240 Views
Каждой твари по паре. Вика сидела на кровати и рассматривала спящих соседок по палате. Напротив нее лежала полная женщина – Галина Генриховна, но девчонки иногда между собой называли ее тетей Клавой. Женщина как женщина. Хозяйка офиса, уборщица то есть. Речь уральской глубинки, бессмысленный взгляд, немецкая фамилия – родилась она, видимо в маленьком городе, где, кроме тюремщиков и пьяниц, никто не жил. Во время войны туда переселили русских немцев, удививших обитателей уральского севера своей чистоплотностью и трудолюбием. Галина Генриховна уже третий месяц лежала в больнице, но должность за ней сохранили, не смотря на то, что анкет трудолюбивых бедных пятидесятилетних женщин в любом кадровом агентстве сотни, а то и тысячи. Жалел ее директор: осенью Галина Генриховна похоронила мать и сына. Она осталась одна, и кто-то из ее подруг привез трясущуюся, забывшую свое имя, женщину в клинику неврозов. Через две недели Галина Генриховна пришла в себя, и теперь ее соседки каждый вечер с тревогой слушали, как она разговаривает по телефону с адвокатом. Они осознавали, что никогда хозяйка офиса не посадит президента компании, даже если этот президент компании сбил ее единственного сына. Каждому новому жильцу пятой палаты Галина Генриховна рассказывала о том, каким хорошеньким был ее Илюшенька, что он любил поесть в пять лет, как сам научился готовить. Она воспитывала его одна, и в этом видела свое предназначение.
Рядом с Галиной Генриховной лежала Люба. Ее привезли три дня назад из реанимации. Она отравилась транквилизаторами. Долго Люба в настоящей психбольнице не задержалась, и один из ее любовников оплатил ее лечение в этой клинике. У Любы тоже умер сын. Но у нее остались мужчины, дочь, подруга сына. Все ей звонили. Она все время улыбалась, но порой садилась на кровати и причитала: «А как же там мой Кузя?». О персидском коте беспокоилась: кто его накормит, шерстку вычешет? О сыне молчала.
Кроме Галины Генриховны и Любы, в палате поселились две молодые женщины: Ната и Настя. Обе боялись за своих детей, и представляли себе самое страшное. Изможденная, кожа да кости, Ната то и дело хваталась за сердце, носила с собой аппарат для измерения давления, а Настя не могла спать по ночам, закрывала глаза и видела, как умирает ее трехлетний ребенок. Настя все время что-то жевала, поправлялась, конечно, но от этого фигура ее не страдала, формы не расплылись, а движения стали более женственными. Вся мужская половина дурдома охотилась за ее телефонным номером: выздоровеет – интересная будет девчонка.
У всех четверых были сыновья, и было какое-то горе. Что делала среди них яркая загорелая Вика Громова, они не понимали. Да и Вика постоянно кричала на мать: «Зачем вы меня сюда? Здесь же у людей серьезные проблемы! А я? Я что делаю?» Вика ничего не делала. Вика пила. Отчаянно забывала о вчерашнем дне, наслаждалась днем сегодняшним, который не будет помнить завтра. Такое положение вещей ее вполне устраивало, но недоволен был Борис – ее новый друг, «жених» – говорила о нем Вика. Парень как парень, ничего в нем особенного не было. Приехал из области, название города Вика все время забывала. Как она познакомилась с Борей, тоже не могла вспомнить. Тот утверждал, что она пригласила его потанцевать. Да, точно… дело было в ночном клубе.
Сколько же этих ночных клубов ей пришлось пройти до этой зимы? Не сосчитать. Все екатеринбургские, несколько венецианских… ну и этот бордель швейцарский тоже стоит включить в список – все же проработала там половину вечера.
Мальчиков, из-за которых попал сюда Викины соседки, любили слишком сильно, не с кем не разделяя эту любовь. Все эти женщины были одиноки и в своей любви, и в своем сумасшествии. Впрочем, сумасшедшими их здесь за такие деньги никто бы не назвал, но врачи знали, что они будут возвращаться в клинику до тех пор, пока родственники смогут собирать им деньги на лечение. Сюда попадали на годы. Вокруг клиники росли сосны, летом здесь пели соловьи, а за забором по ту сторону озера пытались подняться до облаков горы, но они были старые, осели, и их попытка соединить облака с землею казалась обреченной. Красота. Мама Вики Громовой сказала, когда приехала сюда впервые: «Сама бы тут поселилась навечно». Но в дурдоме плохо и мало кормили, а по вечерам, когда уже хотелось спать, устраивали дискотеки или бегали по роще паровозиком, выкрикивая матерные частушки, пугали жителей соседних домов. Они скоро к этому привыкнут, но появятся другие. Экологически чистый район. Дорогие новостройки.
