219 Views
Накануне поездки маэстро Вольдемар провел коротенькую летучку – всего несколько небольших сообщений и обычные перед дорогой предостережения…
– Кроме нашего оркестра, в концерте участвуют какие-то тамошние эстрадники… И еще будут хоровой коллектив, плясуны и всякие разные фигли-мигли… Но я добился чтобы нам дали репетировать первыми! Отыграем и почти два дня отдыхай! Разве плохо?!. Так что прошу всех завтра явиться всем без опозданий! Автобус прибудет ровно в восемь… И еще: насчет ночлега не беспокойтесь, этот вопрос решен… – разливался уже не молодой, но еще подвижный, как ртуть, маэстро, в безукоризненно вычищенной и отутюженной классической черной шевиотовой тройке, некогда заказанной знаменитому Бабкену, в белоснежной накрахмаленной сорочке, темном галстуке и не раз чиненных, до блеска надраенных штиблетах.
Ровно в восемь утра почти весь состав крохотного симфонического оркестра был – вот-вот! – готов к отправлению, но из-за пары-тройки все-таки опоздавших выехать пришлось с небольшой задержкой. Музыканты отреагировали на промедление без восторга, но в общем-то сдержанно. Случалось, что приходилось ждать и куда больше! Вознегодовала, едва успели провинившиеся занять оставшиеся на их долю места, только скрипачка:
– Фуф!.. Ну уж так трудно выйти из дому минут на десять-пятнадцать пораньше?!
“Вот, началось!.. Пошла, поехала трещать сорока…” – поморщился валторнист и, насупив брови, уставился в окно.
– А ведь живут здесь же, под носом! Не то что я, откуда переть приходится! И как это некоторые могут ко всему относиться так безответственно!? Хоть бы раз устыдились!..
Сама она взяла в обыкновение непременно являться везде раньше всех. Может, из-за привычки хорошенько разыграться перед работой? Подолгу шпарила и упражнения, и подряд все гаммы!..
Упреки сухощавой, суровой коллеги полностью принял на свой счет валторнист. Отношения между ним и скрипачкой прескверные. Между тем поговаривали, что до некоего случая все было совсем иначе.
– Если хорошенечко призадуматься, то и привычка всюду оказываться слишком рано – разве не аномалия!.. Отклонение от нормы!.. – вдруг во всеуслышание высказал свое суждение валторнист.
Обмен любезностями мог перейти в бесконечную перебранку и отравить всю дорогу. Реакция маэстро последовала мгновенно.
Приказать прикусить языки – дело безнадежное. Забияк во что бы то ни стало нужно отвлечь! Но как?! Эффектнее всего оружие соперников направить на них самих. Едкую сентенцию валторниста маэстро мигом переиначил в каламбур и при этом щегольнул эрудированностью в оперной теории. Ладно уж, если экспромт кому-то придется не по вкусу! Важно, что произнесенный назидательно, патетическим тоном, он переведет разговор на новую тему:
– Отклонение от “Нормы” романтика Винченцо Беллини грозит транспонироваться в “Тоску” вериста Джакомо Пуччини! Но кому это нужно? И нам бы сейчас не отклониться от пункта назначения. Мало ли?! Давненько в него не заворачивали… Интересно, многое ли там изменилось за последние годы?
– Приедем, увидим, да говорят, что почти ничего, – с надеждой произнес громадина тромбонист, почесывая свое внушительное пузо.
Маневр дирижера дал результат стопроцентный: через минуту весь оркестр, включая и скрипачку и валторниста, бодро обсуждали тему, связанную с приглашением.
Так куда же и по какому поводу пустилась в путь музкоманда маэстро Вольдемара? Она едет в городок, где родился именитый писатель, участвовать в празднестве в честь столетнего юбилея того, чье творчество литературоведы провозглашают незыблемым символом бурной эпохи индустриализации державы – исторического периода грандиозного строительства мощных гидроэлектростанций, фабрик, заводов, городов будущего!..
Музыканты удивляются тому, что столь неожиданно для теперешнего времени так называемых “новых людей”, вдруг вознамерились воздать дань памяти деятелю из прошлого, жестоко охаянному самими же “новыми”. К чему бы такое?!. Уж не какой-нибудь богатый племянник приложил к этому руку?..
– Ну уж ясно, что не наследство родной бабушки растрачивает! К кошельку дядюшки Сороса примазался или же другой грант проедает!.. – съязвил кларнетист, на миг оторвавшись от чтения какой-то брошюрки. В ответ весьма недовольно поежился маэстро:
– Я бы постеснялся так разглагольствовать о том, чего не видел своими глазами!
На лицах у многих появилось выражение полного согласия с господином Вольдемаром.
