63 Views
Сказка No 1 (КИБЕРЛИРИКА)
Жили-были длинноты и пустоты. Длинноты были ужасно длинные. Пустоты — абсолютно пустые. Ну, то есть совсем. Длиннотам очень хотелось ещё удлиниться. И они удлинялись. Поэтому были похожи на очень вытянутые единички. Пустоты страстно желали вобрать в себя как можно больше пустоты. И были похожи на непомерно разросшиеся нолики. Поскольку те и другие всё увеличивались и увеличивались до бесконечности, понятно, наступил момент, когда места в мире больше не осталось. А они всё пытались увеличиться. Ясное дело, получился взрыв, и на его месте образовалась совершенно новая система. А остатки длиннот и пустот, уцелевшие после взрыва, были очень маленькие и были страшно напуганы. И те и другие хотели только одного: уменьшиться. И они стали меньше. Потом ещё меньше. И ещё. Уменьшались они стремительно. Всё более крохотные длинноты буравили пространство насквозь. Исчезающе маленькие пустоты лишали его последних глотков пустоты. Структура пространства менялась на глазах. Дело запахло новым взрывом. И тогда они все вместе придумали вот что: они договорились, что длинноты будут удлиняться, а пустоты уменьшаться. И так до тех пор, пока не потеряют друг друга из виду. Как только потеряют — в тот же момент меняются местами, и тогда длинноты начинают уменьшаться, а пустоты — увеличиваться. Пока не потеряют друг друга из виду. Потом снова меняются местами. И так далее.
Это единственный способ их существования, так и живут они, пульсируя. А наиболее счастливыми чувствуют они себя в тот короткий период, когда все они — и длинноты и пустоты — примерно одинакового размера. Или хотя бы сравнимого.
Я знаю всё это совершенно точно, потому что родилась под созвездием Весов.
Дон Гуан в детстве был слабый мальчик. Очень слабый. Всякая хворь, какая шла мимо, чуть завидев маленького Гуана, накидывалась на него как собака на кость. Болезни вздымали его температуру так, что градусник зашкаливало. Он не умер только потому, что научился играть с температурой, извлекать из этого бредового жара радость. Как только почувствует, что температура лезет вверх, так начинает рассказывать себе одну из известных сказок, а растопленное, распущенное — на все четыре стороны! — вольноотпущенное сознание выводит его в волшебную страну Где Всё Можно. Он успел уже побывать под землёй и над небом, в стране звуков и в стране запахов, в пасти кита и на лезвии острой скалы. И ещё чёрт-те где и в качестве не знаю только кого.
И вот однажды — ему было 11 лет — он увидел в таком жару странный бутон. Бутон без стебля, бутон твёрдый, и не похоже было, что это будет цветок. Но Гуан почему-то знал, что это будет цветок, и даже знал, как сделать, чтобы он раскрылся. Вся эта штука была похожа на женщину с закрытыми глазами, с волосами, собранными в узел и в глухом платье. Это едва наметившиеся лепестки составляли платье. Гуан ужасно заволновался, как перед началом лечебных экзекуций, которым его всё время подвергали. Но всё-таки он нашёл в себе силы и положил ладонь сверху на всю эту штуку. И в тот же момент беззвучно раскрылись глаза, рассыпались волосы и, самое удивительное, раскрылись лепестки одежды. Именно раскрылись, именно лепестки, по вертикальным линиям. А внутри было очень бледное тело, на котором ярко горели только соски и лобок. И он проснулся.
Вскоре после этого сна врачи и родители стали говорить, что Гуан, кажется, слава Богу, израстается, что анализы лучше и прочие показатели тоже. И действительно, болезни стали понемногу отступать, вскоре он сделался здоровым юношей, а ещё вскоре — Доном Гуаном.
Но с самой первой женщины и до сегодняшнего дня и всегда начинает Дон Гуан свою игру ради двух моментов: ради момента наслаждения — о да, конечно!, и ради момента перелома в игре, когда – то ли да, то ли нет, ещё до первого поцелуя, когда она ещё не сказала — да, но он чувствует, что вот-вот скажет. И лепестки как будто раскрываются, и как бы грозят закрыться, и Дон Гуана охватывает жар — тот самый, детский, температурный, и он узнаёт предстоящее наслаждение, как узнают смерть в лицо.