Когда Вику привезли сюда, она столкнулась в фойе с высоким мужчиной. Он внимательно посмотрел на нее, а потом молча показал Борьке на сгиб локтя (кивок в сторону Вики), Борька помотал головой, щелкнул двумя пальцами под подбородком (снова кивок в сторону Вики). Борька рассмеялся, но как-то уже не так радостно, как раньше, когда помогал ей, полуживой и бесконечно счастливой, выходить из квартиры подруги Катерины.
Вечером в палате Вика поинтересовалась у соседок, кто этот здоровый мужик.
– А это же Володя. Офицер, бывший спецназовец, – догадалась Ната.
– Он здесь по пьяни?
– Нет, он, как я, живет в тотальном страхе. Только не признается, – Ната обняла колени руками и уставилась на Вику. – А что?
– Ничего. Такой огромный – и боится. Ладно ты паникуешь, это не так смешно. Ты дюймовочка.
– Говорят, он раньше вел очень активную жизнь: выпивка, женщины. Он даже сейчас на всех косо смотрит. На меня вот поглядывал, но считает, что я больная на всю голову, – добавила Настя.
Вика посмотрела на нее: да, если причесать и подкрасить, одеть красиво – привлекательная девочка будет, только рост маленький, не модельный рост. Вот Вика была в самый раз. После первого курса ушла в модельный бизнес, но там долго не задержалась, захотелось быстрых денег, пошла работать в ночной клуб.
– Он рассказывал, что часто садится в машину и гоняет на бешеной скорости по городу. Ночью, – добавила Ната, испуганно поглядев на Галину Генриховну.
Но «тетя Клава» ничего не слышала, молча разглядывала трещины на потолке, ей сразу не понравилась новая соседка, и она решила ни в коем случае не рассказывать Вике, что ее привело в клинику – здесь действовал странный закон: свои тайны доверяли только тем, кто был симпатичен.
Володя оказался Викиным знакомым, одним из тех, кого она не помнила. Он говорил, что много лет назад часто пил в ее компании в «Малахите». Теперь пятая палата вся должна была дружить с бывшим спецназовцем. Он выжил своих соседей алкоголиков из палаты, и, когда становилось скучно, приходил к девчонкам – в пятую.
Вместо вечерней групповой психотерапии, все, кроме Галины Генриховны, слушали Вику. Она рассказывала, как несколько раз пыталась изменить свою жизнь. Уезжала в Италию.
– А что ты там делала? – Володе тоже не сиделось среди психов, в пятой палате, как он считал, девчонки все-таки еще ничего, кроме Насти – у той глаза шальные, но она красивая.
– Что? Что? К мужику ездила. Продержалась четыре месяца. Все четыре месяца просидела в бутылке. В общем, ему это надоело, и он отправил меня домой. Вот одна мамина подруга в том же брачном агентстве нашла француза-аристократа. У него был свой замок на юге Франции. Отличная сказка, правда? Но она долго не продержалась, аристократ все время пил. Так он тоже купил ей билет, потому что она с ним пить отказывалась.
– Нормально! Он думал, что она русская – весело будут жить, – засмеялась Настя, которая тоже несколько лет прожила в чужой стране и сбежала оттуда, но далеко уйти не удалось: все комплексы, заработанные там, она привезла в Россию.
– Вот мне было надо туда ехать! Как бы адрес этого француза выпросить? – мечтательно протянула Вика.
– У тебя же Боря есть. Такой милый, – упрекнула ее Люба.
– И вообще, здесь лучше. Чай пить будете? – Настя заглянула в чайник, воды на всех не хватило бы.
– Чай-чай, сейчас бы божоле, потом еще какого-нибудь коктейльчика, – широко улыбнулась Вика.