– В год, когда ему дали Сталинскую премию, – медленно цедит тромбонист, – меня только что взяли в духовой оркестр школы. Помню, нас еще привезли в клуб какой-то фабрики. Было полно народу. Особенно молодежи. Пришли на встречу с лауреатом… поздравлять! Всем подарили его книги…
– Да-а… Было! Вот из молодежи ныне лишь единицы смогут еще с толком что-нибудь о нем сообщить! А ведь у него есть и отличные стихи… И сейчас их читаю с восторгом! – заулыбался дирижер и с гордостью добавил: – У меня хранится его книга с дарственной надписью лично мне!.. Представляете?!.
Маэстро Вольдемар порядком старше даже самого немолодого в оркестре тромбониста. Самое пустячное дело и то доведет до конца с полной отдачей и скрупулезностью. Маэстро Вольдемар порядком старше даже самого немолодого в оркестре тромбониста. Самое пустячное дело и то доведет до конца с полной отдачей и скрупулезностью. Натура ответственная! Недаром у всех новичков в оркестре тотчас складывается твердое мнение, что для маэстро самое скверное из всех на свете явлений – это фальшивая нота: перед каждой репетицией или концертом он, как никто другой, тщательно и порой невыносимо долго настраивает оркестр. А еще маэстро любит повозиться с начинающими композиторами. Жаль, что не всем из них доводится впоследствии приобрести известность. Сам же маэстро в исполнении их опусов никому не отказывает: то ли в каждом находит что-то, то ли стыдится обидеть.
И вот уже музыканты на родине писателя. Увековеченная им эпоха оставила в местной архитектуре заметнейший след: на главной райцентровской площади несколько величественных сооружений с помпезными колоннами и шпилем, возвышающимися над стройными полувековыми голубыми елями, удачно дополняющими архитектурный ансамбль.
Автобус остановился перед Дворцом культуры. Вокруг ни души. Возможно, потому, что сегодня вдруг резко приморозило. Но у музыкантов настроение превосходное. Только что им сообщили, что в кабинете директора их ждет приличный обещанный гонорар…
Не мешкая, располагаются на просторной сцене. Отопления никакого. И электричество дают по самому жесткому графику. Отовсюду чувствительно продувает. Всем понятно, что работать будет совсем нелегко… После недолгой, вопреки обычному, настройки, принялись репетировать музыку из балета не так давно ушедшего из жизни полузабытого композитора. Все напевы сочинения – народные, но улавливается и авторский почерк, особенно различимый в его могучих фортиссимо.
Господин Вольдемар был когда-то дружен с композитором и очень этим гордится. Несколько сезонов подряд балет прочно держали в театральном репертуаре. За основу либретто взята известная повесть юбиляра. В тот период она настолько отвечала духу своего времени, что даже была включена в школьную программу. Некоторые учителя словесности считали своим долгом водить воспитанников лицезреть не столь уж и обычную интерпретацию учебного материала…
На сцене все заметнее потягивает сквозняком. Играется все труднее и труднее. Музыканты ерзают на неудобных пластиковых стульях с холодными сетчатыми сидениями.
– У меня такое чувство, будто я сижу не на скамейке, а на ледяной глыбе, – объявил трубач, прервал игру в самом ответственном месте, аккуратно сложил свое вязаное шерстяное кашне, сел на него и вновь поднес к губам трубу, давая понять, что готов работать дальше. Те, у кого оказалась такая возможность, тут же последовали его примеру.
– Маэстро! Если завтра из-за этих дурацких стульев у половины оркестра обнаружится воспаление простаты, не удивляйтесь! – бухнул тромбонист и грузно направился за кулисы, с трудом приволок оттуда какой-то предмет, похоже из бесхозного театрального реквизита. Покрытый уже полуоблезший бронзовой краской, приколоченный, он тем не менее походил на трон фараонов. Естественно, “антик” вызвал некоторый ажиотаж и шуточки, в смысле не захворать бы тромбонисту еще и манией величия монарха.
Наконец все вроде бы приспособились, дирижер с прежней эмоциональностью продолжал размахивать палочкой, правда, все чаще морщась при нестройном звучании. Холод становился невыносимым, и, вняв-таки сетованиям уже и самых терпеливых, а потому и самых любезных сердцу, маэстро вскоре с неохотой, но все же объявил перерыв.
Кто возьмется утверждать, что даже при самых идеальных условиях, у человека порой не возникает желания отстраниться от любимого дела?! Поэтому можно ли упрекнуть вконец закоченевших трудяг? Едва заслышав долгожданный “антракт”, самые проворные мгновенно повыскакивали с мест, чуть не опрокидывая пульты и стулья, и ринулись кто куда отогреваться, совершенно не реагируя на возгласы маэстро: “Спокойнее!.. Потише, потише! Неудобно ведь, стыдно!.. Ведите себя серьезнее!” И уже через минуту чуть ли не пол-оркестра топталось в комнатушке дежурных охранников Дворца культуры вокруг пышущей жаром дровяной печурки…
И где уж до всяких там музыкальных штрихов, динамических оттенков, фермат и гениальных пауз, которыми только что было занято все внимание!
