445 Views
Чувство справедливости
“Чувство справедливости
Присуще нам изначально,
И каждый, совершающий правонарушение,
На самом деле чувствует свою неправду”, –
Так писал знаменитый юрист
Во второй половине XIX века.
В конце XX века,
Сидя в университетской библиотеке,
Я листала страницы старой книги
(Которую до меня за это время,
Если верить бдительному формуляру,
Заказывали всего лишь трижды –
С интервалом лет в сорок).
На втором курсе –
О, как много я знала!
Даты основных сталинских процессов
Я могла перечислить и среди ночи.
Солженицына, Шаламова и Керсновскую
Я прочитала от корки до корки ещё в лицее.
Я листала альбомы
С фотографиями Освенцима и варшавского гетто,
И помнила мощность взрывов в Хиросиме и Нагасаки.
Меня ничуть не удивил бы маньяк-одиночка,
Равно как отморозок с любыми погонами.
Этот юрист меня удивил.
Сидя в пустом, солнечно-пыльном зале,
Скрытая от глаз библиотекарш пышной бегонией,
Я негромко повторяла:
“Господин Еллинек, мне так жаль вас разочаровывать,
Но прошедший век весьма убедительно
Доказал, что ваши предположения неверны.
Вы, боюсь, даже представить не можете,
Что произошло за это время…”
Так говорила я, стараясь быть вежливой,
Потому что некультурно ведь брякнуть с порога:
“Вы наивный старый болван.
Тысячам, десяткам тысяч ублюдков
От руководителей стран
До анонимного быдла с пистолетом
Было насрать на вашу прекраснодушную теорию.
Они изрешетили Лорку и сгноили Мандельштама,
Посылали сотни тысяч людей в газовые камеры
И заваливали глиной на расстрельных полях.
По их приказу старики умирали в вагонах,
Так и не доехав до места ссылки
Раскулаченных (куда смерть приходила за остальными),
А двухлетние дети клеймились аббревиатурой ЧСИР
И их первыми словами были “барак” и “вертухай”.
Десятки тысяч – понимаете, десятки тысяч! –
Писали доносы, обрекавшие на гибель
От рук ещё десятков тысяч, –
Без какой-либо вины, просто вследствие
Соприкосновения пера и бумаги.
Десятки тысяч выдумали ворох причин,
По которым надо было беременной – распороть живот,
А младенцам – вколоть инъекцию отравы.
И никакое выдуманное вами
“Изначальное чувство справедливости”
Ни на секунду не помешало им –
Вы понимаете, господин Еллинек?!”
Так кричала бы я тогда,
Если бы меня могли услышать в прошлом.
Кричала бы от ярости и бессилия.
*
Прошло пятнадцать лет.
Совсем немного –
Вероятно, пятый читатель ещё не взял книгу.
Я была криминальным репортёром,
Встречалась с не лучшими людьми
(Справедливости ради – и с лучшими тоже),
Внимательно смотрела, не отводила глаз,
И всё задавала, задавала неудобные вопросы.
Знаете, сейчас я не уверена,
Что полузабытый юрист – уже позапрошлого века –
Ошибался.
Даже если спивается весь народ –
Это не отрицает ни свойств алкоголя,
Ни наличия и функций печени.
Тогда, на втором курсе,
Прекрасно зная про Дахау и ГУЛАГ,
Я не задалась вопросом:
“Помнил ли автор книги
Про костры инквизиции, Салтычиху
И способы передового строительства Великой Китайской стены?”.
Сейчас понимаю: скорее всего, да.
За эти пятнадцать лет
Мне не довелось общаться cum parricidis maximis,
Но я вдоволь насмотрелась на разнообразных шавок –
В их числе и те, которые из десятков тысяч:
И сквозь любую правоверность, фанатичный пламень в глазах,
Отупение, ненависть как привычную первую реакцию,
Намеренную забывчивость и слишком искреннее непонимание
Была видна уродующая искалеченность
Вот по этому самому чувству справедливости,
Которое, как говорят нынешние психологи
(Вряд ли читавшие Еллинека),
Закладывается в четыре-пять лет
При нормальном развитии ребёнка,
Живущего в нормальных условиях.
*
Тогда, на втором курсе,
Я сочла, что написанное в тыща восемьсот каком-то году
Должно было внушать оптимизм
И определённое успокоение относительно будущего.
И отреагировала, как на фальшивку.
Это предположение не было верным.