– А зачем ты сюда пришла? Пить бросать? – Настя налила воду в чайник на всех, хотя никто ей не ответил.
– Я бы никогда в жизни не стала бросать. Мне так весело. Но Борька от меня уйдет, – в общем-то, Вике необязательно это было говорить – все обитательницы пятой палаты и их вечерний гость Володя и так понимали.
– Ты так никогда не бросишь, – уверенно сказала Настя. Ее муж был алкоголиком, пропал где-то год назад, она полагала, что в живых его уже нет. Тоже из-за нее пытался завязать, но не вышло.
Пятую палату Вика веселила своими историями об Италии и Швейцарии. В модельном агентстве предложили ей работу в Цюрихе. Вика заплатила три тысячи евро за оформление документов – и лихо решила изменить жизнь. Только прошла паспортный контроль в аэропорту Шереметьево, забежала в магазин, в туалете выпила полбутылки виски – и до самого появления Альп в иллюминаторе ничего не помнила. Полеты всегда выпадали из ее памяти. Однако она окончательно протрезвела к тому моменту, как оказалась на месте своей будущей работы, и за полвечера сообразила, что к чему. Ей сразу не понравились маленькие комнатки, куда входила только одна кровать, оттуда доносились стоны и крики. «Понятно», – проворчала Вика. Но когда она узнала, сколько надо за вечер выпить шампанского – даже ей стало плохо. Девочек использовали как машины для переработки очень дорогого напитка. В городе он стоил, конечно же, в пять раз дешевле. Вика пила, сколько могла, потом бросила это занятие, тут к ней подошел охранник и насчитал ей какой-то вычет из мизерной, по европейским меркам, зарплаты.
– Так все. Где менеджер? Мне ничего не надо! Никакой зарплаты! Я еду домой! – заорала Вика Громова и разбила бокал.
– Это тоже вычтем.
– Посмотрим, кто что вычтет.
Ей повезло. Она, в отличие от других девчонок, ни откуда не сбегала, документы имела легальные, да и мобильный номер владелицы агентства, которое ее так хорошо трудоустроило, оказался действующим. Мама насела на агентство в России, Вика на менеджера в Швейцарии – и через пять дней несостоявшаяся сотрудница цюрихского ночного клуба уже обнимала березки в Шереметьево, пьяная, разумеется.
Работу в Екатеринбурге она потеряла, но найти ее не так уж сложно. Но Вике хотелось повеселиться просто так, без работы, без обязанности кого-то на что-то раскручивать. И в этот момент она встретила Борьку – еще бы вспомнить, где и при каких обстоятельствах.
С психами из пятой палаты она подружилась, даже жалела девчонок иногда, как могла:
– Ну чего вы расстраиваетесь, чего боитесь? Пацаны-то у вас еще живы, – после этих слов Настя бежала звонить маме и ребенку, а Ната измеряла давление и начинала дышать, как учил врач, «семь-одиннадцать».
Тем не менее, Вике прощали все. Она была смешной, одевалась вызывающе и все время улыбалась. Действовала на посетителей пятой палаты не хуже, чем детский рисунок, украшавший стену над кроватью Наты. Там было изображено солнышко, под ним – корявые буквы: «Все будет хорошо!!!»
В пятницу психов отпускали домой. Приезжали в клинику в воскресенье вечером. Первой в палату явилась Настя, за ней Ната и Люба, утром в понедельник приехала Галина Генриховна, привезла девчонкам пирожков горячих на завтрак. Вики Громовой не было. Володя заходил несколько раз:
– Не приехала? – косил на пирожки, но он боялся попросить: вдруг начинка не свежая, так и отравиться можно.
– Нет Вики, – отвечали ему со смехом.
Утро в дурдоме началось весело: привезли пьяного режиссера, с которым давно знакомы были психи. И он, натыкаясь на всех, восторженно кричал: «О, Наташа, и ты здесь! А это кто? Колька!» Режиссер попал сюда впервые за два года. «Видишь, как некоторым помогает», – бормотала Галина Генриховна. Самой ей было, в общем-то, все равно, поскольку она решила, что из жизни уйдет сразу, как посадит человека, сбившего ее сына. Для нее фраза «уйти из жизни» стала чем-то привычным, вроде как «выйти из комнаты». Иногда она шепотом переговаривалась с Любой, которая больше умирать не собиралась. Ната с Настей все это, конечно, слышали, но врачам не говорили: а что можно в этом случае сделать? В дурдоме, чуть ли не под присмотром медсестры месяц назад покончил жизнь самоубийством молодой человек. Для «первоходок» из пятой палаты это было большое потрясение. Если больной задерживался из домашнего отпуска, медсестры названивали ему. Вике никто не звонил.