Валторнист в накинутом на плечи стареньком твидовом пальтишке, застегнутом на одну лишь верхнюю пуговицу, похож на кавалериста в бурке. Он одним из первых “прискакал” к вожделенному теплу, притулился на некоем подобии табуретки, очень схожим дизайном с “трофеем” тромбониста, с упоением наблюдал, как из щелок печи вырываются языки бушующего в ней пламени, и вдруг произнес с досадой: “Эх, какой жар пропадает напрасно!”
– Почему это напрасно? – удивился долговязый ударник и, приблизясь еще ближе к теплу, протянул вперед длинные руки…
– Вот если бы выпечь тут мчады[i], – пояснил валторнист. – Но только не в какой-нибудь жестянке-сковородке, а на настоящем глиняном кеци[ii]. И чтоб мука было из отборной, белой, самой сладкой кукурузы! Да еще помолотой в прохладе водяной мельницы…
– Нашел, тоже, о чем мечтать в этих краях!.. – занервничал громадина-тромбонист. – Да неужели тебе не пришло в голову ничего лучше?! Эх! Даже неудобно за тебя стало! Нет, чтоб вспомнил сваренную по-здешнему “хашламу” из нежной телятинки… Или поросятинку в ароматном маринаде – “мужужи”! – И глотая слюну, прибавил: – Конечно же с натуральным красным вином!
– Почему это с красным?! – запротестовал валторнист, желая показать, что и он знает толк в настоящей кулинарии. – Лучше белым. Особенно хорошо оно к свежеотваренной свининке, охлажденной в слегка подчесноченной водице.
– Красное вино к жирной пище больше подходит! Ведь в нем углеводов, то есть сахару, белье! Недаром ведь после обеда подают десерт, – объявил моложавый кларнетист. Он всерьез занимается культуризмом, что требует определенных знаний в диетологии. Парень здорово начитан. Его уважают, слушают с интересом, и, должно быть, поэтому никто не заметил сторожа, втащившего полную охапку щепок, наколотых из старой оконной рамы.
Следом вошел выглядевший давеча хмурым директор Дворца культуры. Ему было крайне неудобно перед приглашенным столичными артистами, хоть и не по его вине, но так сильно продрогшими. Сейчас он сияет и торопится сообщить, что по чьему-то распоряжению через час-полтора привезут какую-то систему ля отопления зала. Видно, на этот раз, как и когда-то прежде, прибудет много именитых гостей.
Желая продемонстрировать директору сочувствие из-за нелегких хлопот, тромбонист участливо завосклицал:
– Я только одного не пойму!.. К чему проводить юбилей в такую холодную пору!.. Ведь столько неудобств… Не лучше ли было перенести его на очень? Золотая пора!..
– Им сверху виднее…, – осторожно заметил директор и отправился заниматься еще целой кучей неотложных дел.
– Виднее?! – занервничала скрипачка. И, глубоко затянувшись крепкой дешевой сигаретой, прибавила: – Вопрос только в том, кому что виднее, оттуда, сверху!
Обычно в перерывах между репетициями скрипачка проводит свои перекуры в обществе курильщиков-мужчин. Натура ее отличается ко всему еще и тем, что в каждом обсуждаемом явлении она старается уловить даже косвенные причинно-следственные связи. Затронутая на сей раз тема неожиданных заморозков и отсутствия круглосуточных, не в пример прежнему подач электричества заставили ее вспомнить некоего заметного политика – представителя правящей элиты.
Во время только что отшумевших предвыборных гонок он выдвинул мало кем ожидавшийся от него лозунг непримиримой борьбы с коррупцией. Политические противники немедля инкриминировали ему самому темные связи с какими-то дельцами от энергетики. А теперь уже, поди, разберись, кому отдавать свои симпатии! В такой ситуации и разлетаются всякие кривотолки, складываются разные точки зрения:
– Люди которую зиму без отопления!.. Мерзнут!.. Керосин уже в три раза дороже буханки хлеба, а этот агнец будто только сейчас очнулся?!. С коррупцией, видите ли, бороться решил! И с чего это вдруг задергался?! Ясно, что пирог делят не в его пользу! Просто так люди говорить не станут: своих детей, небось заграницу, в самый дорогой и престижный вуз отправил учиться, сам в роскошном особняке расположился со своей толстухою-благоверной! В гараже несколько новеньких иномарок… Ну, откуда так сразу все это?.. Не стыдно ему?
– Дорогая моя!.. Уж наверняка после твоих праведных слов он таки сгорит от стыда! – криво усмехнулся трубач. – Ты бы видела, в каких стоптанных ботинках мой собственный родич пробрался в те сферы. А кто он был раньше? Самый обычный лекторишка. Зато сейчас у него дом!.. Целых три полные чаши!.. А ведь я его за ручку в школу водил… И кто меня сейчас вспоминает?! Так что жди, чтоб у таких стыд появился!
– Я и жду! – Вот только бы попался мне тот хлюст в руки. Ох-х, поглядел бы! Тьфу! Этими вот, остриженными ногтями глаза бы ему повыкалывала!..
