50 Views
Лопасти работают как надо,
поднимают-вскидывают пыль.
Ты бы насмотрелся до отпада,
если б видел их, Иезекииль!
Пастухи, торговцы, брадобреи —
гордые, как дикий виноград,
вы уже не древние евреи,
вам такое видеть не в отпад.
Вот пилот чего-то не расслышал,
и махнул рукою — Дьявол с ним!
Прогуляться в южном небе вышел
новый небольшой Ерусалим.
И на бортовой его панели,
где — на скотче — Лена из Апсны,
все сапфиры сразу засинели
первыми цветочками весны.
И пошёл он вверх, темнея брюхом,
громкий, страшный, яростный такой.
Если можешь, Господи, то Духом
страшное мгновенье успокой.
Пусть и борт-стрелок и борт-механик
не поймут уже, что, завалясь,
он уходит в вечность, как Титаник,
что с Тобою вышел он на связь.
Cria Cuervos
Cria Cuervos, aprender sobre el amor.
Выкорми ворона, узнай о любви.
Подобрал в сорняках у крылечка,
незаметно в квартиру пронёс.
У него ведь не сердце – сердечко,
и в глаза не посмотришь без слёз.
И кормил его – мясом и хлебом,
на окошко сажал и смотрел,
как следил за летящими небом
голосистый смолистый пострел.
Научил человеческой речи,
и смеялся испугу, когда
верный друг мой садился на плечи
запоздалым гостям без стыда.
Я любил его больше, чем Лену,
чем Тамару, чем Таней и Юль.
И, привыкший к домашнему плену,
он глядел на летящий июль,
на медлительный август последних
жарких дней и недолгих ночей.
У меня бы остался наследник –
умный, гордый, прекрасный, ничей.
Никого не целующий в губы,
никому не отдавший души.
Дует музыка в жёлтые трубы,
листья жёлтые дождь ворошит.
Приходящей в дома и в палаты,
во дворцы и в панельную глушь,
безразлично – бескрылый, крылатый,
всё равно этой сборщице душ.
Я проплакал неделю наверно,
плакал, пил, накурил до хрена.
А потом я подумал – да, скверно,
но ведь есть где-то та сторона,
где он ждёт, где он смотрит в оконце,
где крылами забьёт, увидав,
что в лучах заходящего солнца
друг идёт среди вянущих трав.
Привычка
Поэзия — снайперша та ещё.
Чтоб выстрел звенел соловьём,
стоишь, как Саврасов, на тающем,
короче, стоишь на своём.
И видишь поля и погосты,
погосты и снова поля —
твоя — невысокого роста —
привычка, сестричка, земля.
Из пункта А
В самом деле – кому это надо?
Может быть, для спасенья души
ре-минорной тоской листопада
простыня подо мною шуршит.
Есть у этого длинное имя,
только я не врубаюсь в латынь,
но живу при постельном режиме,
полицейском режиме простынь.
Извиняю целующих небо,
ведь и мне его губы близки,
но имеет меня непотребно
непомерная сила тоски.
Кровь срывается, движется юзом
и идёт напролом наобум.
Это дело фиксируют блюзом,
начиная его с “Boom boom boom”.
Это просто срывается ниппель.
Удивляешься “Я ещё тут?”
За окошком пернатые хиппи
намекают на новый маршрут.
В пункт Б
Когда-нибудь в недорогом отеле,
в каком-нибудь венгерском городке,
в прозрачном, словно стёклышко, апреле,
согласно начертанью на руке,
году в двадцатом, в двадцать первом веке,
успев заметить ровно перед тем,
что странные проходят человеки
по улице — в забавных канотье,
и как-то по-особенному нежно
на тросточках поблёскивает лак.
О да, необратимость неизбежна
и мрак вокруг, и светел этот мрак.
По крайней мере, различимы чётко —
оркестрик, выдувающий басы,
танцоры, выдающие чечётку,
и горожан торчащие усы.
И оркестрант, подмигивая мелко,
то бухая, то яростно звеня,
стучит по барабану и тарелкам,
смотря аметропично сквозь меня,
глядит на девочку. Огромною косою
обрамлена девчонки голова —
я всё же представлял тебя другою,
а ты, на самом деле, такова.
Владислав Пеньков
Владислав Александрович Пеньков родился 21 июля 1969 года во Владивостоке, в семье журналиста. В детские годы жил в Витебске, где соприкоснулся с атмосферой творчества художника-легенды Марка Шагала. Окончил вечернюю школу в Таллине. Заочно учился в Московском институте журналистики и литературного творчества. Автор трёх поэтических сборников и ряда публикаций в отечественной и заграничной периодике («Знамя», «Нева», «День и ночь», «Эмигрантская лира», «Плавучий мост», «Зарубежные задворки»). Член Союза российских писателей. Жил в Таллинне. Умер 1 сентября 2020 года.