Настя сбежала с утреннего тренинга, у нее закружилась голова. В дверях палаты столкнулась с Викой, поморщилась: несло перегаром.
– Привет, как дела? – закатив глаза, спросила Вика.
– Нормально. У тебя тоже, видимо, все хорошо.
– Лучше не бывает. Зашли в ресторан – и там, ну надо же, надо же водку дают бесплатно.
– Так ты бы вылила ее…
– Ты что? Водку?
Тут в палату заглянул Боря, подозвал Настю:
– Можно тебя на минутку? – Борька явно был положительным парнем во всех отношениях, Настя удивлялась, как это Вика умудрилась найти такого.
– Врач здесь есть?
– А что?
– Ну, ты не видишь что ли, она же пьяная. Ей капельницу надо или еще что-нибудь. Три дня пила.
Понятно. Подойди к медсестре, – ей хотелось сказать парню: «Да брось ты с ней возиться», но промолчала, никто же не просит ее вмешиваться в чужую жизнь.
Борька посмотрел на нее отчаянно, словно просил о помощи. Она только пожала плечами: какое ей дело? Но она закрыла на мгновенье глаза и увидела что-то страшное – из серии «мои фильмы ужасов», которых она «наснимала» уже столько, что скоро могла бы составить конкуренцию Альфреду Хичкоку, вот только воплотить бы их в реальность. Страхи за себя и ребенка переполняли ее, а теперь появились и другие предчувствия. Стена отчуждения, разделявшая ее и весь окружающий мир, рухнула, и ей стало страшно за всех, кого встречала. Она теперь всегда выглядела испуганной, плечи подрагивали, контролировать свои движения Настя больше не могла, но пока что еще способна была промолчать, когда ее не спрашивали.
Днем она ушла на прием к своему врачу, когда вернулась, в палате все смеялись, даже Галина Генриховна хохотала громко и неестественно. Вика рассказывала, с чего все началось, как продолжалось, сколько выпила она, сколько ее подруга Катя. Под вечер Вика уже просилась домой. Врач, молодая женщина, уже повидавшая алкоголиков и таких и эдаких, махнула рукой и подписала бумаги, решив, если Вика завтра придет пьяная, выписать ее.
В пятой палате все уже пили чай, когда из раздевалки пришла растерянная Вика.
– Что случилось? Ты чего вернулась-то? – спросила Люба.
– Представьте, эта дубленка не моя, и сапоги чужие, – Вика с ужасом разглядывала поношенные вещи, все на ней болталось: голень сапога отходила сантиметров на пять. – У меня шуба была норковая, черт, дорогая. Где я все это посеяла? Главное, Борька… Борька-то как меня одел? Сейчас я ему позвоню, пусть теперь сам меня везет, не поеду же я в таких шмотках.
Почему-то никто не засмеялся. Лишь Люба усмехнулась, ей приходилось как-то терять шубу, была примерно в таком же состоянии. Люба скрывала от соседок по палате, что ее всегда в трудных ситуациях спасала бутылка. Впрочем, скрывать было бесполезно. Лица у пьющих женщин меняются. Ната с Настей уже давно пришли к выводу, что Люба тоже балуется, поэтому и симпатична ей Вика. Им самим Вика тоже нравилась, но они ее не защищали, Люба же говорила: «Да пусть она радуется жизни, никому же нет вреда».
Через час Вика уехала с Борькой.
– Ну, тетки, – сказала Настя, – Я думаю, она больше не вернется к нам. Опохмеляться поехала.
– А сколько ей лет? – спросила Галина Генриховна.
– Двадцать пять, – Ната выслушала все истории соседок от начала до конца, о ней же никто почти ничего не знал.
– Замечательно, будет скоро в норковой шубе валяться под парижским мостом. Она уже прожила свою жизнь, – сказала Настя.
