309 Views
Сегодня мы отмечаем юбилей великого русского поэта. А 30 ноября 1909 года на ступеньках Царскосельского вокзала умирал человек, который при жизни «и тени не оставил» в русской поэзии. Высокопоставленный чиновник и известный педагог, самозабвенный переводчик и глубокий, иногда парадоксальный, критик, был, несмотря на далеко не юный возраст, начинающим стихотворцем, чья единственная «оригинальная» книга прошла незамеченной, а начавшееся незадолго до смерти сотрудничество с «Аполлоном» было прервано редактором без всяких объяснений.
Поэт, без которого наша словесность непредставима, оказался лишним для современников. Нечто подобное было немыслимо в пушкинскую эпоху. А в начале прошлого столетия это стало реальностью. Да, искусство развивалось стремительно, неудержимо, постоянно пополняясь сильными, оригинальными дарованиями. Но судьба Анненского – пасынка Серебряного века – кажется печальным предзнаменованием того перелома, который вскоре ожидал русскую культуру.
Иннокентий Анненский… Кем видится на расстоянии века этот человек, которого современники не разглядели и не поняли? Каковы уроки его «громкой» прижизненной безвестности и негромкой посмертной славы? Или это «дела давно минувших дней», интересные лишь историкам литературы? В конце концов, не всё ли нам равно, как кто-то когда-то относился к поэту, если остались стихи, которые завораживают?
Не всё равно. Совсем не всё равно. Осталась обида за его преждевременный уход. Осталась досада от ограниченности и грубости, свойственных, увы, даже лучшим из тех, с кем поэт сталкивался. Ведь разрыв между самоощущением гениального творца-новатора и статусом дебютанта, стихотворца-неудачника убивал его едва ли не активнее, чем многолетняя сердечная болезнь.
Анненский-поэт не считался ни с табелью о рангах, ни с наличием разных групп и направлений. Ничего, кроме собственно поэзии, его не интересовало. Слову, ему одному, Иннокентий Фёдорович посвятил жизнь. Стараясь не думать о тотальном одиночестве среди окружающих, просто игнорирующих неповторимые, отточенные стихотворения, ибо их автором был «Ник. Т-о» – человек без имени, не материализовавшаяся пустота. По горькой иронии судьбы, своей новой книги, где псевдонима не было в помине, поэт не увидел. Как не услышал уважительных слов, которые вдруг нашлись у собратьев по перу, до этого ограничивающихся высокомерием и небрежностью. Что ж, говорить хорошо лишь о мёртвых стало «доброй» традицией уже в те времена. Как и снобистское отношение «признанных» к «новичкам». Кажется, что лорнет Зинаиды Гиппиус, точнее, Антона Крайнего – неотъемлемая принадлежность многих современных литераторов. Иное отношение, заинтересованное, доброжелательное, пушкинское, выглядит скорее анахронизмом.
Анненский, едва ли не первым взваливший на себя психологический груз безвестности, достойно пронёс его до конца. Ничуть не заботясь о налаживании столь, казалось бы, нужных литературных контактов. Неукоснительно следуя собственному вкусу и собственной совести. Не давая себе поблажки ни в одной строке. Заставляя слабое, больное сердце работать на износ. Фанатично служа тому, во что верил: поэзии и вечности.
Единственный вид фанатизма, вызывающий безусловное доверие.
Август 2015
Стихи, посвящённые поэту
Николай Гумилёв
Памяти Анненского
К таким нежданным и певучим бредням
Зовя с собой умы людей,
Был Иннокентий Анненский последним
Из царскосельских лебедей.
Я помню дни: я, робкий, торопливый,
Входил в высокий кабинет,
Где ждал меня спокойный и учтивый,
Слегка седеющий поэт.
Десяток фраз, пленительных и странных,
Как бы случайно уроня,
Он вбрасывал в пространства безымянных
Мечтаний – слабого меня.
О, в сумрак отступающие вещи
И еле слышные духи,
И этот голос, нежный и зловещий,
Уже читающий стихи!
В них плакала какая-то обида,
Звенела медь и шла гроза,
А там, над шкафом, профиль Эврипида
Cлепил горящие глаза.
…Скамью я знаю в парке; мне сказали,
Что он любил сидеть на ней,
Задумчиво смотря, как сини дали
В червонном золоте аллей.
Там вечером и страшно, и красиво,
В тумане светит мрамор плит,
И женщина, как серна боязлива,
Во тьме к прохожему спешит.
Она глядит, она поёт и плачет,
И снова плачет, и поёт,
Не понимая, что всё это значит,
Но только чувствуя – не тот.
Журчит вода, протачивая шлюзы,
Сырой травою пахнет мгла,
И жалок голос одинокой музы,
Последней – Царского Села.