Дон Гуан фантастически прекрасен в такие минуты, ни одна женщина не может устоять перед ним. Игра всегда устремляется по руслу “да”.
Так живёт, так играет и безумствует несравненный Дон Гуан. Он и сам не знает, кто вдохновляет его — бог или дьявол, да и нам с вами знать незачем.
Рере не понимала, как она очутилась здесь. Она не понимала, что с ней происходит. Больше всего ей хотелось скорее проснуться, а если это не сон, то почему до сих пор нет смерти, раз рядом жуткая морда тигра с оскалом и рычанием. Потом она подумала, что когда-то слышала про такое или даже читала. На какую-то долю секунды ей стало смешно. Потом она уже ничего не думала.
“…Какое странное чувство, должно быть щекотно, наверное, должно быть щекотно, когда мягкой ворсистой шкурой по голой коже, должно быть больно, вон же кровь, какие огромные грязные когти, платье в клочья, почему я не слышу запаха, должен быть мерзкий запах, как в зоопарке, скоро тело тоже будет в клочья; разве так бывает, чтобы ни больно, ни щекотно, а и то и другое вместе, я никогда не знала, что чувствовать умеет вся кожа, всё тело; кажется, моё тело красиво, у меня самая красивая грудь среди всех моих знакомых, но это не важно, важно, что у тела есть чёткие контуры, есть границы и именно так и надо. Так всегда было надо… А вот теперь ужасно больно, как будто разрывают на части снизу вверх; наверное я скоро умру, в жизни у меня не было такого наслаждения и никогда не будет; человек должен быть счастлив хотя бы перед смертью…”
Только по какой-то звонкой тишине Рере поняла, что отгремел выстрел. Над ней склонилось осторожное лицо охотника, Рере увидела его сначала вверх ногами. Осторожной рукой он отделил от неё тигра, тот отвалился мгновенно и мертво, около пасти сразу получилась лужица тёмной крови.
— Вы живы, мисс? Удивительно, ни одного перелома, кожа только кое-где содрана… Господи, до чего я боялся задеть вас! Как вас зовут? Научились, твари, на людей охотиться, и ещё норовят сначала поиграть, как кошка с мышью, а потом уже съесть…
— Рере, — сказала Рере.
— Сюда, вот сюда присядьте, прилягте даже, у вас шок, я сейчас, у нас тут неподалёку лагерь…
“Вот и побывала я Красной Шапочкой, — подумала Рере, и ещё: — может, ты всё-таки заглохнешь и уберёшься.” — Рере сказала это громко молча, но не вслух, конечно, не вслух, про себя.
— Нет, я не смотрю на Вас, от одежды, конечно, ничего не осталось. Возьмите пока мою рубашку, я скоро вернусь… Нет, не подходите с этой стороны к этому дереву, оно же сухое, вот-вот упадёт… Я сейчас…
Последние слова он проговорил уже почти на бегу. Рере внимательно смотрела, как удаляются, подпрыгивая, сухощавые загорелые руки и тропический шлем, похожий на Сатурн с отрезанной половинкой. Подождала ещё минуту. Потом каким-то очень точным движением повернулась назад, туда, где лежало страшное мёртвое животное. Шкура у него лоснилась, шерсть на брюхе нежно и как-то беспомощно белела, из дырки в горле крупными толчками продолжала вытекать кровь; казалось, что тигр не мёртв, а — в момент смерти.
— Перебита сонная артерия, — сказала Рере вслух. — Какая к чёрту артерия? Я даже не знаю, где она находится. Что я в этом вообще понимаю?
Рере подошла ближе к ране, опустилась на колени, оперлась на кулаки. Колени были уже в крови, но Рере не обращала на это внимания. Она наклонила голову и стала сильными движениями языка зализывать рану, время от времени сглатывая тёплую тёмную кровь.
Один человек однажды увидел Бога.
Человек ужасно обрадовался.
— Господи, — закричал он. — Я так ждал тебя! Я молился Тебе без всякой надежды быть услышанным! И вот ты пришёл!..
— Говори скорее, — сказал Бог. — Наверное, ты о многом хочешь меня спросить, а я скоро исчезну.
— Конечно, конечно, — заторопился человек. — Во-первых, благодарю Тебя, Великий, что позволил жить именно мне, а не какому-нибудь другому кандидату на эту жизнь. Вот так, ни за что, быть вырванным из небытия — огромная честь и огромное счастье.
