461 Views
* * *
день девятнадцать. новости: война.
на стенах рисовать кресты: позёрство,
как и судить, чья главная вина,
что ты играть сел с дьяволом в напёрстки.
ты далеко. я здесь. но дальше, чем
планетный шар, не выбраться обоим.
набей какой-то символ на плече,
чтоб после его принтить на обоях,
где снова не с тобою мы живем,
едим попкорн и смотрим телевизор.
да бог бы с ним. здесь “грады” день за днем,
разбит проезд, хотя открыта виза.
мне думать в полусмерти ль о тебе?
но да. выходит думать. о тебе. да.
что: ночь с тобой, забывши о стрельбе,
иль завтрашняя общая победа?
так нео выбирал: зион ли, ты
(прости, не ты, а тринити, конечно).
и что он выбрал? что бабью – цветы,
а детям – смерть – неистова, безгрешна.
кто скажет: зуд в штанах, кто – пубертат –
мол, нет любви в разумном лексиконе.
но если нет, зачем чертил солдат
две буквы на коре, как на иконе?
* * *
мальчики с глазами цвета синь.
им дадут и лишний апельсин,
выцепят на празднике из всех,
посулив пред взрослыми успех.
мальчики с глазами цвета синь.
их девчонки пьют, как кофеин.
любят их держать и предавать
и в сырую землю выливать.
мальчиков с глазами цвета синь
ставит в первый ряд майорский сын.
и летит душа их, прощена,
передать, что на земле война.
* * *
прошу, не привыкайте к смерти.
она противна бытию.
на площади я, как на тверди,
один распахнутый стою –
чтоб вы не привыкали к смерти,
что б ни показывали вам.
в ее бессмысленность не верьте,
ведь человек любой есть храм.
и пусть не очерствеют ваши
сердца от боли и любви.
жалеть нам должно кошек даже –
а это люди… как и вы.
нельзя. не принимайте это –
слезу детей и матерей.
как должное нельзя планету
оценивать: нам жить на ней.
и не берите в очевидность
все, что внутри у вас снуёт:
болит, зудит, горчит обидно –
ведь это значит, что живёт!
не убивайте человека
в себе, как не убил и я.
смерть – это горе, а калека –
ваш брат, и вы его семья.
нас не расчеловечить, если
еще в нас может жить вина.
пока молитвы не исчезли:
да будет проклята война.
* * *
не автомат беру я, а билет
в театр военных действий. первый ряд.
меня убьют. меня убьют иль нет,
но буквы героически горят
над нами всеми – так, авансом, что
нас всех давно готовы схоронить.
по совпаденью русское лото
проводит историческую нить:
есть Сталинград, есть Волноваха, есть
мой Мариуполь. что ещё сказать.
Господь, мясца людского нам отвесь –
ведь всё равно на судный день вставать.
я плачу, и в руках моих лицо
гниёт и превращается в песок.
как странно отварить с утра яйцо,
коль к вечеру тебе пробьют висок.
* * *
за мной бродил один юнец,
слонялся, как былинка в мире.
мать запила, погиб отец –
возникла надобность в кумире.
как я, он дерзко отвечал,
писал стихи и слушал цоя.
и по итогу завещал,
что что-то сделает большое.
я по власам его трепал
и верил в будущность мальчишки.
в образованье не встревал,
лишь помогая по-английски.
наверно, сам я втихаря
уже задумался про сына.
а он хотел от фонаря
девчонок и купить машину.
но, как бывает в большинстве, –
быт – не игра, а жизнь – не шоу.
он, со страной своей в родстве,
не сделал ничего большого.
и вроде сколько на земле
таких историй: “жили-были”…
но буквы тлеют на столе:
“Херсон. три дня. его убили”.
* * *
так, лежать, кулак зажав у стенки,
на чужбине будто бы в плену.
поджимая битые коленки
с мыслью: я умру, но не усну.
