Я никого не держу (Монолог психиатра)

15 октября, 2002 •

83 Views

Я главный врач психиатрической клиники. Птицам она, может быть, кажется большим запущенным парком. Если птицы понимают, что такое парк. Посреди него красным пальцем торчит старинная кирпичная водокачка, с которой беспрерывно наблюдают за окрестностями лохматые серые вороны. Изредка они перемещаются на растущие рядом высокие деревья, чтобы уронить с них помет на латанные крыши больничных корпусов. …

Красиво говорю? Я слегка поэт.

…Добраться сюда – целое путешествие: час на такси – если вы имеете серьезную причину раскошелиться, или почти два – автобусом, только он редко ходит. Больничная территория образует большой неправильный четырехугольник, частично обозначенный каменным забором. Мой восьмилетний внук Тоник сравнивает его с Великой Китайской стеной, которая тоже периодически прерывается. Однажды он заставил меня задуматься о смысле обоих этих заграждений – и азиатского и больничного, спросив, зачем нужно было строить ограды, которые не образуют сплошной линии.

Прозрачность больничных границ весьма удобна для местных жителей, коим нравится краткость пути через нашу территорию к автобусной остановке. Конечно, при подобных обстоятельствах наличие у больницы двух ворот становится чисто символическим. Тем более, что я уже давно их не запираю. Однако мы серьезное учреждение, поэтому пару лет назад я выкроил из жалких больничных средств деньги на их обновление. Сейчас это самые солидные постройки моей клиники.

…Ворота воротами, но я никого не держу. Почти никого. На замке только несколько отделений, да и то, если пациенты ведут себя хорошо, многих выпускаем гулять. Так что, если надо – выходи. Или заходи.

…Этот приют для душевнобольных построил в позапрошлом веке один добрый человек – в то время больница получалась еще дальше от города. Но место он выбрал очень благостное, красивое, на зеленом холме. Я иногда думаю о том, каким макаром в то время возили сюда больных: конечно, обязательно связывали, потом клали в телегу. Рядом молча садилась женщина с таким же тоскливым взглядом, с каким приезжают к нам родственники сегодня. И лошадка долго тащила мычащий или визжащий транспорт по желтой разбитой дороге, которая то задиралась вверх, в синее, без облаков, небо, то падала вниз вместе с телегой и потревоженными копытами камешками. Да… Красиво говорю…

…Полдня, наверное, надо было так ехать. Сейчас, конечно, быстрее. А так за сто пятьдесят с чем-то лет ничего вроде не изменилась – дорога по-прежнему разбита, хоть и асфальтовая. Кидается вверх-вниз среди тех же высохших кукурузных полей и посеревших на летнем солнце пыльных кустарников. Да и в больнице построили только одно новое здание – ему, правда, лет тридцать, но выглядит оно паршивее, чем остальные. Хотя коммуникации там, конечно, лучше. На верхних трех из пяти этажей отделения для самых приличных больных – которые с неврозами и суицидами. Последних доставляют сюда после откачивания и починки в других больницах. На первом и втором этажах офисы – бухгалтерия, юрист, администрация, и, кстати, мой кабинет с крупной табличкой «Гайчук Анатолий Павлович». Милое сочетание: золотые буквы на черном – внуку тоже понравилось. Можете заходить прямо ко мне, если справка для водительского удостоверения или на покупку оружия нужна будет. Тем и живем.

…Летом территория больницы зарастает густой травой, на которой наши нянечки оставляют пастись своих коз. Лето вообще хорошее время года, потому что суммы на счетах за электричество куда меньше, за отопление платить не надо, и легче просушивать матрасы. Однажды я подумал, что они похожи на людей, из последних сил упавших на толстые ободранные трубы теплотрассы. М-м-мм… надо их поменять. Трубы. Матрасы еще терпят. Новые трубы давно ржавеют возле остатков забора…так опять же деньги… А на матрасы смотреть у вас, конечно, не будет удовольствия: они вонючие, в черно-желтых разводах и с прогнившей серединой – история болезней без всяких анализов и аппаратов. Памперсы родственники мало кому приносят, а белья у нас нет столько, чтобы то и дело менять… У врачей есть, конечно, методы бороться с лишней стиркой: зашел однажды в кабинет к Татьяне, врачу в 24 отделении, она сидит и кричит чьим-то родственникам в трубку, что нечего салат больному притаскивать, потому что от такой еды стул частый и нянечкам управляться с этим неловко… Нравится она мне как женщина…