— Я рад, что так получается, — сказал Бог, — хотя и не имел в виду конкретно тебя. Я никого конкретно не имею в виду. Но спрашивай же, если ты хочешь спросить.
— Почему на свете так много горя? — спросил человек и услышал в ответ:
— Перестань притворяться идиотом и обсуждать то, что и так ясно, и тебе тоже. Потому что иначе и счастья не было бы. Ты ведь наверняка хочешь знать что-нибудь конкретное, для себя?
— Я недавно потерял бумажник, — смутился человек, — там было ползарплаты. Где?
— Он завалился за ящик письменного стола у тебя на работе. Этот ящик не выдвигается до конца. Придётся немного расшатать молотком боковую стенку стола. Только не затягивай, на работе у вас мыши, они могут погрызть…
— Мне кажется, — сказал человек, да нет, я, в общем, точно знаю, что не удовлетворяю жену, ей не очень хорошо со мной. Почему?
— Читай “Введение в сексологию” под редакцией профессора N…, стр. 146-173. Дальше?
— Дальше, Господи, дальше скажи мне, к какой вере я должен обратиться, какие обряды я должен выполнять из множества существующих (или — несуществующих, или — ни к какой вере), чтобы вести жизнь, как говорят, богоугодную?
— Вот это как раз мне совершенно всё равно. — сказал Бог.
— Ну, хорошо, — сказал человек, — а вот мне всю жизнь не хватает свободы, и — грешен, Господи! — даже свободы от Тебя. Что бы я ни сделал, мне кажется, что кто-то ведёт меня к этому действию. А недавно я прочёл, кажется, такую фразу:
“Возможность самоубийства — это то, чем отличается человек от животного и от Бога.” И с тех пор мне кажется, что самоубийство — единственное действие, которое я могу совершить сам, совсем свободно, и мне очень хочется попробовать. А ты как ко всему этому относишься?
После крошечной паузы Бог ответил:
— Если ты зачат Богом и рождён животным, если вышиваешь рисунок души по ткани плоти, если чувствуешь, что призван соединять несоединимое и радоваться своим усилиям и силам, и мучиться от невозможности этого, и снова радоваться неизвестно чему, — так зачем же тебе искусственно рассыпать, расчленять всё это? Впрочем, как знаешь.
— Скажи, Господи, люди семь тысяч лет спрашивают себя: что случайно и что закономерно? Правда ли, что всё предопределено, всё вычислимо однозначно, и Ты, глядя вперёд, видишь самое далёкое будущее, как мы, глядя назад, самые дальние истоки? Или нет?
— Я не могу тебе это объяснить на твоём нынешнем уровне. Поймёшь в момент смерти. — И Бог как будто улыбнулся, хотя человек точно знал, что улыбаться ему нечем.
— Так, Господи, что такое жизнь, я вроде бы примерно понял, а что такое смерть, я вроде бы примерно знаю… Но скажи, Всемогущий, что же такое Любовь? Не та — “любовь к Родине”, и не та любовь, когда любишь жареную картошку, и даже не любовь к женщине, а — Любовь?! А, Господи?
Вот тут Бог и растаял.
Сказка No 5 (РЫЦАРЬ И ПРИНЦЕССА)
… за рисовым деревом сразу начиналась Страна Комплексных Обедов. И мы вошли в неё.
“Вон странные странники идут”, — сказал кто-то из прохожих.
— “У-у-у!” — заныл Крок. — “Ботинки жмут!”
Тринка залаял и замяукал на все лады и вообще стал издавать всякие звуки, чтобы развеселить компанию. Вскоре у нас пересохло во рту, и мы перешли на вторую скорость. Во рту стало ещё суше, но мы так увлеклись скоростью, что даже не заметили, когда Страна Комплексных Обедов кончилась. А что она кончилась, мы поняли потому, что началась Страна Некрасивых Женщин. За ней была Страна Жутких Оскалов, потом ещё другие страны.
Мы ехали долго, и с нами всегда был наш Рыцарь. То есть это мы были с ним. Мы поклялись служить ему верой и правдой до тех пор, пока он не найдёт и не завоюет свою Принцессу.