1912
Анна Ахматова
Учитель
Памяти Иннокентия Анненского
А тот, кого учителем считаю,
Как тень прошёл и тени не оставил,
Весь яд впитал, всю эту одурь выпил,
И славы ждал, и славы не дождался,
Кто был предвестьем, предзнаменованьем,
Всех пожалел, во всех вдохнул томленье –
И задохнулся…
1944
Владимир Корнилов
Иннокентий Анненский
Счастлив ли Иннокентий Анненский,
Непризнания чашу испивший,
Средь поэтов добывший равенство,
Но читателя не добывший?
Пастернак, Маяковский, Ахматова
От стиха его шли
(и шалели
От стиха его скрытно богатого),
Как прозаики – от «Шинели» …
Зарывалась его интонация
В скуку жизни,
ждала горделиво
И, сработавши, как детонация,
Их стихи доводила до взрыва.
…Может, был он почти что единственным,
Самобытным по самой природе,
Но расхищен и перезаимствован,
Слышен словно бы в их переводе.
Вот какие случаются странности,
И хоть минуло меньше столетья,
Счастлив ли Иннокентий Анненский,
Никому не ответить.
1987
Александр Городницкий
Иннокентий Анненский
Дева с кувшином над вечной водою,
О земляке своём печалься.
Анненский, борющийся с нуждою,
Грозным недугом и начальством.
Умер на привокзальных ступенях,
Не доехав до царскосельской чащи,
Не прочтя приказа об увольнении,
Утверждённого высочайше.
Его современники были грубы
И стихам поэта не слишком рады.
Говоря о нём, поджимали губы,
Встречаясь с ним, отводили взгляды.
Знаток и ценитель латыни косной,
Серебряного века предтеча,
Напечатай сонеты его Маковский,
Возможно, сердцу бы стало легче.
У вершины Олимпа упавший наземь,
Покоряясь капризу Господня гнева,
Он остался учителем тех гимназий,
До которых нам теперь – как до неба.
Под царскосельскими облаками
Он витает в красном закатном дыме.
Посмертно обобранный учениками
И всё-таки – не превзойдённый ими.
2004
Марина Генчикмахер
* * *
У раздумий беззвучны слова…
И. Анненский
У раздумий беззвучны слова…
Бродит сумрак по сонной квартире…
Тут узор лишь намечен пунктиром…
Тут по сути всего лишь канва…
Снова вечер, и вновь я одна
С гулким звуком шагов в переулке,
С кипарисовой этой шкатулкой,
Без обычного прочного дна.
Так прозрачно, и будто бы в лоб,
Слог за слогом, – им, чистым, не к спеху…
Но откуда он взял это эхо,
От которого лёгкий озноб?
И откуда возникло опять
Ощущенье невидимой кромки,
За которою то, что негромко,
Но почти что нельзя передать?
Как сумела нащупать рука,
Отделяя глубины
от вздора,
Эту тропку пунктирным узором
От него до меня, сквозь века?
2010
Александр Кушнер
* * *
Когда про ужасы читаю
Войны, блокады, лагерей,
Я прохожу как бы по краю
Чужих несчастий и смертей,
Как повезло мне, понимаю.
И ты пойми и поумней.
В стихах не жалуйся на скуку.
Во-первых, Анненский уже
О ней писал. Зачем по кругу
Ходить? Его на вираже
Не обойдёшь. Мечту и муку
Он разглядел в чужой душе.
А во-вторых, когда б сказали
Ему, какой грядёт кошмар,
Он снова б умер на вокзале.
Уж лучше вист и самовар,
Зрачки тоски, белки печали,
И скука – благо, Божий дар.
2011
Борис Суслович
Дорога
Памяти И. Ф. А.
Казалось –
прохожим усталым
Бредёшь в направленьи вокзала.
Вокзал.
Измотавший все силы,
Бредёшь в направленьи могилы.
Могила.
Счастливчик: теперь-то
Бредёшь в направленьи бессмертья.
Бессмертье.
Его не хватало
На скользких ступеньках вокзала…
2012
Борис Суслович
Борис Зиновьевич Суслович родился в 1955 году в Днепропетровске, закончил мехмат ДГУ, программист. С 1990 года живёт в Холоне. Пишет много лет. Стихи и проза публиковались в журналах "Новая Юность", "Крещатик", "Семь искусств", российско-израильском альманахе «ДИАЛОГ», иерусалимском альманахе "Огни столицы", сетевом альманахе "45 параллель". В 2006 году вышел поэтический сборник "Просыпается слово", в 2014 - сборник стихов и прозы "Царскосельский Эйлат". С 2014 года - член Южнорусского союза писателей. Женат. Дочь и сын.