…Сегодня замечательное утро. Еще не жарко, впрочем, у нас здесь столько деревьев, что пекла и не будет. Климат санаторный. …Вот, приехали. Сейчас чуть в горку – прямо в новые ворота. Слева выбежал Федор. Сторож. Почтительный. Справа на травке стоит и вертится мужик. С вдохновением. Тоже поэт. Раскинул руки и крутится, крутится вокруг своей оси. Скоро упадет, совсем сбрендил.

…Повернем направо… Больные уже вышли на улицу. «Попастись» – как выражается завгеронтологией Римма. Хочет унаследовать клинику, как только уйду на пенсию. Сама неделю назад так мне сказала, больная она на голову женщина. Я не стал говорить ей банальщину про «через мой труп». Изящнее выразился – что когда меня запрут в ее геронтологии, тогда пусть и берется за руководство больницей.

…Вот, вылез из джипа, прогуляюсь пешком. Мне нравится ходить без халата. Больные меня не знают, так что не шарахаются. Да…так про «попастись», – это правда жизни. Не траву они, конечно, едят. Просто сторожат, если появляются чьи-нибудь родственники с сумками. Хлеба просят, сигарет. И ко мне часто подходят, если я без халата. У той скамейки всегда торчит один вежливый, похожий на священника. Каждый раз деликатно просит сигарету. И огоньку потом. Спичек им не дают. Сейчас нет его что-то. Ну и ладно, нечего прикармливать.

Иной раз они сбегаются к маленькому домику на краю нашей территории. Там морг, и некоторые родственники забирают оттуда своих мертвых. Если они едут из больницы прямо на городское кладбище, у них всегда есть калачи на помин души и конфеты. Спасибо им, делятся. Да и я… Если семечки в кармане есть – отсыпаю немного. Труднее всех в этом смысле тем, кто всегда заперт. Они могут лишь дежурить у открытых окон, окликая через решетку чужих посетителей: «Эй, девушка!». Но девушка обычно тащит сумки кому-то своему, так что некогда ей быть сердобольной.

…А вы не делайте большие глаза, что, мол, не знаете, как у нас кормят. Я из дома не могу суп носить на две тыщи пациентов и триста человек работников. У меня персонал тоже по миру скоро пойдет без зарплаты. Приходят, плачут, что за коммунальные надо платить, детям в школу ходить не в чем… У нас же эти работают – из окрестных деревень. Бедные полуграмотные люди. Хорошо, если козы у кого есть, картошка в огороде…

…Слушьте, смотрю я на пациентов, и каждый раз ловлю себя на мысли, что у них жизнь как у живых людей. Вон выпустили женское и мужское отделения посидеть на травке. Так мужик бабу обнял и гладит, тискает. Она видно, что довольная. Забеременеет – пусть домой забирают, а то, было дело, одна сделала уже живот… Вон там это было, тот дом слева, где окна фанерой заделаны.

Я ни с кем о нем не говорю. И нашим работникам это запрещено. Уволю, сказал, если рот откроют. Там мы держим животных. Животные, повторяю, они. Не люди. Не тюрьма это, а палата. Кроватей нет, не положено. На полу остатки матрасов, если еще не сгнили, и голые грязные животные без ума, стыда, пола и всего остального. Не знаю, сколько их там сейчас. Где-то около тридцати. Надо посмотреть динамику: сколько на вчерашний день прибыло, сколько ушло.

…Ничего не понимают, говорить не могут. Может раз, может два в день им вносят чан с едой. Ну как они могут есть мисками и ложками? Перебьют друг друга. Как природа велела, так и едят. Я никогда не заходил туда. Не выдержу. Я думаю, что везде есть такие палаты, в каждой клинике, во всех странах. Что там лечить? Вы можете волка в человека вылечить? …Про это никогда не говорят. Вот вы же не хотели такое знать? Вот и другие так. Смертность там самая большая из всех отделений. Но морг недалеко.