Очень отрадно, хотя и трудно служить Рыцарю, особенно такому, как наш. Он сильный, смелый, умный, благородный. Что ещё? — Да, и с чувством юмора у него порядок. Мы служили ему опорой во всех его битвах. То есть никто из нас, конечно, толком не умеет драться, но мы умеем отвлекать врагов, и вообще человеку, даже такому, как наш рыцарь, нужна поддержка. Мы вместе с ним разводили костёр и ставили походную палатку, вместе добывали еду и ночлег, вместе спасались от зверей в лесах и от людей в душных городах. И даже вместе с ним почти мечтали о его Принцессе, то есть только думали о ней и представляли её, потому, что Рыцарь никогда о ней не рассказывал. Он много и интересно рассказывал вечерами о своей предыдущей жизни, но о Принцессе — никогда, даже как они познакомились, и то не рассказывал. А нам очень интересно было, какая она, и каждый представлял её себе по-своему.
Донг, например, был уверен, что она огненно-рыжая, и ещё быстрая и порывистая, что волосы у неё волнистые и всегда распущенные, даже из-под шлейфа выбиваются, пламенеют непослушными прядями. А Рдан считал, что она строгая и чёткая, и каблучки её стучат, как крошечный звонкий хронометр, что её чёрные волосы уложены в затейливые башенки и гладко блестят, а голубые глаза огромны и прозрачны.
Одним словом, мы успели много передумать и пережить вместе, пока вокруг нас, иногда быстро, иногда медленно менялся пейзаж. Города, страны и природа сменяли друг друга в каком-то только им известном ритме, и мы очень уставали бы от впечатлений, если бы не научились смотреть на далёкие предметы сквозь призму совсем близких. Например, если лежишь в траве, а рядом с твоим глазом травинка или цветок с одним оборванным лепестком, то лес, или скалы, или люди чуть поодаль — только фон для этой травинки и этого цветка.
Мы покрыли огромное расстояние и были в разных местах, опасных и интересных, а в некоторых странах — так уж получилось — были даже дважды. Поэтому когда справа от нас вдруг показался замок Принцессы, мы даже не поняли сначала, не поверили себе, подумали, что это мираж. Опомнившись, мы стали кричать “Ура!” и обниматься от радости. Потом решили устроить привал недалеко от дороги, чтобы не мешать Рыцарю разговаривать и чтобы отдохнуть и напоить коней, пока Рыцарь выведет из замка свою Принцессу.
И вот Рыцарь отделился от нас, то есть он ещё не отошёл, не сделал ни шага, но уже отделился от нас. У Рыцаря сияли глаза от счастья, он крепко жал нам руки и благодарил всех. Мы тоже жали ему руку в ответ, поздравляли и желали удачи, а он, кажется, не понимал, чтО ему говорят.
Потом он отделился от нас уже расстоянием и пошёл к замку.
Идти до замка от привала оказалось дольше, чем Рыцарю показалось сначала, но это было неважно; неважно было и то, что внутри замка он ещё плутал по каким-то переходам и галереям. Наконец он распахнул двери и вошёл.
И с ним вместе в зал вошёл свет, или на него пролился свет из зала, потому что там была Принцесса. Она стояла спиной к нему, лицом к окну, и не видела, как распахнулись двери. Рыцарь был уверен, что как только они заговорят, разлука исчезнет, разлетится на чёрные куски, рассыплется под ногами.
— Принцесса, — позвал он. Она мгновенно обернулась. Как и в первый раз, когда он увидел её, он как бы ослеп на секундочку, почувствовал как бы приятный удар изнутри. Глаза её вспыхнули, но она не вскрикнула, не бросилась к нему на шею. Она ведь была настоящая принцесса.
— Это я, — сказал он. — Я здесь, я ваш Рыцарь, я приехал за вами.
Она смотрела на него во все глаза, но не двигалась с места. И поскольку она молчала, он продолжал.