Когда-то скрипачке пророчили шумную славу солистки-концертантки. И только один речистый консерваторский профессор, из той, старой плеяды, проницательно заметил: “С ее эмоциями и нервами не соткать невода, которым ловят золотую рыбку!” С той поры клубок таким и остался, разве что насквозь пропитался никотином.
Разглагольствования музыкантов прервал вернувшийся с небольшой прогулки маэстро. Он, стянув перчатки, стряхивая ими с себя снежинки, делился впечатлениями:
– Вы не представляете, что я сейчас видел! – восклицал маэстро, обращаясь к сторожу и как бы приглашая местного жителя себе в свидетели.. – Тут, неподалеку, у кого-то во дворе собственное газовое месторождение. Пойдите поглядите!.. Используют его для домашних нужд! Вы спросите, как?! А вот так! Забетонировал яму, Свалил в нее коровий навоз. Поверх колпак с трубой, через которую поступает газ в дом… Получается, в общем, в результате брожения!.. Коровушка ты милая, коровушка!. Вот кто по-настоящему служит человеку, полностью себя отдает! Ведь даже когда весь газ выдыхается, навоз еще и на удобрение используют! Интересно посчитать, сколько же от коровы продуктов получают…
– Мясо, молоко, сыр, масло, творог, сметана, – быстренько перечислил валторнист, торопясь и понемногу выдыхаясь и запинаясь. –Сливки, мацони, кефир… Простокваша… Сыворотка… Масло топленое…
– А еще?.. – лукавил заулыбался маэстро, отгибая при этом пальцы, все больше и больше горячась так, что можно было подумать, что он черпает энергию из только что увиденной им установки. – Ацидофилин, желчь и кровь для лекарств, рога, костная мука, клей, шкура…
– А вы когда-нибудь ели коровий хвост? – вмешался тромбонист. – Отличный бульон из него, наваристый. С чесноком просто прелесть! Получив в подтверждение чье-то неуверенное “да”, прибавил: – В таком случае приплюсуйте к вашему списку и требуху с голяшками для хаши, вымя и все остальные субпродукты! – и таким образом подвел итог всего перечня, после чего предложил коллегам, прежде чем в зале установят то самое отопление, пойти где-нибудь подкрепиться.
Рассуждения на тему о животном, почитаемом в Индии священным, напомнили ударнику из проведенного им в деревне детства.
Однажды, уже поздно под вечер, в семье не на шутку встревожились: давно пора доить корову, а она все еще не вернулась с пастбища. А ведь мало ли что может стрястись с бессловесным существом! Поэтому, – кто его знает, как сейчас, – а раньше было принято: если хозяину не удается быстренько разыскать в лесу кормилицу, отправляться за ним чуть ли не всем селом.
И только успел отец выйти на поиск коровы, как та вернулась сама. И тогда мать вышла за околицу и, сложив руки рупором, принялась громко звать:
– Давид! А-уу! Дави-и-иид! Пришла корова.. Пришла-а!.. Слышишь, Давии-ид!..
Мальчик с изумлением уставился на мать.
– Мам!.. Почему ты зовешь меня?! Я ведь здесь!.. Отца надо звать, Серго!
– Да, сынок, да… Только вот стыдно мне кричать, звать его. Не маленький он ведь мальчик…
* * *
Отопительный сезон оказался мощный, но на удивление бесшумный калорифер. Его с задержкой доставили, долго налаживали, и, пока зал понемногу прогревался, подошли почти все участники концерта. Ну, как не проявить благодушие к столь усердствующему, единственному столичному коллективу! Уступили каждый свой черед репетировать и вызвались ждать столько, сколько потребуется маэстро Вольдемару. Но тот с превеликой благодарностью отказался. Ведь в зале стоял такой не утихающий гвалт, что впору перенести репетицию на раннее утро…
Переночевали хоть и не в гостиничных люксах, но со своеобразным комфортом. По заранее составленному устроителями юбилея списку – в домах у местных жителей. И яснее ясного, что не обошлось без кое-каких угощений…
Утром на улице ничуть не стало теплее, зато на сцене музыканты уже могли работать даже скинувши пиджаки. А разве этого мало для художественного коллектива, которому любой пустяк может помешать вывести нежную плавную мелодию, очаровать слух мягким трепетным пением, сотворить из звуков страстный или меланхолический поток многоцветных ясных красок…
На этот раз оркестр играет с огоньком. Благо, что музыкальные партии не заковыристы. Все ноты композитор расположил в удобных позициях. А чего еще в таких случаях желать оркестранту! Дирижер почти не останавливает оркестр, главное, чтоб не было кричащей фальши… Заранее договорились: на незначительные мелочи хоть в этот раз не обращать внимания. Ведь чтобы устранить их, нужна кропотливейшая работа, репетировать и репетировать! Но для этого, говоря откровенно, где у маэстро возможность вызывать полный состав так часто? Ведь тогда музыкантам придется платить по-иному… Особенно первым голосам. Известно, среди них есть народ и капризный. Глядь, и откажется работать на таких-то условиях!.. И, тем не менее, тотчас видно, что сегодня дирижер на седьмом небе. Наконец-то представилась возможность озвучить партитуру близкого ему человека. “Мой долг – не дать забыть его имя”, – считает маэстро. Ему льстят, что от составленной им программы не отказались и организаторы юбилея.
