90 Views
Февраль
Метут февральские метели,
метут, как в тундре, – напролом.
Из снега всё: и тяжесть в теле,
и в мягком кресле поролон;
и блин окна, и ложка с вилкой,
и дней воздушная волна.
Холодный дом раздут волынкой –
во двор дудит: “Пошло всё на!..”
А из февральской круговерти
бросает эхо “на!..” в ответ:
“лови!” – сдувает с люстры ветер
до блёсток обмельчавший свет;
кружится “на!..”, “бери!”. Что брать-то?
Как мост над бездной горизонт
завязан на некрепкий бантик –
пока живём, пока везёт.
Дешёвый скарб хранит надежды
на Божий смысл бессчётных нас.
“Не быть!” – решает Гамлет снежный,
идёт по улицам смеясь.
Пижон в “Пежо”, трамвай, суббота –
из снега всё, из пустоты.
Уже война –
но гладко боты
свистят в метелях новостных.
Тревога, муть.
Донецка веха
пятнает триколором высь.
“Пошло всё…”, но с дубинкой эхо
проходит: “всё, мудак, заткнись.”
Вдали за тысячным сугробом
всё выше дым, всё чаще: “пли!”
Есть сила вечная – холопы,
почти ж -то равная любви.
А завтра? как? ау! На завтра
у эха полномочий нет.
Но эхом движется на запад
фашистско-танковый скелет.
Метут февральские метели.
за многоточием всегда,
как в старой ступе, в новой теме
бурлит толчёная вода.
И пусто, пусто, будто мимо
проходишь в сумрачной толпе
реального устройства мира,
где пуп земли в твоём пупе.
Растает снег, но не растает
хомут, врастающий в гортань.
– Ты как? – звоню привычно маме.
– Всё хорошо! Не нагнетай.
Нет
– Ты мусор вынес?
– Да нет пока.
Включил компьютер и злюсь сижу.
Вбивают биты в модем ПК,
что всё в ажуре – сплошной ажур:
страна воспряла (ну-ну!) от бед,
теперь спасать Украину – долг.
Вбивают биты циничный бред,
вбивают даже, что с нами Бог.
А Мариуполь разрушен весь,
в безвестных ямах на трупе труп.
Цена убийства – слепая месть,
взывать к добру бесполезный труд.
Бьют пленных зло и друг другу за
национальность – ещё лет сто:
“ты русский?” – будут плевать в глаза,
“ты украинец?” – плевать в лицо.
Так боль за боль – как рефлекс ответ
теперь, как мрачный тяжёлый транс.
Что украинец, что русский – нет,
война не наша, а против нас.
Свободной ширью, смотри, бежит,
границ не зная, вода Днепра.
Рисуем “Zеты” не мы, – режим,
но нам вбивают: “Ура!”, “Ура!”
Тик Ток качает безмозглый драйв,
Ютуб качает безмозглый ор:
“Вперёд, Россия! Давай! Давай!”
С потворства глупых – и ложь, и кровь.
– Ты мусор вынес?
– Уже иду.
Что мусор? если который день
в дерьме всё.
Рыба гниёт с иуд,
предавших верящих в них людей.
Разговор с соседом
Тревога во всём: в тополях, двухэтажках, дороге
ведущей к подъезду, в болезненно хмурой погоде,
во мне – подсознательно: творческой паузой долгой,
в тебе – подсознательно: что-то не то происходит.
Апрель. Параллелен! В душе никаких обновлений,
лишь солнце бодрее восток набекрень нахлобучил.
Мы встали с колен? Что за чушь. Мы стоим на коленях
и смотрим, не видя, на страшные кадры из Бучи.
И верим, не веря, в любую ботву оптимизма –
не будет плодов – всё равно, к пустоте привыкаешь.
И снова настырно весенние мысли без смысла
гоняешь о счастье своём и о детях. А как же.
Заботиться – это в крови. Воробей прочирикал
на ветке. Он прав: без свободы какая забота!
Простите нас, Буча, Ирпень, Бородянка, Чернигов,
мы в грёзах живём, от реальности – за поворотом.
Мы молча живём, очищаясь берёзовым соком.
И родина есть, но не наша – размером с параграф.
Бескрайнее горе, прости нас, мы сами жестоки,
раз в общей толпе, раз боимся тюремных бараков.
И зомби – не люди, их рядом всё больше и больше,
под мем: “Zа Победу!”, как-будто за новым мессией,
под зверские планы: “взять Киев и после – на Польшу”,
бесславные зомби идут, прикрываясь Россией.
На свете весна, а на сердце не солнце, а – лучик.
И мир не спасённый торчит на оси чупа-чупсом.
Ты понял? была ведь убитая девушка в Буче
красивее явно, чем все наши светлые чувства.
Приходим в квартиры свои – нас пока не бомбили,
мы с семьями в кухнях едим, а не плачем в подвалах.
Но кто-то из будущих дней всё звонит на мобильный!..