лишь мотор, а кажется, снаряды
за окном, и сложно не дрожать,
хоть лежим мы все, обнявшись рядом,
как каких-то семеро козлят.
ну а волк в краю знакомом рыщет –
он идёт, как смерть и как чума.
кто не стал его обильной пищей,
тот летит обрывком от письма –
поколеньям рассказать, как было –
что неправды в этих войнах нет:
друг мой получил заряд в затылок…
видимо, он – ядерный объект.
* * *
ты знаешь, а я даже позабыл,
что за окном два месяца война.
ты позвонила, тут же из руки
чуть трубка не слетела на паркет.
я думал, как, наверно, хорошо
тебе, где ты сейчас, а потому
и мне здесь хорошо, соединясь
с тобою через провод. мир один,
и он сошелся в кухне у меня
и у тебя, где ты там вдалеке,
где лучше, чем кащею в трех слоях.
так безопасен, видимо, твой быт
и так же хорошо тем, кто с тобой.
но ты сказала вдруг, как грянул гром:
“мне плохо, я хочу скорей назад.
прости, что говорю это тебе.
тебя я, как и прежде, не люблю.
но ты – как нить от дома и сюда.
кому еще могла я позвонить?”.
“да, понимаю”, – говорю, а сам,
готов хлестать руками по лицу
себя за то, что столько лет, дурак.
конечно же, все неизменно. да.
и, слава богу, разговор прервал
какой-то разорвавшийся снаряд.
пропала связь, а я стоял, как был,
недвижим, лишь в пижаме у окна.
мир был. война была. страна рвалась
на части. я стоял. а ты жила
там, где наверно, очень хорошо –
особенно как раз, пожалуй, тем,
что нас любить никто не обещал.
* * *
пусть так. пускай без выхода наверх.
прожить возможно даже в многоточьях.
я презираю ценность и успех.
я остаюсь, живя сугубой ночью.
ни света, ни тепла. ледник. крупа
морозная сбегает в хруст ботинок.
какой-то хлеб, какая-то шурпа –
и спать ложись с улыбкою кретина,
где будут сниться море и апрель,
мороженое в вафле, кукуруза.
а пробудит тебя же скрип петель
как память коммунального союза.
сорви опять листок календаря,
отметив то, что завтра будет праздник,
где, может быть, бухие егеря
тебе “за харьков” выпалят в межглазье.
* * *
а что потом – когда умолкнет шум?
ракеты наравне снесут с гробами
и общее cogito ergo sum
опустится навыворот ногами.
идя вслепую, кажется всегда,
что шаг ещё по почве – и обрыв, мол.
но только вот земля кругла и – да –
её поверхность словно сущий вымыл.
назад вернуться? шествовать во тьму
грядущего – равновеликий выбор.
я справа на весах не подниму,
что слева так же выверенно, ибо
когда ты понимаешь: скоро всё –
ходи себе, носи подруге розы.
и ветер океанский унесёт
за тридевять земель твои угрозы
о том, что мы найдём и отомстим.
нет сил. и слово, что должно прикончить,
в итоге выливается в “простим.
простим”, что дважды смысл должно упрочить.
в лицо бы плюнуть. тут же растереть.
живите. мы – не вы. мы не дичали.
мы поняли давно, что значит смерть
и что в ней больше чести, чем печали.
нет, мы не вы. пускай не били лбы
мы об иконы, не тряслись с крестами.
зато мы не кляли своей судьбы,
когда нас по щекам свои хлестали.
и пусть летят ракеты за окном,
уже полны апрельские соцветья.
вот я. вот мать. вот кот. вот отчий дом.
и шаткое мое тридцатилетье.
Рисунок: Макс Гинзбург (США)
Александр Щедринский
Родился в 1992 году в Одессе, где и проживает. Автор поэтических сборников «Четверть комнаты» (2017), «Коды» (2017), «Хронос» (2018).