73 Views
ПОЛДЕНЬ
— Чуть осторожнее, доктор, — говорит Зоя. Я кашляю, чтобы не отвечать, чтобы не вступать в пререкания. Зоя — лучшая сиделка нашего дома престарелых, но совершенно несносный человек. Одиннадцать лет она знает, что я не выношу обращения “доктор” и одиннадцать лет зовёт меня так, уверенная, что это “поднимает мой дух”.
Я всегда высовываюсь из каталки на этом повороте, высовываюсь как только возможно. Иногда мне удаётся сорвать блестящий плотный лист, иногда — даже целую веточку; чудесное здесь стоит — дерево? куст? Аллея разворачивается передо мной, как лист книги, которую я знаю наизусть. Вот сейчас будет выбоина в асфальте, а сейчас — лимонный запах этих цветов, похожих на точечную мозаику. Не хочу знать их названия, не хочу припечатывать.
Каталка делает “клик” и останавливается рядом с любимой зоиной скамейкой. — Вот так, — говорит Зоя, усаживается и достаёт женский журнал. На обложке — блондинка средних лет, в блузке цвета спелой вишни, с вымученным благополучием в глазах.
В смысле выбора места Зоя молодец, удачнее не найти, по крайней мере в такой день как сегодня. Солнце сквозь листья плетёт кружева на нас и около нас, а воздух как будто взялся пропускать только приятные звуки. Сквозь редкий забор виден соседний скверик с детской площадкой, видна и слышна каждая игра. А там, где кусты живой изгороди не смыкаются друг с другом, в почтительном далеке виден кусок дороги, кусок мира взрослых: машины, дела, работа, — я давно уже свободен от этого.
Я перевожу взгляд на дальние урны: сейчас уборщик опорожняет их в огромный голубоватый полиэтиленовый пакет. Каждая урна — корзинка, которая висит между двумя подпорками; можно перевернуть её не сдвигая с места. Вот он переворачивает урну, встряхивает горло пакета и волочит пакет дальше. Корзинка ещё качается некоторое время.
“Фьюить!” — красно-серый мяч отскакивает от скамейки. Какая точность! Как раз между мной и Зоей. Красно-серый, с тонкой чёрной полоской по экватору.
— Как тебе не стыдно! — говорит Зоя. Через забор на нас смотрит мальчик лет шести. Странный разрез глаз, спутанные кудряшки, очаровательно некрасив.
— Разве ты не видишь, — говорит Зоя, — здесь старые больные люди. Возьми свой мяч и играй подальше от забора. — Она подходит к забору и даёт мальчику мяч. Видимо, кинуть мяч от скамейки кажется ей неприличным. Мальчик берёт мяч, смотрит на Зою, смотрит на меня, на мои ноги. Смотрит на землю, нежные розовые губы полуоткрыты. Потом поворачивается и убегает.
Теперь время идёт медленно, солнце уже довольно высоко.
— Зоя, — спрашиваю я, — Зоя, скоро ли обед?
Зоя смотрит на маленькие круглые часики.
— Да, — говорит она, — ещё 10 минут и уходим.
Воробей слетает с дерева на аллею, выискивает что-то в земле. Потом, разочаровавшись, вспархивает и улетает.
Вдруг удар — и все предметы вокруг как бы вспыхивают ясностью. Ещё щелчок секунды — воздух отступает, деревья теряют цвет.
— Доктор, — кричит Зоя, — доктор, что с вами?
Кажется, Зоя подхватывает меня. Я вижу совсем рядом её руки, но они прозрачны. Её лицо тоже прозрачно, и уже не слышно, чтО она кричит. Огромная молния столбом бьёт перед нами, заслоняя всё вокруг. Потом всё теряется в жёлтом свете.
Они были две подружки, Лика и Номи, и сидели они у Лики в гостях. Они дружили сто лет и понимали друг друга с полуслова, а можно было и вовсе ничего не говорить. Диалог у них был такой:
— У тебя чай остынет.
— А я, ты знаешь, не понимаю, как можно пить такой кипяток.
— Но интересно, что при этом тебе обязательно, чтобы чай был подан горячим. Пускай в чашке остывает.