– А мне ее жалко, хорошая девчонка, она-то кайфует, а мы здесь … ну ладно, – Ната не захотела продолжать.
***
«Поехали», – буркнул Борька и повез Вику по какой-то незнакомой дороге. Вика обнаружила на переднем сидении бутылку пива – и жизнь улыбнулась ей впервые за этот день. Она даже не заметила, как они, проехав по кольцевой, не свернули в город. И только когда позади остались тридцать километров дороги, бегущей через лес, она запротестовала:
– Эй, ты куда? Надо к Катьке! Выяснить, где моя шуба и сапоги.
Но Борис молчал. Он знал, что теперь уже выхода нет. За год он пробовал разные способы лечения – ничего не помогало. Мать его была против такой невестки (он сказал ей, что хочет жениться), но все-таки нашла адрес какой-то бабульки, которая лечила алкоголиков. Борис поглядывал на Катю, та что-то покричала, потом успокоилась:
– Ну ладно. Едем так едем. Жаль, что пиво закончилось. Но скажи хотя бы, ты меня не убьешь?
– Нет, зачем же, только покалечу. Помнишь, я тебе про бабку говорил?
– А мама моя знает, куда ты меня повез?
– Нет. Я только что решил.
– Ты думаешь, бабка нас примет? Поздно уже.
– Она всех принимает.
– Это поможет?
– Всем помогает.
– И у меня начнется другая жизнь?
Вика Громова представила себя важной дамой в платье в цветочек, таком широком, что живот, да, огромный живот, просто тонул в нем. Хорошо бы родился мальчик, мальчикам легче бросить пить. И ему не станут все время повторять: «Смотри, какая ты красавица, а закончишь жизнь под забором, будут тебя бомжи е-ть за бутылку водки». Пока все было хорошо, никаких бомжей, красивые интерьеры ресторанов, французское вино, потом мелькнет коньячок, а дальше уже по виски или по водочке можно ударить. Пиво, конечно, после трех дней запоя – тоже хорошая штука, все равно, что вода жаждущему в пустыне. Другая жизнь… Вика Громова и не помнила, когда она не пила. В шестнадцать лет попробовала впервые, было так весело, что не хотелось останавливаться. Так мелькнули Италия и Швейцария, кто его знает, что с ней случилось бы, если бы не пила. Лежала бы сейчас, как эти неврастенички Натка с Настькой и представляла бы себе всякие ужасы. Настя в первый день, когда узнала, что Вика жила в Италии с мужчиной, за которого замуж собиралась, спросила: «Ну что? Почувствовала себя собачкой?». Никем она себя не чувствовала. В Италии было ве-ли-ко-леп-но. Ну да, мешался разве что мужик этот, ну и что? Придурки все иностранцы, Вике это было заранее известно. Зато вино в Италии отменное, главное стоит недорого.
Борька взял у нее сигарету, Вика сама не поняла, почему ее это так разозлило. Она отвернулась к окну, не сказав ни слова. Стемнело. Борька курил уже третью сигарету из Викиной пачки.
– Объясни мне, пожалуйста, Боречка, почему ты делаешь вид, что ты не алкоголик, а пьешь со мной за компанию? Отходишь ты быстрее, да. Но ты же точно так же пьешь, – она сдернула с головы забавную шапку с бомбошками.
– Я не пью.
– Врешь. И ты не куришь. Но уже вытянул у меня третью сигарету. Почему ты куришь мои сигареты?
Вика плохо поняла, что произошло дальше. Она орала, бесконечно повторяла то громко, истерично, то шепотом один вопрос: «Почему ты куришь мои сигареты?». Потом спрашивала Бориса, зачем он, вообще, ее подобрал. Утверждала, что новая жизнь ее совсем не интересует, ей нравится ее жизнь, и никто не вправе вмешиваться.
Наконец, она крикнула:
– Поворачивай домой!