…В морг тела отвозят больные из спокойных отделений. Кладут на тележку – да, вон эту большую железную, которая сейчас возле дальней скамьи стоит. Действительно, похожа на те, на каких товар по рынку перевозят… Потом те же мужики закапывают трупы на нашем кладбище за оградой. Родственники не часто их забирают. А вы сейчас меня не слушайте, если брезгливые сильно. Заткнули уши? – Еще я даю своих копателей Дому ребенка, который рядом, Когда просят. Там сейчас реже детки умирают, а в начале девяностых, когда у них каши манной без молока только на раз в день хватало, каждую неделю могилку рыли. Мужики наши старались как для себя – аккуратненькую ямочку делали, мешок этот жуткий клали туда и плакали по-родному…Но просились, если снова такая работа будет. Они же по семьям своим здесь тоскуют…

…А многих, кто здесь, в живых как бы и нет. Никто к ним не ходит, имущество их давно другим принадлежит – вы гляньте, на какой машине мой юрист катается. Так что соблаговолите без лишних вопросов…

Ну, если про морг, то еще есть отделение геронтологии. Оттуда тоже часто возят. Оно единственное, где родственники за содержание больных стариков платят. Хотя толку от этого им мало, деньги все равно в общий котел идут. Так что сильно лучше тем пациентам не становится. Да и там лечить нечего. Помню, вместе с Риммой женщину утешал, которая отца туда привезла – память потерял, не понимал где находится, дома держать было невозможно. Дочь плачет, спрашивает, какие лекарства привезти, чтобы вылечить. Римма ей объяснила, что не надо деньги зря тратить, таких старых уже не лечат. «Да он не старый – только шестьдесят два» – рыдала женщина. Я помню, Римма как на дебилку на нее посмотрела и внятно сказала: «Запомните, женщина, в нашей стране старость наступает в пятьдесят лет. Или раньше». А потом в меня глазами пульнула. Я свои шестьдесят восемь приговором почувствовал.

В геронтологию я периодически захожу, чтобы Римму проконтролировать. Наглая она слишком стала. Только психиатров найти новых трудно, поэтому пока уволить ее не могу. Хотя свято место пусто не бывает. А должность же правда хорошая – родственники деньги все время дают. Да и нянькам достается что из еды, которую больным приносят. А вы нос-то не воротите. Персоналу во сто раз хуже, чем этим. Те, кто здесь, за свет-тепло-воду платить не должны, еду три раза в день какую-никакую им дают. Медицина круглосуточная. А теперь смотрите, как у меня сестра-хозяйка живет: дочь со своим мужем уехали на заработки в Италию, да что-то не получается у них там пока с деньгами. Внучат оставили на бабку. И как она их поднимать должна, если яблочко-шоколадку имеет, только если у кого из пациентов заберет? Они неразумные, все равно не поймут, съели это сами или нет.

А-а, вот как раз – видите – двое в сером тащут из кухни кастрюлю с завтраком. Наверное, в десятое, к убийцам. Раньше мне интересно было их дела читать. А в последнее время не хочется. Ну, я же говорил… Поставили мятую алюминиевую кастрюлю на дорожку, крышку на землю положили, и прямо стеклянной банкой зачерпывают… Смотреть не могу. Она ж немытая! Тут никакой спецкомиссии не надо диагноз ставить.

…Лечение? Мне Татьяна…нравится она мне как женщина…как-то сказала – вот я столько лет училась, думала, профессия интересная, тайны мозга, а тут… Про тайну мозга я точно могу сказать. Есть она. Я уже понял, что какая бы болезнь у пациента не была – будь это почти зверь или просто шизофреник, он все равно хочет есть. Депрессивные устраивают время от времени голодовки, но это проходит. Может быть, однажды наука поймет, что в этой химии мозга надо уловить главный момент – желание покушать. И от него уже двигаться дальше.