* * *
Пока шла репетиция, подъехали и столичные гости. В присутствии значительной массы местных жителей прошла небольшая церемония возложения венка к бюсту юбиляра. И вся процессия двинулась во Дворец культуры. В вестибюле топталась кучка подростков перед еще запертыми дверьми зала. Как только открыли, он тотчас же набился до отказа. Остались всего лишь один из передних рядов и ложа, зарезервированные для особо почетной публики.
Бархатный занавес отделял значительную часть сцены от кафедры и длинного стола, на котором расположились некоторые из гостей – видимо, знатоки творчества ушедшего классика, правда, как прежде бывало, положением. Их по очереди приглашали, и каждый по-своему варьировал тему под единым и четким определением: “Лепта юбиляра в литературу своей эпохи”. Ораторы утверждали, что лепта была значительной. Ведь писатель, – ни много ни мало – создал монументальнейший образ героя эпохи, нравственный пример! Но вдруг нахлынуло новое время… И установился новый уровень планки, который не очень-то отчетливо отделяет нравственное от безнравственного.
– И да иссохнет язык у того бесстыжего, кто сегодня смеет говорить о славном герое нашего юбиляра с иронией! – размахивая кулаком, восклицал один из литературоведов. Было заметно, что он, наконец-то, удовлетворен представившейся возможностью высказать накипевшее.
Ох, если бы было возможно!.. Ах, если бы было так просто. Не мешкая, так вот сразу, всем без разбору, в одночасье приноровиться к жизни на новый рыночный лад! А что литературный критик, воспитанный на устоявшихся традициях? Тоже ведь человек! Поди, разберись: где сейчас то место, которое раньше безоговорочно отводилось герою отрицательному? И, наверно, поэтому все выступавшие воздержались хоть что-то сказать о тех, не менее ярких литературных героях юбиляра, коим раньше безоговорочно давали оценку со знаком минус.
Закончив выступать, ораторы, кто неуверенно почесывая затылок, кто, наоборот, напыжившись, отправились на свои места под хлипкие аплодисменты публики, которая с нетерпением ожидала второго отделения.
В антракте оратор, сотрясавший кулаками воздух, обращался к коллегам:
– Хотел бы я знать, каким образом отличить вчерашних ловкачей-махинаторов от теперешних так быстро разбогатевших якобы предпринимателей? А возносят их сейчас во до каких небес, даже неудобно становится!.. Эх, там, где вчера было шило, сегодня вижу всего лишь мыло…
Несколько лет назад семью литературоведа потрясла настолько ужасная история, что и сегодня одно только легкое упоминание о ней способно вызвать у всех его домочадцев подобие аллергии.
Треклятые восемь тонн гречневой крупы! Зять на свой страх и риск закупил для дальнейшей перепродажи – ну, где было раньше видано такое?! – какому-то солидному военному ведомству. Слава Богу, что не все восемнадцать предложенных! Не решился взять соответствующую ссуду в банке. Хотя, по правде сказать, и вовсе не предполагал, что с ним может случиться столь непоправимое. Ведь при прежней системе, как-никак, занимал ответственный пост в высшем аппарате власти! Но вот пришлось иметь дело и с людьми совершенно иной категории… Бесстыжие сволочи, негодяи! Вместо крупы самого высшего сорта подсунули никудышную, подпорченную сечку. Во время погрузки товара показали примитивнейший фокус, какой выделывают разве что перед малышами в детском саду. А деньги уже уплачены! И документ о приемке подписан. Продавцы исчезли, испарились.
Ну, о каком барыше теперь можно помышлять, если стало проблемой продать этакое “добро” хоть в плохонькую свиноферму даже за треть цены. И что уж говорить о том кошмарном вечере, когда в дом наведались мерзкие субъекты с рожами сытых разбойников. Никаких, мол, отсрочек! Они, дескать, пайщики банка, и долго ждать своих денег никак не могут, иначе, мол, над их банком нависнет банкротство! Угрожали… И когда убрались, зато сразу стало так дурно, что приехали две скорые… И пришлось для выплаты долга вынести из дому все ценное, оголить стены. А как потом стало известно, банк все равно объявил себя прогоревшим. Поди, разберись…
* * *
Перед началом второго отделения, на сцене, за занавесом, торопливо и нервно суетились радисты – хлопотали с непослушными штекерами, налаживали закапризничавший микрофон, рядом хореограф давал своим солистам последние наставления…
И в это же время топтались ребята из эстрадного ансамбля, балагурили, перебрасывались анекдотами. Миловидная женщина, по-видимому, поэтесса или чтица, стоя в уголочке и вознеся глаза к потолку, бормотала текст, изредка поглядывая в бумажку. Мимо, чуть не сбивая женщину с ног, на бешеной скорости носились взад-вперед шаловливые ребятишки из детского танцевального коллектива. Стоя поодаль, с достоинством ожидали своего выхода к публике почтенные седоволосые участники небольшого хора старинных народных песен. С сочувствием взирали на вспыхнувшую-таки не то поэтессу, не то чтицу, которая пыталась сделать внушение попавшему к ней в руки шалуну:
– Носитесь, как угорелые! Где, интересно, вас воспитывают?!. Не стыдно?! Чуть меня не опрокинули…
Появление директора Дворца культуры с необычайным сообщением произвело среди артистов замешательство:
– Только что приехали спонсоры нашего мероприятия! С ними несколько иностранных гостей. У спонсоров небольшая просьба с тысячей извинений. Просят исполнить на сцене что-нибудь испанское… Все равно в каком жанре!