— Принцесса, — сказал он. — Есть вещи и чувства, инвариантные относительно местоположения, национальности и происхождения. Например, я хочу вас и хотел бы, будь я даже перуанским крестьянином или японским рыбаком. Например, вы могли бы родиться в Африке и кожа у вас была бы угольно-чёрная, а крошечная красная родинка у вас на шее всё равно была бы и на том же месте, и я заметил бы её. Вы давно ждёте меня, я знаю, наконец я нашёл вас. Садитесь на коня, Принцесса, мой конь, обрызганный росой, играет и храпит. Моё поместье под луной, ночной повито тишиной, в горячих травах спит. Садитесь, у меня есть где жить и есть зачем жить. Мы поедем вместе обратно. Я покажу вам долины и леса, где меня били, покажу леса и долины , где побеждал я. Я покажу вам пещеры, и деревья, и тень под ними, где мне снились сны о вас, и расскажу где какой сон приснился и как я утром встал и как жил дальше. В седле есть место для двоих, надёжны стремена. Взгляни, как лес курчав и тих, как снизилась луна. А потом мы приедем ко мне и заживём вместе. Вы будете такая же, как сейчас, только ещё лучше, и мягче и нежнее. Поехали.
— Нет, — сказала Принцесса. — Нет. Я давно жду вас, это правда. Я научилась скрывать слёзы за солнечными очками — так их никто не видит, тёмные очки блестят впечатлением неприступности и благополучия. А потом научилась обходиться и без очков, научилась плакать, не проливая слёз; то есть глаза наполняются, а слёзы проливаются не наружу, а внутрь — очень удобно. Да нет, можете не распускать свою ревность, как павлин — хвост, хотя это одно из тех замечательных инвариантных чувств, о которых вы говорите. Никого и ничего у меня нет, кроме меня самой. Хотя поклонников хоть отбавляй. Они возникают регулярно, примерно каждые два дня по поклоннику, и не отстают, пока не применишь резкость. Правильно, я красивая, и, потом со мной, говорят, интересно. Но мне никто не нужен был кроме, вас, а теперь я поняла — ничего не нужно, кроме ожидания вас. Однажды в лесу — я люблю гулять одна — я попала ногой в лисий капкан. Было страшно больно. Я не могла идти, это была какая-то животная мука, и ревела я, как раненый зверь. Я звала вас, а вы не пришли. Да-да, я понимаю, вы были за тысячи километров, с мыслями обо мне. Но всё же я звала вас, а вы не пришли. И тогда я сказала себе, что вас нет и не будет, а я должна ждать вас и выбираться сама. И я взяла себя в руки, прекратила истерику и доползла всё же до цивилизации. Ожидание стало моей натурой, моей крепостью, моим замком. Тем, что возвышает меня над другими людьми и над другими женщинами. Кажется, я буду ждать вас и после вашего отъезда, но я не поеду с вами. Пожалуй, я пересплю с вами, просто чтобы вознаградить вас за дорогу. А впрочем, нет, не надо, пусть лучше всё останется, как было. Но разумеется, вы всегда можете рассчитывать на моё расположение и дружеское участие. Алина! — Принцесса трижды хлопнула в ладоши. — Ванну господину Рыцарю. Душ! — вошла красивая невесомая девушка, узел светлых волос на затылке. — Проводи, пожалуйста (Принцесса сделала паузу вместо имени, не сказала ни “Рыцаря” ни “нашего гостя”)… куда я сказала. Там, кстати, и массажный кабинет недалеко. Всего вам самого доброго, Рыцарь.
Некоторое время Рыцарь шёл за безмолвной Алиной по каким-то коридорам, грохотал своими доспехами. Потом увидел дверь и свет из щели. Тогда он остановил девушку, сложил её руки как чашку, и высыпал туда драгоценности из обоих карманов. Потом он открыл дверь и вышел. Может быть, девушка так и осталась стоять со сложенными руками.
Рыцарь долго искал то место, где мы его ждали, потому что вышел он через какой-то боковой чёрный ход.
Ну, — спросили мы его, — ты почему откуда-то оттуда идёшь? А где Принцесса?
— Она осталась, — сказал Рыцарь.
— Зачем? — спросили мы пятью голосами сразу.
— Ждать меня дальше, — ответил он. По лицу его было видно, что он совсем не шутит, поэтому только Тринка засмеялся и ещё долго ржал, взъикивая. Просмеявшись, Тринка спросил:
— Она у тебя что — того? — и покрутил около виска.
Рыцарь посмотрел на него так, что всем стало не по себе, и мы прогнали от себя идиота, который ничего не понимает в жизни вообще и в женщинах в частности, и велели ему не подходить к нам до вечера на расстояние беседы.