Тревога во всём… И в не поднятой трубке… подавно…
Апрель. Беженцы
Справедливости нет. Справедливость случайна.
Повезёт или как. Справедливость – удача.
Круглолицый сержант забавляется чаем:
со сгущёнкой – пацан,
с автоматом – захватчик.
Он сидит на броне. Здесь блокпост – переправа
через ад в суету волонтёрских объятий.
Всё растоптано – дом человека и право
человека считать, что все люди, все братья.
Плачет женщина – да, передумала, видно.
Не уйдёт. Рядовой ей:
– Чего ты застыла?
– Мы работали, жили! Он – добрый, невинный,
вы ж его на колени и пулю в затылок!..
Повернула назад. Ничего ей не надо –
только пепел родной, только мужа могилка…
Встрепенулся сержант – следом вышла из ряда
симпатичная девушка.
– Стойте! – окликнул
он её. Обернулась устало, неспешно.
Голубые глаза, голубая бейсболка.
Рядом сын лет пяти.
– Вот сгущёнка. Поешьте.
– Что сгущёнка? Вы детство верните ребёнку!
Никакого добра к контингенту с “Zет” – буквой.
Но и зла нет, лишь – каменно сжатые скулы.
Старику на вопрос: “Ну зачем вы здесь?”
буркнул
рядовой: “Так спасаем вас!”,
буркнул и сплюнул.
Ждёт сержанта в России красивая бытность –
чин героя и в руку пятак журавлиный.
Справедливость – что дышло: заменится быстро
тяжесть кармы на тяжесть подкожного жира.
Мобилизация
Где же смелость
не стать соучастником грязной войны?
Где же радость
в насильно вручённую плюнуть повестку?
Просто, брат,
человек, в основном, состоит из воды –
вот и пресного в нас,
чем душевного,
больше по весу.
Вот и едем банально и тупо.
Везут налегке.
Нет ни правды, ни веры.
Лишь все
одинаково вместе –
подтасовка единства.
Не сложат красивых легенд
ни о ком –
время страшных ошибок
под дудку возмездий.
– Расскажи что-нибудь, посмеёмся!
Автобус летит.
Все мы – быдло, толпа.
Все – любимых припрятали фото,
взяв с собой.
И у каждого – компас обратный в груди,
остальное –
одна
бесконечная
линия фронта:
ни опоры, ни края, ни будущего…
Ни причин
быть как все,
потому что “как все” – безнадёжная ставка.
Просто, брат, много нас,
но, смотри,
не хватает мужчин
кто б за родину, а не за власть –
с кулаками на танки!..
За окном:
перелески, поля,
облаков абажур…
Уезжаем…
Нас дети поймут,
но не станут
гордиться.
Это вовсе не стиль, брат,
что в чёрной рубашке хожу,
это злобу в стране разожгли –
вот и сажа на ситце.
Бедность
Все воюют за деньги. Никто
за идею. А вдруг? Да сейчас же!
Так бывает:
идея – говно;
и без денег – говно, а не счастье.
Даже ветер как-будто взашей
гонит,
если – ни вкладов, ни джипа.
Бедность может казаться страшней,
чем убить.
– Что жалеешь чужих-то?!
Болевой понижая порог,
бедность дань собирает с порогов:
молодёжь.
– Но она не порок.
Нет.
Скорее, источник пороков.
Слёзы льются банальной рекой,
трупы – баржи, а трупики – лодки.
– Убивать, не волнуйся, легко,
плюс дадут ветерана и льготы.
Хоть за этот проспект, хоть за тот
заверни: ни просвета, ни плана –
ничего.
– Ну иди, на завод
и загнись от пердячего пара.
Всё стабильно. И за гаражи
дни летят стеклотарой весёлой.
– В чём бесценна, по-твоему, жизнь,
если нет безупречной основы?..
Зря до блеска рассветную медь
небо вымыло с облачной содой…
Нет у бедности силы иметь
ни ума своего, ни свободы.
P.S.
Воскресенье. В семейном кругу
отдыхаю.
Звонок(!).
– Кто?
– Авдеев.
В трубке шёпот:
– Решился?
– Угу.
– Значит, завтра встречаемся в девять.
Город как саркастический фон
за спиной.
– Вы к кому?
– По контракту!..
Сыну хочется новый айфон,
а жене – отдохнуть в Эмиратах.
Окопы
1
Дар, наказание, шутка –
штучная, в общем, штука
жизнь.
И вопросом смысла
каждый распорядился
сам – что кому досталось:
дети, работа, статус,
пиво, стихи, пикеты –
в общем и целом это
всё, оглянись, цветочки.
А на войне: “Так точно!”,
“Есть!” – подневольно просто.
Пуля цветочки скосит:
тело прильнёт на коврик
ягодок цвета крови.
Мысль, промелькнув, заденет:
“ведь за страну, за дело!..”
и, промелькнув, исчезнет.
Птица продолжит песню
с ноты от взрывов грязной.
Скажет: “Прощай…” бесстрастно
край (словно отчим) отчий
ягодкам и цветочкам.