– Видно, хотят сделать гостям сюрприз! – сообразил маэстро. – Но что?.. Что можно исполнить так вот, экспромтом?! Несерьезно!
Все недоуменно пожимали плечами.
– Еще чего?! Захотели!.. И как им не стыдно! Подумаешь, спонсоры! Здесь ведь не ресторан какой-нибудь, где через официанта присылают музыкантам заказы, – не замедлила возмутиться скрипачка и, все больше свирепея, полезла нашаривать в сумочке сигареты.
– А что за проблема?! – вдруг заявил трубач. – Мне приходилось исполнять заказы в сто раз труднее.
На него воззрились, как на смельчака, без долгих раздумий готового прыгнуть в ледяную воду для спасения утопающего. Мгновение, и он, как кудесник, извлек сурдину, ловким жестом вставил в раструб, сначала разыгрался, демонстрируя несколько виртуозных рулад, а затем с не меньшей искрометностью выдал попурри из “Испанского каприччио” Римского-Корсакова, освоенное им еще во времена учебы в консерватории.
– Великолепно!.. Брависсимо!.. – возликовал директор. – Я уже вижу перед собой финал нашего концерта. Представляю, какой будет эффект! Прогноз директора оправдался по максимуму! Яркая игра на столь же ярком, ослепительно сверкающем, самом велегласном в оркестре инструменте вызвала такой шквал аплодисментов, что его было не сравнить с реакцией на все остальные, музыкальные номера концерта. И при этом из ложи послышалось даже несколько восторженных выкриков, похожих на “Оле-оле-ее!!”, что почти не оставило сомнений в принадлежности восклицавших к романтической стране корриды. Ну, что еще может сравниться с чувством артиста, когда благодарная публика не отпускает его со сцены?! Порою коротеньким этим мгновением отдается вся жизнь… Но зато каким, каким мгновениям!
* * *
И вот концерт окончен. Артисты плотно кутаются от стужи в пальто и все же прогулочным шагом направляются неподалеку, в аккуратное кирпичное здание с наглухо зашторенными окнами. Там находится банкетный зал.
– Организованное застолье!.. Традиция, пришедшая из древних времен!.. – с пафосом утверждает тромбонист, шествуя в центре небольшой группы участников концерта. – У каждого народа сложилась по-своему! И, в то же время, с общими чертами особо приятного ритуала!
– До чего это все-таки иногда утомительно! Порою затягивается до неприятного, – искренне высказалась поэтесса.
– Утомительно?! – удивился тромбонист. – Утомительно для тех, у кого не ладно с нервами! И ли не достает соответствующей культуры, – без раздумий выпалил он. – Сколько ведь таких, что ерзают и зевают на концерте серьезной музыки.
– Вы привели не вполне удачный пример… – покраснела поэтесса. К ней на помощь попытался прийти рассудительный кларнетист:
– В непривычной обстановке всякий человек чувствует себя не в своей тарелке! А если сравнивать хорошее застолье с хорошим спектаклем, то это означает, что и тут и там хорошо поработал руководитель. Тамада за столом, режиссер в театре, или дирижер за пультом…
Все дружно закивали, довольные таким резюме, и, стараясь не поскользнуться, обходя накатанный неубранный снег на тротуаре у самого порога, принялись вежливо уступать друг другу право первым пройти в дверь.
В центре банкетного зала места были уже заняты. Вошедшие заняли дальний угол и, повесив пальто на возвышавшуюся там же ажурную вешалку, расположились по обеим сторонам по всему периметру тянувшегося стола.