Тогда Рыцарь рассказал нам подробно, что произошло; рассказал так подробно, что даже на высыпанные драгоценности никто не обиделся. Потом некоторое время никто не говорил; все молчали и только смотрели, как вечереет.
— Ты знаешь, — сказали мы ему в конце концов, — может быть, она права. Наверное, и тебе больше нужно было искать её и драться за неё, чем она сама. И ты тоже можешь продолжать в том же духе. Всё правильно. Принцесса ждёт. Рыцарь странствует. Всё идёт своим чередом. Чего же тебе ещё? Мы будем с тобой, как и раньше, всегда с тобой. Только знаешь, давай не поедем больше в Страну Комплексных Обедов. Поедем туда, где мы ещё никогда не были.
И Рыцарь согласился с нами, и мы все поехали. А Тринка присоединился к нам, как только настал вечер.
Жили-были мальчик и девочка.
Они родились и росли в разных местах, но примерно в одно время.
Девочка часто ходила в лес собирать грибы и ягоды. Однажды Серый Волк попался ей на дороге, почти налетел на неё. Но девочка так занята была грибами, что Серый Волк обошёл её стороной.
А мальчик часто помогал отцу убирать хлеб в поле. Однажды над полем пролетела жар-птица и рассыпала перья вдалеке. Но мальчик не обратил на неё внимания.
Девочка всегда сбивала масло, пока её мама пекла вкусные пирожки, и никогда не забывала задать корм всем домашним животным.
А мальчик колол дрова, удил рыбу даже зимой в проруби, а вечерами любил смотреть на огонь.
А потом они выросли, познакомились, поженились и были очень счастливы.
Организационный комитет объявляет набор в Партию Не Знающих Чего Они Хотят. Приглашаются:
— Мужчины, так и не выяснившие для себя, кто им больше нравится — блондинки или брюнетки.
— Женщины, колеблющиеся между семейным долгом и влюблённостью.
— Дети, не умеющие чётко ответить на вопрос: кого они больше любят — папу, маму, бабушку или кошку.
— Специалисты с высшим образованием, обдумывающие, что чему принести в жертву: работу мечте или наоборот.
— Граждане, не знающие, что лучше — сильная рука или демократия.
Вступительный взнос — 3,5 ден. знака. Устав Партии будет разработан на первом же открытом заседании партии, которое состоится …надцатого мартобря сего года.
Кот Базилио и Лиса Алиса поймали Буратино. Долго они трясли его, порвали полосатый колпак, покорёжили его чудесный нос, но так и не нашли золотых монет. Тогда они взяли перочинный ножик и провертели им дырку в Буратино; в том месте, где у людей бывает сердце. Так и ходит с тех пор деревянный человечек с дыркой от ножа. Ни один ключик на свете не подходит к такой замочной скважине, даже золотой. И ничем такую штуку не законопатишь, только ветер сквозной свистит.
Магдалина шла к Христу. Дороги, в общем, не было, солнце палило вовсю, Магдалина шла по камням и сухим колючкам. Ноги были босые, красивые и грязные. Ногам было больно, но в груди болело гораздо сильнее. Невидимая рука сжимала сердце, да так сильно, что из него, кажется, капала кровь. Тогда Магдалина представляла себе, что кто-то с размаху втыкает в грудь нож. Кости с хрустом расходятся, нож пронзает сердце насквозь. После такой мысленной картины боль утихала ненадолго. Через короткое время или боль возобновлялась, или грудь заполняло что-то чёрное и страшное, невыносимой тяжести, разрасталось, разрывало изнутри.
Магдалина уже видела Христа — дважды справа, один раз впереди. Он сидел на земле, скрестив ноги. В этой пустыне надо было поиграть с пространством, прежде чем попадёшь к цели. И Магдалина шла.
— Садись, — вдруг услышала она совсем рядом. От неожиданности она как-то всхлипнула, резко обернувшись, упала на одно колено, вскочила, оправила платье.
— Садись же, — повторил Христос, наблюдая за ней, не пытаясь ей помочь.
Магдалина посмотрела ему в глаза; любимым движением — так-так — отбросила волосы на спину, потом руками перевела две пряди вперёд, они плавно перелились. Ещё раз посмотрела в глаза, села.
Трудно сказать, сколько продлилось молчание, наконец Христос спросил:
— Ты пришла просить у меня совета?