2
Толстый майор приехал
с новым заветом сверху:
“Око за око, братцы!
Главное – окопаться.
Ждать. Генералы дакнут –
тут же, айда, в атаку.
Выиграем, как по маслу:
тактика – давим массой.”
“Слава нам!” – подытожил,
сало встряхнув, под кожей.
Плюнул – туда! – с разбега –
в Киев
и в тыл уехал.
Все, подбородки в гору,
встали толпой героев.
Нас, как листвы на ветках!
Только героев – ветхих.
Вместо всесильной правды –
“Стройся! Бери лопаты!”
Вместо священной пяди –
“Не отступать! Посадят!”
Вместо идейной жилы –
“Родине все должны мы!”
Но – разбрелись по точкам.
Слева сосед – хохочет.
Справа сосед – смеётся.
Пуля не дура, солнце
дулом желтеет мутным –
кто из нас враг ему-то?
(Мы ведь – невзрачней чиха
маний величий чьих-то.)
Смолкли. И роем, роем –
будто пчелиным роем:
ротой – легко, усердно.
Роем не в землю – в небо:
ближе хоть на немного –
роем окопы – к Богу.
Бомбовый вой агоний
может, взмахнув, отгонит –
мирно торчащей веткой,
мироточащим ветром,
страхом внутри ледовым,
голых полей – ладонью.
Только осины тихо,
словно в осеннем тире –
(тленность любых свершений)
стрелянные мишени –
рядом стоят, скрывая
нас, как черёд сакральный:
сидя в окопах сирых,
мы для них
подосиновики.
Тучи заката – затхлы.
Курим и смотрим в завтра.
Мимо – на миг – причалил
целый закат печали.
3
Даль собирает камни –
далью придавлен, канет
день в полусон тревожный.
Камни – в душе и в прошлом.
Что в этой жизни важно?
Чувств не растратил даже.
Не уделял минуты
лишней на тех, кто любит.
Жаль!
Но теперь в окопе
каждый надежды копит:
будет иначе – точно!
Слева сосед – хохочет.
Справа сосед – смеётся.
В травах налётом стронций –
тонкой отравой сердцу.
Нет, никуда не дется.
Помнишь? “Москва за нами!”
Только Москва – иная.
В веерах пальцев, в глянце,
в клубах ночных и танцах.
В модных тусовках, в тренде.
С бабками – каждый третий.
Круто! Никто не молит –
выстоять! Сами с “мовой”
там разберитесь как-то.
Нужен флешмоб? Ну, ладно.
“Гойда!” Устроим давку!
Справа сосед поддакнул:
“Лучшие – не в окопах,
а кто девчонкам могут
под караоке в баре
спеть и свозить на Бали.”
“Может и так. Не нАжил
средств, но ведь здесь за наших
всех – ты корпел с лопатой.
Это – кому-то надо.”
“Гляньте! Косяк утиный –
к югу!”
И – стало тихо.
Больно смотреть на лица.
Смерть не меняет принцип
рядом слоняться где-то.
Лишь бы не зря всё это:
цель в унитаз не слили.
Будет потом в России
ёрничать долго, долго
смерть над солдатским долгом.
Даже сейчас невольно
за нарочитость больно.
4
Девочка – пять и восемь
месяцев – смотрит: звёзды
алые.
– Мама! В окнах
ягодки! Видишь, сколько!
Ягодки, как малина!
Яростно нас бомбили.
Девочка звёздам машет –
это полроты нашей.
Там и бурятов пара:
слева сосед и справа.
Улица моя
– Что ты куришь?
– Не курю совсем.
Не обманешь утреннюю трезвость.
Так и зов души отмерил семь
раз, а вышел – улицы отрезок,
путь от точки А до ручки Б.
Мир сломался тоже и – не шутит.
Только рыщут стаи голубей,
подбирая всюду: винтик, шпунтик.
Словно это – веточки олив.
Словно это – суть инстинктов давних:
сохранить.
И дождь порой, как клин
клином выбивает даль за далью
из оконной сырости.
Вокруг
та же сырость жизненных устоев.
Каждый столб похож на ржавый плуг
и на зря торчащее
шестое
чувство –
над асфальтом,
над родной
нежностью пушистых одуванов.
Сохранить.
Но даже стал роддом
совместимым с авиаударом.
Улица моя – растущий шум:
много в голове печалей разных.
Эх, жена,
печали есть прищур
даже над пустой цветочной вазой.
Лишь любовь всегда, как новый день,
рядовой – от корня “ряд” – в порядке
будет всё.
Но жутко для людей
облака танцуют в белых тапках.
Улица, напрасно не божись,
вскинув флаги – царь не вышел рожей.
– Что ты куришь?
– Вкуриваю жизнь –
эйфорию в тонкой козьей ножке.
Кирилл Ликург
О себе: "Родился, живу и работаю в России. Имею высшее гуманитарное образование. Мне 48 лет. У меня крепкая большая семья."