе июльской мобилизации его направили в пехоту и вряд ли он пережил бы первый же бой. Но до фронта он не доехал. Эшелон разбомбили и Семенов оказался в госпитале с пробитой осколком ногой.
В курилке госпиталя выздоравливающий Семенов познакомился с капитаном, который до ранения командовал метеорологической службой при какой-то артиллерийской части. Узнав, что у Семёнова не только десять классов, но и два курса университета, капитан обрадовался — грамотные люди в его службе нужны, а где ж этих грамотных взять. Семенов тоже обрадовался — всяко лучше, чем в пехоте.
Так и оказался Семенов бойцом в метеослужбе. Не сахар, конечно — а кому на войне сладко? Зато уже год — и ни одной царапины. Так можно и до конца войны дожить.
В тот день Семенов как обычно обходил свои метеопосты. На каждом он снимал показания приборов и записывал их в журнал. Уже несколько дней было тихо; немцы то ли выдохлись, то ли готовились к чему-то — но Семенову было все равно. Он выполнял свою работу. Вернётся с журналом, сдаст начальнику — и можно отдыхать. А уж начальник потом сам будет колдовать с теми цифрами, которые принесут Семенов и двое его сослуживцев.
Семенов записал показания барометра и стал запихивать журнал в планшет, как вдруг услышал щелчок затвора. Он замер. Потом медленно обернулся. В нескольких метрах от него стояли двое. Один держал Семёнова на прицеле. Другой жестом потребовал планшет.
Семенов протянул планшет. Он понимал, что сейчас его убьют, но одновременно не верил в это. Ведь он был везунчиком.
Немец достал из планшета метеожурнал. Раскрыл его и расплылся в улыбке. Потом что-то начал говорить — одновременно и Семенову, и второму немцу. Семенов учил в школе немецкий, но от страха позабыл даже то немногое, что знал.
А немец тыкал в журнал пальцем и бурно радовался.
Страх Семёнова потихоньку проходил и он начал понимать отдельные слова. До войны немец был метеорологом. Он называл Семёнова коллегой. Второй немец опустил автомат.
Минут через двадцать они расстались. Немцы угостили Семёнова чем-то из фляжки, отчего страх Семёнова совсем прошёл. Он даже нахально протянул руку за журналом — и немец вернул журнал вместе с планшетом. Помахав друг другу на прощание, они разошлись.
Семенов вернулся в часть. Сдал командиру журнал. Получил свою порцию на кухне. Молча съел. Он понимал, что рассказывать о случившемся нельзя — если узнает особист, Семенову конец. Но, помаявшись, рассказал всё же. Только одному человеку, своему единственному другу. Тот выслушал и заявил: “Ох, Семенов, везунчик же ты”.
Видимо, сглазил. На следующий день стреляла немецкая артиллерия. И Семенову не повезло.
Студент
— Стройся! Студенты, мать вашу! Достались на мою голову. Стройся, я сказал!
Что раскричался-то.. Строимся уже. Черт, грязный весь, как свинья. Да и остальные не чище. Хотя лучше уж в грязи, чем с дыркой в голове. Никогда бы не подумал, что так быстро запрыгну в эту канаву. А как пули по дороге гремели — казалось, вот-вот… Интересно, ребята тоже боятся? Вон Саня весь белый, даже сквозь грязь видно. Зубы стучат. На меня смотрит, будто не узнает. Хорошо, что мы все вместе, всем курсом здесь — с чужими было бы еще страшнее. Ничего, вот отгоним немцев от Ленинграда и вернёмся.
— Стройся! — опять орёт лейтенант, а у самого лицо такое же испуганное..
Я занимаю свое место в строю. Мне девятнадцать. Я перешёл на второй курс мехмата.
Нет, конечно, это не я. Потому что я много старше. И еще потому, что я жив. А он погиб в первом же бою. Вместе со всеми своими однокурсниками. Наступавшие немцы раздавили их, почти не заметив.
Евгений Гр
Полвека с лишним прожил в Питере. Хорошая работа, дом за городом, квартира и прочие радости. После 24 февраля с женой, детьми и кошкой наугад поехал в Израиль. Теперь тут осваивается. Техником на заводе. Израиль полюбил, но по Питеру скучает.