— Нет, — сказала Магдалина, — я не знаю, что мне делать.
Христос почти не улыбнулся, помолчал ещё, потом спросил:
— Давно?
— Что давно?
— Давно у тебя такое ощущение?
— Ну наверное, всю жизнь. Но плохо мне стало не так давно, может быть полгода назад. А недели три просто не могу жить.
Снова полилось молчание. Потом молчание иссякло и Магдалина сказала:
— Они говорят, что я блудница. То есть они говорят, что я дрянь. Но я-то знаю, что хотят они сказать совсем не это.
— Кто — они? — спросил Христос.
— Все. Они хотят сказать: “Как жаль, что мы не можем вот так — жить в своё удовольствие и ещё деньги за это получать. Как жаль, что мы не женщины. Или — как жаль, что мы не так молоды и красивы.” Вот что они хотят сказать на самом деле — деревяшки ходячие!
Магдалина перевела дух, села поудобнее и заговорила снова.
— Но получается, что они как бы правы, что ли. Потому, что выходит, что этим я убила или почти убила его. И себя поэтому…
— А кто это он? — спросил Христос.
Магдалина растерянно остановилась.
— Какая разница, как его зовут. Никто ничего не знал про нас с ним. Мы познакомились за городской стеной. Тени были, наверное, в три человеческих роста и вокруг никого не было.
После глотка молчания Магдалина заговорила снова.
— Всё было не так, как со всеми. У меня никогда так не было. А он говорил, что у него никогда так не было. Может быть, правда, это сейчас мне всё кажется лучше, чем было на самом деле. Мы ссорились, мирились, не виделись подолгу.
— Почему вы ссорились? — спросил Христос.
Магдалина сжала и снова расправила плечи.
— Я злилась каждый раз, когда он был со мной резок или невнимателен. Но в общем, он и не скрывал, он так и говорил, что даже я не значу для него так много, как его дела. Кажется он говорил, его ДЕЛО. А он, похоже, не мог простить мне моего прошлого, да и настоящего тоже.
— А сейчас? — спросил Христос.
— А сейчас он ушёл на войну. Не сейчас, конечно, полгода назад. И его наверное убили, потому что о нём нет никаких известий.
— На какую войну? — спросил Христос, — полно же войн кругом.
— Понятия не имею. — сказала Магдалина. — Я вообще не разбираюсь в политике. Ну конечно, его убили. Тоже мне, вояка. Я почему-то уверена, что он никогда в жизни не дрался. Хотя воля у него, правду сказать, железная. Но он совсем не годится для походов и сражений. Он хрупкий, маленький и хрупкий, даже кожа какая-то хрупкая, из тех что не поддаются загару, а только веснушками покрываются…
На последних словах голос у неё заскрипел, лицо спряталось в руках и волосах, и скоро она уже плакала вовсю, не скрываясь. Руки стали мокрыми, Магдалина даже ухватилась за ближайший камень и склонилась к нему, чтобы удобнее было плакать.
— Спасибо тебе. — сказала она всё тем же скрипучим голосом — и на Христа сквозь слёзы и руки глянул засиневший вдруг глаз. — Спасибо тебе. Я уже несколько месяцев не плакала, не получается, не могу. А со слезами из меня немножко уходит боль.
Магдалина успокоилась, села, глаза обрели обычный цвет, как камешки, вынутые из воды. Лицо было в красных пятнах, опухшее.
— А самое страшное, — продолжала она, — что даже если он вернётся живой и невредимый — он не вернётся ко мне… Он так и сказал. То есть не сказал — дал понять. И не потому, что у него кто-то есть — нет у него никого — пока, во всяком случае, это я точно знаю. Просто прощался не как с любимой женщиной, а как с женщиной, с которой уже всё. Я не знаю, — лицо у Магдалины посерело, как будто чёрное проступило изнутри, — не знаю, что для меня страшнее — увидеть его мёртвым или увидеть его здесь, но не со мной. Я сдохнуть хочу, понимаешь, сдохнуть, мне только страшно сделать это и страшно, что не похоронят, а так — я проклята, и будь проклято всё вокруг…
— Вставай, — сказал вдруг Христос. Магдалина вздрогнула, она давно уже говорила, не замечая его. — Пойдём, — сказал Христос и, не дожидаясь её, пошёл сам.