Произносить тосты пока еще не начинали. Стоял сдержанный стук ножей и вилок – ведь до принятия спиртного необходимо сколько-нибудь подкрепиться. Ну, а чтоб промочить горло, на столе сколько угодно и минералки, и разного лимонада. Закуска оказалась великолепной. И многое повидавший на своем веку тромбонист кивал на поэтессу победный взгляд, искренне выражающий гордость за умелых организаторов сегодняшнего торжества. И необыкновенно пикантный на вкус овечий сыр “гуда”, и сулгуни, как копченный, так и свежий, весь пропитанный молоком! И янтарный осетровый балык, и толстым слоем наложенная на тарелки икра с кусочками сливочного масла, и маслины, отделенные о косточек. Кефаль и жареная, и под ореховым соусом, опять же в ореховой подливе, с шафраном и разными специями – “баже”. Отварная подлинно крестьянская курица. Подрумяненные цыплята “табака”, жареный поросенок и пряный “мужужи”[iii]… И пышущие паром тонко пахнущие сельдереем увесистые куски телятины, и острая солянка с баранины – чакапули, и еще лоснящиеся от жира хачапури, и грибы с подрумяненной картошкой, паштеты из овощей и печени! Фасоль с орехами, поданная как холодная закуска и как горячее блюдо с зеленью и тушеным луком, ароматные соленья из белоснежных головок чеснока не горького стручкового перца, нежных соцветий джонджоли, и еще, и еще… И еще хлеб, выпеченный на древесных углях, и, конечно же, вино! Терпкое, ароматное, с приятным букетом, обретенным во время хранения во вместительном глиняном сосуде – квеври!..
– Ну разве возможно одолеть такое количество разной снеди? – ахала поэтесса, с надеждой на понимание обращаясь к скрипачке. Сколько всего останется!
– Совсем не обязательно пробовать все подряд. Вкушайте то, что вам больше всего по душе! – посоветовал тромбонист, отправив в рот увесистый ломоть маринованной осетрины и тут же, причмокнув, потянувшись к икре. – То, что останется после нашего ухода, уверяю вас, не пропадет. Накроют стол по-новому, по второму заходу. Посидят среди своих, как говорится, без галстуков. По-домашнему! Второе застолье имеет особую прелесть!
– Не напрасно ведь говорится – остатки сладки! Кусочек того, ломтик другого, тарелочка чего-нибудь третьего, – вносила ясность скрипачка. – И все по-особому вкусно… Потому что все уже успело пропитаться ароматными специями.
– В нашей традиции хлебосольства всегда было принято накрывать стол повторно. “Намцецоба” называется, а у армян говорят “крцангк”, что буквально означает бережное отношение ко всякому оставшемуся ломтю, косточке с мясцом, даже крошке… – пояснил поэтессе многое повидавшей на своем веку маэстро.
– Господи! Можно подумать, что я сюда свалилась с луны! Ну, кто всего этого не знает! Но если уж заговорили о ваших приятностях, то, к примеру, для меня отдых в удобном кресле вовсе не предел удовольствия, если при этом не получать наслаждения, скажем, от интересной книги…
Но поэтессу уже не слышали. Внимание всех было обращено в сторону импозантного мужчины, который давеча председательствовал на торжественном собрании. Попросив у присутствующих внимания, он высоко поднял бокал и предложил избрать тамадой главного из тех, без которых вряд ли бы удалось организовать этот славный юбилей. И когда, в честь такой кандидатуры было поднято еще множество бокалов остальных участников пиршества, стало ясно, что тамада таки избран! И избран некто иной, как тот самый политик, на чью голову не далее как вчерашним утром метала громы и молнии скрипачка. Кстати, оказалось, что вне телеэкрана, вблизи, он смотрится куда привлекательнее. И пусть не выдался ростом, но широкие плечи, обширная грудь и накаченные бицепсы, заметно выступавшие из-под тесноватого бледно-салатового пиджака, придавали его облику неоспоримую мощь. Только что выбранный руководитель стола, не замешкавшись, поблагодарил за оказанную честь. Ведь ему предстоит задавать тон застолью в присутствии таких опытных знатоков слова, и к тому же так близко знавших покойного классика. Без какой-либо – надо отдать ему должное! – подготовки он сжато, но весьма убедительно обобщил речи литературоведов, только-только услышанные им на собрании. При этом, неожиданно для всех, уловил некое сходство ушедшего классика и его героя с великим Сааведрой и его бессмертным Дон-Кихотом и тем самое воздал должное чистоте помыслов. Одно только упоминание имени великого испанца в присутствии приезжих – его соотечественников – вкупе с тостом, поднятый в честь сегодняшнего юбиляра, были восприняты с особо заметным воодушевлением.
Образованность руководителя стола была оценена по достоинству, и в каждом из последующих велеречивых его речей все старались не упустить значений слов и тонкостей смысла.
– Мои достопочтеннейшие!.. Грош! Ломаный грош цена, к примеру, и роскошному хлебосольству, если его участники, пусть им станет стыдно, не стараются внимать друг другу! – так начал тамада один из очередных тостов. – … Ведь если между людьми нет разумения, то невозможно сообща сотворить и малюсенькое доброе дело! Так поднимем поэтому тост за всеобщее взаимопонимание!!