Говорилось, что чувство справедливости – есть.
Позитивного прогноза из этого не следует.
Следует ли из этого надежда?
Да\
Нет\
Скорее да, чем нет\
Скорее нет, чем да\
Затрудняюсь ответить\ –
Нужное подчеркнуть.
Персики 2008 года
чайка кричит словно пальцем ведёшь по стеклу
только спросонья не страшно а после не вспомнить
только на рынке посмотришь в глаза то ли боль то ли мглу
вы убиваете нас там и сумки наполнить
рыжие персики содранная кожура
сок ли томатный по пальцам в отверстие слива
это вчера по тиви это мир подписали вчера
завтра иди в магазин может будешь счастливым
* * *
Это время такое, не высказать где, на Куре, на Неве, на Днестре,
Фотографии свадеб дробятся, сквозь них проступает расстрел,
Уходи, если сможешь, в снега, океанские волны, пустыни.
Посчастливится, если семья и друзья не промедлят туда –
Лучше злые просторы, чем пули и выжженные города.
Оборачивай горло шарфом, а иначе простынешь.
Лучше те, кто о жизни. Иные безумны, о чём бы они
Ни плевались, какими бы словоплетеньями ни
Прикрывались. Безумье сжирает носителей, с ними и прочих,
Оказавшихся рядом. Микстур эффективных не изобрели ни одной,
И бессмысленны яды – поскольку любой заболевший войной
И в агонии, знаешь, толкового не напророчит.
Только холод, покой, тишина (промолчи “Колыма” – не о том).
Только трикстер легко сквозь войну пробежит, без ущерба притом:
Потанцует на битом стекле, словно солнечный луч или ветер,
Проскользит вдоль руин и могил, не деля их на эти и те,
Украдёт котелок или танк, с любопытством в глаза поглядит сволоте
И исчезнет, смеясь, – ибо он-то и впрямь ни за что не в ответе.
О непрерывности существующего
И не вдохнуть, и расчерчено небо, инверсионный след,
не выходи под прямое солнце – ослепнешь или сгоришь,
где-то за голову руки быстро, где-то пожар земле…
На фотографиях речка Сена, прочий Париж, Париж,
на фотографиях Люксембургский сад, а потом бульвар,
и в облаках торчит треугольник, что по-французски tour…
Не выходи под прямое солнце, кружится голова,
там, где стреляют снова и снова, вскармливают пустоту,
там, где стреляют речью знакомой выкрошенных камней…
А на картинках – память сетчатки – то ли Сорбонна, то
ли что-то с ней рядом, может, не рядом, может, уже не с ней,
дверью хлопок, не выстрел, не дёрнись, памяти решето…
Жирной чертой провести границу, дальше, ещё, ещё,
Для понуждения к миру\мифу пополнить боезапас,
Не оборачиваться на смену портрета за левым плечом…
И фотографии рю такой-то будут уже без нас.
Последняя испанская песня Эрики Блэр
Ничейной кровью закат задет,
И в ночь облака темны,
А я, военный корреспондент,
Выхожу из войны.
Меня не ждёт ни одна земля,
И я не враг ни одной –
На этой войне прогорев дотла,
Я снова иду домой.
Палатка заледенеет насквозь,
И зной затылок пробьёт,
И голод с утра подведёт живот,
И солоно будет питьё –
Это привычно, покуда жив,
Но сводит тиски судьба:
И пули своих, и пули чужих
Равно находят тебя.
В Мадриде, Берлине или Москве –
Горит всё в одном костре:
Каждый приказ – лишний корм для червей,
Каждый отказ – расстрел.
И может, в одном лишь будет успех
(Хоть многим на то плевать) –
Что, видевши вдосталь этих и тех,
Сумею не убивать.
Не спусковой крючок – карандаш,
Не месть, не угар – печаль.
Запомню всё, отошлю репортаж,
И номер уйдёт в печать.
А вдох за вдохом горчит зола
И липнет усталость, но
На каждой войне прогорая дотла,
Я вновь достаю блокнот.
Рисунок: Лайл Мотли (США)
Танда Луговская
Танда (Татьяна) Луговская родилась в 1973 году. Жила в Новосибирске, Одессе и Санкт-Петербурге. Покинула Россию по политическим мотивам, проживает в Болгарии, город Варна. Автор книг "Путешествия без Вергилия" (2004), "Люди северо-восточного ветра" (2005), "Чертежи" (2006), "Кристаллик соли" (2008).