Магдалина поспешила за ним. Странная всё же эта пустыня и странный этот Христос. Магдалина почти бежала, глядя ему в спину, а Христос вроде бы шёл медленно. Она и не думала, что так много времени прошло, пока она говорила и пока они шли. Солнце уже начало садиться, и вокруг всё стало темнее и прозрачнее.
— Остановись. — сказал Христос, наконец-то обернувшись к ней. Они были среди холмов. Магдалина обводила их взглядом, узнавая картины: холмы, как песчаные горбы гигантских верблюдов, холмы, как груди лежащей женщины, холмы, как подрастающие горы, маленькие особи, однообразные и неповторяющиеся. Магдалина смотрела на них не отрываясь, и всё же Христос сказал : — Смотри!
В этот момент солнце коснулось горизонта. Огромное и красное, оно вдруг выпустило сноп ярчайших белых лучей, потом ещё и ещё, и солнце стало невозможно различить за этим пульсирующим куском неба. Из земли выплыл звук — сначала тихий, как далёкая свирель, потом всё увереннее и мощнее; пустыня пела, — а может быть, это ветер свистел в песках. Белое сияние разлилось над горизонтом, небо из тёмно-синего стало зеленоватым, горизонт — сиреневым, и вот уже волны цвета побежали по земле от горизонта к двум человеческим фигуркам. Цвет задерживался в холмах, завихрялся в них, менялся, угасал, вспыхивал снова. Волны тысяч оттенков бежали друг другу навстречу, схлёстывались, расходились, смеялись. Пустыня пела теперь многими голосами, выталкивая звук в бронзовое уже небо. И не было сил прекратить эту вакханалию цвета и звука. И не было нужды прекращать её.
Сказка No 10 (ДЮЙМОВОЧКИНА СКАЗКА)
Это всё неправда. Ласточка, после долгих Дюймовочкиных усилий, выжила, но летать уже больше не могла. Дюймовочка, как и советовала ей Полевая Мышь, вышла замуж за Крота, который и правда оказался хорошим мужем. Ласточка мало-помалу стала раздражать Дюймовочку постоянным нытьем о теплых странах и больших ярких цветах среди белых развалин замка.
Сегодня зима в разгаре. Крот и Дюймовочка приглашают всех на встречу Нового Года. Будет весело. Приходите, увидимся.
…— Так не бывает — сказал я.
— Бывает, — ответили мне несколько голосов сразу. А потом вразнобой:
— Серебристая Мать ждет тех, кто хочет быть с ней. Иди с нами, Глан.
— Серебристая Мать — начало всего земного. Иди с нами, Глан.
— Там покой и радость, навсегда, при жизни, бесплатно. Иди с нами, Глан.
Страшно подумать, как долго мы шли. Мы не чувствовали не только ног, но и всего тела. Мы питались подаянием и тем, что находили на дороге. Мы уже не чувствовали голода, только знали, что надо поесть.
Может быть, мы стали невидимыми. Во всяком случае, никто не замечал нас, да и мы видели только то, на что стоит обращать внимание.
И вот достойное внимания зрелище появилось. Огромная долина развернулась перед нами, серебрясь и сверкая. Тишина разливалась вокруг органной мессой. Было ясно, что тот, кто идет туда, соединяется с божеством, сам становится божеством. Самый смелый из нас сделал шаг — и сразу поплыл, заструился по серебряным волнам. Потом другой, третий…
— Что же мы медлим? — спросил меня рядом стоящий.
И тут я все понял. В последний раз я посмотрел на серебристое счастье и повернул назад.
Я не испугался, нет. Но я не хочу быть богом. Я хочу быть Гланом.
Вита Штивельман
Выросла в Казани, с 1990 по 1999 жила в Израиле. С 1999 года живёт в Торонто. Поэтесса, эссеист, декламатор, основатель и руководитель EtCetera – клуба физиков и лириков. Проекты EtCetera включают международный ежегодный фестиваль еврейской культуры, Canadian Cultural Mosaic, а также благотворительные и образовательные программы. Автор двух книг, многочисленных публикаций и поэтических спектаклей, обладатель диплома им. Шолома Алейхема, лауреат и член жюри международных литературных конкурсов, основатель и ведущая популярных радио-программ «Разговор о стихах», «Закон звезды и формула цветка».