Схватилась за руль, и в этот момент явилось то, чего боялись Настя и Ната. Что-то разорвалось перед глазами, Вика узнала, как сыплются искры из глаз: «Надо же, я думала это образ»… Машина перевернулась. Когда Вика открыла глаза, она увидела мешок, из которого текла кровь. «Это же Борька, черт», – прошептала Вика, на ее волосах была кровь. Она попыталась повернуть к себе лицо Борьки и увидела, что с одной щеки у него содрана кожа, а из глаза торчит осколок. Вика закрыла глаза: «Так что теперь? Умирать?»… Сознание поплыло. Ей казалось, что целую вечность она пыталась освободить руку, которая была придавлена кровавым мешком, ничего не вышло. Болела переносица. Но самой страшной была нарастающая боль где-то в области печени. «Вот она какая… другая жизнь»… Она закрыла глаза и приготовилась умирать, но вдруг вскрикнула: «Нет!» К Вике пришли какие-то странные картинки, это не было похоже на сон. Вот она бежала по саду, спешила, садилась в автомобиль и ехала куда-то на бешеной скорости. Вика решила, что надо держать эту картинку как можно дольше, ей нельзя уйти, иначе уйдет жизнь. Видела она еще и какое-то странное существо, которое просило ее начертить что-то на песке, но фигура, которую требовалось изобразить, у нее никак не получалась. Не надо, не надо продолжать. Нечего ей делать среди непонятных существ, лучше снова по автобану спешить куда-то… Куда? Перевернув в памяти несколько открыток с красивыми городами, Вика выбрала Париж, конечно, не Цюрих и не Венецию – там ей делать больше нечего, и она отправилась за покупками. Куда ездят в Париже обеспеченные красивые женщины? Магазины везде одинаковы. Все страны одинаковы. Только несколько различий. Но об этом не стоит думать, итак, она мчится на бешеной скорости…
***
– Парень мертв, – сказал молодой мужчина своей спутнице, которая побоялась подойти к перевернутой машине, – девчонка там еще, но я ее никак не могу достать. Не знаю, жива или нет.
– Я помогу, – робко предложила девушка, досадуя, что пришлось им ехать в такой поздний час за город. Ладно бы еще без приключений…
Они с трудом вытащили тело парня, потом мужчина дотянулся и до девушки, нашел руку:
– Есть пульс. Что мы стоим-то? Звони в милицию.
– Я уже звоню.
***
Полгода спустя Вика оформила новый заграничный паспорт. После аварии ей сделали несколько операций. Был сломан нос, и пластический хирург придал ему идеальную форму. Она уже больше не была смешной курносой девчонкой. Строгая девушка с правильными чертами лица и смуглой кожей. Длинные черные волосы пришлось подстричь, когда она лежала в реанимации после полостной операции. А потом она обнаружила, что ей короткая стрижка очень идет, лицо становится благородным, изысканным.
Виктория Громова готова была опять начать другую жизнь. Еще до пластической операции она нашла адрес французского аристократа-алкоголика, завязалась бурная переписка. Ей пришлось прочесть книги, мимо которых она обычно проходила в магазине, поскольку француз увлекался – естественно – Камю и прочими экзистенциалистами. Самым сложным оказалось научиться без ошибок выговаривать слово «экзистенциалист». А французский был легче английского, но чуть сложнее итальянского.
За день до отъезда Вика перебирала старые фотографии, надо было что-то взять с собой, потому что на этот раз – и она не сомневалась – ей предстояло уехать навсегда. Назад хода нет. Здесь оставался непонятный Борька, единственный человек, который хотел ей помочь, и которого она так и не узнала. Вика заплакала, когда увидела снимок, где они с Борькой стояли в обнимку. В доме ничего не осталось, кроме пива. Она налила его в синюю кружку, на которой было написано ее долгое имя. Выпила – и кружка полетела на пол. Она сама не знала, зачем ее разбила. Присев, Вика с удивлением рассматривала свое имя, рассыпавшееся на буквы. И до самого аэропорта Кольцово пыталась придумать себе новое имя из этих букв. Но, пройдя паспортный контроль, она быстро заглянула в магазин, потом с бутылкой недорогого коньяка нырнула в туалет, и там, закрывшись в кабинке, выпила достаточно для того, чтобы уже ничего не составлять и ни о чем не думать до самого замка.
Анна Болкисева
Родилась 4 января 1975 года. Училась в Лицее УрГУ, затем на филологическом факультете, год аспирантуры. С детства писала стихи. Есть публикации в поэтических альманахах и сборниках, в 1998 году вышла книга стихов "Баллада на честном слове". С 2002 года пишет прозу.