— Ну!
Засмеялись.
— Лика, — сказала Номи, — а я тебе стих написала. Только я его не закончила.
— Да?
— Да. Ну вот:
— Слова имеют вкус и запах, —
Сказала мне моя подруга,
— Щекотно слово “одуванчик”.
Прохладно слово “водопад”.
— А дальше?
— Не знаю.
Они помолчали.
Номи, — сказала Лика, — а тебе никогда не приходило в голову, что если, например, двое мужчин и одна женщина, то у мужчин, кроме ревности и всякой прочей их возни, ещё всегда присутствует чувство — солидарности, что ли. Как будто они вместе страдают от чего-то или владеют чем-то. И даже если её связь с ними сильно разнесена по времени, и даже если у неё ни с кем из них толком ничего не было — всё равно — немножко солидарности — могли бы страдать, могли бы владеть.
— Лика!
— А?
— Слушай, Лика, Лика-лимерика, я вчера снова видела этого молодого человека. Он стоял там, где ремонтируют трамвайные пути — ну, ты знаешь где это. Там насыпано целое болото мелких камней — гравий они называются, да? — между рельсами и около. А ему, наверное, камень попал в сандаль, и вот он стоял прямо между рельсами и пытался вынуть камень, не снимая сандаля. Но всё-таки поглядывал вбок, из-за поворота в любую минуту мог показаться трамвай. Я часто думаю последнее время — хорошо, что я уже взрослая, ну и пусть, что старею.
— Дурочка, какая старость, старость начинается лет в двадцать пять, это научно доказано.
Они помолчали ещё немножко.
— Ты знаешь что?
— Что?
— А ты знаешь, что на свете самая лучшая характеристика мужчины?
— Ну?
— То есть не как он в этом деле, и не как он в каком-то конкретном деле, а что он за человек вообще и как он во всех делах.
— Ну?
— Если хочешь узнать всё это одним махом, сразу, — внимательно смотри на его профиль в темноте, да-да, после этого, но когда он ещё не спит. Между прочим, в профиль человек вообще смотрится по-другому, чем обычно. А тут ты увидишь, уверяю тебя, самые неожиданные вещи. И это будет правильно.
— Это замечательно, Номи, то, чтО ты говоришь, это действительно замечательно, но я ей-богу не знаю, что значит “правильно”. Номи, я всю жизнь живу с ощущением, что я торчу на какой-то спортивной площадке, — баскетбольной, скажем, — но правил игры не знаю, но на площадке всё же торчу, и когда на меня летит мяч, я тоже бью по нему — куда-то, в какую-то из сторон. И наверное, иногда он попадает в самую точку, — а иногда — совсем никуда. Потому что меня иногда бьют ногами, а иногда носят на руках. А я не знаю — за что то и другое, с моей точки зрения я делаю одно и то же или просто ничего не делаю. Потому что я не знаю правил игры и, кажется, не хочу знать. Между прочим, ты зря обходишь вниманием конфеты, они из столицы привезены…
Густой чай, фирменный ликин чай всегда льётся медленно, как будто коричневая лента тянется от носика к чашке, блестит янтарно.
— Лика, — говорит Номи, — сейчас допьём и пойдём погуляем? Может быть, уже луна вышла.
И они допивают чай и идут гулять, повернув в двери ключ два раза. Они часто гуляют вместе, они дружат сто лет, они очень близкие подружки. “Не разлей вода”, как говорит один их общий знакомый, признанный шутник их компании.
Вита Штивельман
Выросла в Казани, с 1990 по 1999 жила в Израиле. С 1999 года живёт в Торонто. Поэтесса, эссеист, декламатор, основатель и руководитель EtCetera – клуба физиков и лириков. Проекты EtCetera включают международный ежегодный фестиваль еврейской культуры, Canadian Cultural Mosaic, а также благотворительные и образовательные программы. Автор двух книг, многочисленных публикаций и поэтических спектаклей, обладатель диплома им. Шолома Алейхема, лауреат и член жюри международных литературных конкурсов, основатель и ведущая популярных радио-программ «Разговор о стихах», «Закон звезды и формула цветка».