И из уст каждого из присутствующих эрудитов полились потоки красноречия! Развивая предложенную тему тоста, каждый, в свою очередь, находила свой железный аргумент в пользу всеобщего взаимопонимания, а следовательно, и уважительного отношения к каждой личности, следуя, ясно, общечеловеческим позициям гуманизма. Разумеется и все остальные тосты произносились в тех же благостных тональностях!.. Один из наблюдательных иностранцев, приглашенный в здешние края вовсе не как знаток литературы, поскольку был предпринимателем в области сельского хозяйства и, как позже выяснилось, большим почитателем музыки, разобравшись в сути всех произнесенных тостов, назвав их всеобщим ласкательством при полном умалчивании дурных качеств. И ведь это здорово! Поскольку хоть в какой-то степени способствует следованию созданному идеалу!
Тамада говорил сочно, остроумно и совсем не утомительно, успевал чуть ли не каждому уделить внимание, особенно гостям. И на этот раз щегольнул перед всеми знанием такой мельчайшей детали из романа “Дон-Кихот”, как любимое блюдо главного героя. А именно упомянул некую “олью” с мясом.
Знание сие, признаться по правде, осело у него в голове после недавнего решения кроссворда. На что гости из Испании – видимо в результате несколько неточного произношения, – все-таки понимающе заулыбались и указали на тарелку с банальнейшим цыпленком, мол, это и есть наше “полье”! И выявили таким образом еще одну деталь приятного взаимопонимания, еще выше поднявшую всем настроение. И вот тамада уже запел. Пришлось к слову. Приятным баритоном затянул популярную народную песню. Ему мощно подпели старцы – участники ансамбля великовозрастных. К ним присоединились и несколько оркестрантов – трубач, ударник и валторнист, не дурные, оказывается, певцы. Иностранцы с восторгом наблюдали, как на их глазах сколотился довольно стройный ансамбль. И когда один из них попытался, вовсе небезуспешно, внести посильную лепту своим баритоном, стало понятно, что пиршество вошло в самый разгар.
Но вот выпивается еще несколько тостов, становится заметно шумнее. И уже не так сосредоточенно выслушиваются красивые речи тамады, и тогда он объявляет перерыв…
Не дожидаясь полного окончания пиршества, музыканты рассаживаются в заранее поданный им автобус. Ведь впереди долгая езда, а многим нужно успеть в город до закрытия метро. Ведь не станет водитель автобуса так запросто, вдруг делать одолжение и всех развозить по домам… Однако четверых в автобусе все еще не видно.
– Ну что такое, в конце концов! – принялась за свое скрипачка. – Вечно одно и тоже! И вечно одни и те же – трубач, валторнист, тромбонист и ударник!
– Если хотят остаться, то пусть скажут! – занервничали остальные.
– Даже при всем их желании такое невозможно! – поторопился успокоить маэстро, всегда осведомленный о побочных делах участников своей музкоманды. Чтоб максимально исключить совпадения – накладки – ну, где увидеть хорошего оркестранта, занятого всего на одной работе! – они, как правило, подробно посвящали дирижера в свои ближайшие планы: завтра у трубача с тромбонистом в музыкальном театре генеральная, а ударнику предстоит в зале Союза композиторов настроить рояль! Вечером там концерт итальянской вокалистки.
– Она из Египта, а в Италии всего лишь проходила стажировку! – поторопилась внести поправку и еще добавить кое-какие известные ей подробности скрипачка.
Но в ту же секунду из дверей ресторана высыпали заметно захмелевшие виновники недовольства. Протиснувшись в головную дверь автобуса и заприметив на переднем сиденье скрипачку, они вмиг приняли хитровато-серьезный вид. И трубач, как видно, по сговору загодя, сразу обратился к скрипачке, только было открывшей рот, чтобы продолжить изливать свой гнев.
– Так ты здесь?! – сделал удивленное лицо трубач. А мы тебя там устали караулить и ждать!
– С какой стати! – пришла в изумление скрипачка.
– Мало ли!.. Думали, может, помощь тебе понадобится оказать!.. Ты ведь вчера с нашим тамадой обещала расправиться! Забыла?.. Ну когда подвернется еще такая возможность?! – и все четверо, а за ними и весь автобус залились хохотом.
Скрипачка тоже вынужденно улыбнулась и выдала со смущением:
– В такой обстановке?.. Стыдно, неудобно.
[i] Пресная кукурузная лепешка.
[ii] Глиняное плоское блюдо.
[iii] Поросятина в маринаде.
Артэм Григоренц
Родился в Тбилиси 1 января 1948 года. После школы трудился в бригаде сантехников. Затем - учёба в тбилисском политехе, работа на станкозаводе мастером, технологом, завом исследовательского сектора, научным работником в институте механики машин. В параллельном своём бытии занимался джазом и ещё с тех давних пор, когда "приобщался" к тонкостям сантехники. Играл в джазбандах, в кабацких, цирковых и симфонических оркестрах. Колотил на ударных, дул в трубу. Всё это было настолько серьёзно, что заочно закончил консерваторию... Но пришли времена, с параллельным существованием пришлось кончать. В Грузии не стало станкостроения, и Артэм стал перед выбором - или идти обратно в сантехники, или продолжать дуть в трубу. Выбрал второй вариант.