…У меня внук действительно умный. Он телевизор смотрел-смотрел и выдал мне, что знает, как в древности лечили людей с больными головами. Били, сказал их, электротоком. Дурашка… Это для Америки, может, древность. У меня первый пункт программы. Колю инсулин. Рубильник – и вперед. С этим инсулином была неприятность месяц назад. Врач по-хорошему попросила принести одну тетку инсулин, чтобы провести ее дочери шоковую терапию. Немного больше, чем надо, попросила, потому что у самой сын-диабетик. Вы знаете, что такое колоть инсулин несколько раз в день, если он черт-те знает сколько стоит? Та тетка узнала, и заскандалила. Хотя это были не самые горькие слезы в моем кабинете. Хуже, когда просят положить кого-то в больницу, а я не могу. Закон такой – по всем признакам он параноик, жизнь всем вокруг травит. А пока кого-то не убъет, мне нужно его личное согласие, чтобы положить. Получить добровольную подпись параноика о согласии на лечение – дело дохлое.

Лет десять уже такой закон – вот это действительно как в Америке. Только я знаю, что у них самих с добровольным лечением не лады – психи там часто кого-нибудь в метро под поезд сталкивают. Как говорят в телевизоре, результат налицо.

Городские часто отказываются лечиться. С сельскими легче, они покладистее. Поэтому в основном крестьяне своих привозят, нет у них сил кормить дармоедов. Да у меня и без того не пустуют палаты. Прибавили нам три месяца назад человек пятьсот, потому что была неподалеку другая психбольница – в бывшем монастыре. В прошлом году митрополия решила вернуть его себе. Пришли православные, прости их Господи, выселили этих несчастных. Могли бы и богоугодное заведение сделать… Да ладно…

…Ну, какой-то минимум успокоительных у меня есть. Гуманитарка постоянно приходит. И с одеждой поэтому особой напряженности нет. Какие-такие особые наряды нужны больным, если все равно от частой стирки вещи портятся?

…Вот хорошо, что уже начали убирать территорию. Не люблю грязные дорожки. Делаем своими силами. Хотя б за это платить не надо. Каждый день в любую погоду отправляем на уборку пятнадцать человек. Мне нравится, как они убирают. Грех сказать, но здоровые люди ни за какие деньги не будут такими аккуратными.

… Это и есть 15 отделение. Геронтология. Не лежит у меня душа к «Санбюллетеню» у них на стене. Для психбольницы как-то слишком: двое молодых людей держутся за руки, а на них наползает черное паукообразное чудовище. «Берегись СПИДа». Для стариков, называется…Я Римму просил что-то просветительское повесить. Прямо поиздевалась. Старики здесь живописные. Прошлой весной в палатах холодно было, отключили нас рано. Один – видно крестьянин – жилистый, руки большие. Но в шляпе и костюме. Почему я поэт, а не художник… нарисовал бы. Сидит он и ровным голосом, но печально повторяет все время –«Дома уголь есть, надо там взять ведро угля и печь растопить…». Видно, мерз он сильно. А я все смотрел, как у него по шляпе таракан бегает. Людям, значит, было холодно, а тараканы все равно вокруг шустрили. Вроде теплолюбивые, а не мерли. Вот им еды всегда хватает.

Надо будет – нас с вами съедят…

По палатам я здесь ходить не люблю. Только заглянешь, а старики уже тянутся и мычат. И тут есть просят. Вонь стоит.

…Где Римма? На обходе? Не буду мешать, здесь постою.

Впечатлительный пейзаж из этого окна. Поля, поля, вдали город синеет. Серый кусочек дороги среди желтой кукурузы, а по нему… лошадка телегу тащит… это ж надо… Облако такое маленькое и одинокое плывет слева направо. И видно, что тот мужик возле ворот все крутится и крутится как вертолетный пропеллер. Совсем крыша поехала. Но я никого не держу. Если нравится летать – пусть летает. А я в душе, конечно, поэт. Даже в этом вижу красоту.

– Эй, Римма, у тебя тут дверь заперта, а мне идти пора. Что? Это будет моя кровать? Мягонькая. А кушать скоро давать будут?

…Ну и ладно, Римма Васильевна. Я пока посплю.