204 Views
Монументальный клей
«Бывали хуже времена,
Но не было подлей».
Николай Некрасов
Бывали хуже времена, звериней и подлей,
многоубийственней, темней, трусливей.
Безбрежное враньё, монументальный клей,
уравнивало всех, как кислота в разливе –
позор, повтор, когда опять беда
без берегов, как раньше, как всегда.
Но не было ещё ни разу,
чтоб на свету и на миру.
Чтоб так открыто глазу.
* * *
Так впустую сказал Заратустра,
врал искусственный интеллект –
в осажденных убежищах тускло
от коптилок упавших ракет.
Обесточена линия жизни,
генератор идейный заглох,
выживание всё капризней,
безнадёжней словесный залог.
Предсказателям древним так близко
возвращать человечество в хтонь,
а попробуйте денди английских
отправлять в пещерную вонь.
Умозрителен ужас под солнцем,
слепоте нищету не понять,
виртуальные непротивленцы
отдают последнюю пядь.
Сверхгерои пародии Ницше
повторяют в своих закутках,
реконструкторы пробуют днище,
а оно рассыпается в прах.
За стеной безъязычное пламя
безъязыких по сути племён.
Говори, провокатор, стихами:
не поймут, но будешь прощён.
* * *
Откройте, пожалуйста, я забытый поэт,
это не жизнь — за стёклами старого шкафа.
На пятой странице я дам вам ценный совет,
он ближе к концу дойдёт, как до жирафа.
Откройте скорее, прошу, пожары грядут,
возьмите при бегстве меня, могу пригодиться:
на третьей странице найдёте верный маршрут,
от пули защиту ищите на сотой странице.
По пыльным словам не судите, по ржавчине слёз,
смысла коснётесь — там остриё неизменно.
Чистит железо то, что я произнёс,
патину бронзы приберегите к размену.
Лопнет стекло и бумага сгорит, трепеща,
кто-то же должен согреть вас в изгнанье?
Я не тяжёлый, запомнить легко и сейчас
и пронести матрицу языкознанья.
* * *
Е. Г.
Не дарите перелётным книги,
переплёт утяжелит багаж,
чемодан, катящееся иго,
увеличит оборот пропаж.
Релоканты, выходцы, изгои –
оболочки песен и молитв…
Заклинанья книжный дух изгонят,
смыслы слов тоска испепелит.
Пусть уж лучше тихо погибают
на глазах оставшихся жильцов…
Только плесень чёрная, рябая
проступает, как одно лицо.
Наши книги просто искорёжить
или в пульпе жизни растворить –
очевидно, за рябою рожей
не смогли могилу затворить.
Потому, оставленные нами
в уголках всё повидавших глаз,
машут книги слёзными крылами,
в безразмерной цифре отдалясь.
* * *
От бреда величия не спасает и нищета,
от зависти — чтение исторически правильных книг,
верная логика не доказывает ни черта,
белая магия, чёрные дыры… не верит теориям подрывник.
На то и иголки дадены, чтобы ясно было ежу,
на то и оружие выбрано, чтобы свистела праща.
Ты по-простому скажи, на пальцах разжуй,
мы ж не дебилы, поймём: как это — людям прощать?
Ты меня уважаешь? А я тебя — никогда.
Я для того великий, чтоб за собой не смотреть.
Хватит, напомыкали! Кончилась чехарда,
вот вам ориентир, новый порядок впредь…
Он проверяет прочность, ломая колючий коралл.
Вырастили цветочки, но долго ли им цвести?
Посланцы хаоса — тоже сознания интервал,
энтропийцы — пьяницы.
Созданного не спасти,
но остаётся ключ наработанный, впечатанный путь,
запись хода движения, кристаллический алгоритм,
схема, набросок углём.
В следующий раз не забудь,
как проявляется совесть на теле, когда горит.
* * *
Мы отвечаем за тех, кого мы не приручили.
Ну не смогли. Собственно, и не старались.
Только мечтали издалека, искали причины,
почему не получится. Ползли, колени стирались.
Поэтому за себя мы и вовсе не отвечаем
и только себя мы и держим в руках.
Воли и цели не чаяли и не чаем,
оставшись в самодовольных вне возраста дураках.
В общей неразберихе мы получили голос,
но право голоса легко возвращаем назад.
Проповедовать или просить — стремление раскололось,
каяться или пугать — на что получили мандат?
В наших омутах водятся неразличимые бесы речные,
самые исконные, коренные, бездонные дикари.
Слишком часто дикими остаются ручные,
их легко приручают людоеды и блатари.
* * *
Когда страна пульсирует амёбой
и ложноножкой тычется вокруг,
тогда не впрок ни возраст, ни учёба,
ни разномыслие из ложных рук.
И на простейших не проходит мода,
глаза отвёл – и снова хоровод:
от длинного кнута животновода
бежит короткой памяти урод.
Я клетка в клетке – и вершу, не каюсь,
все виды войн, вранья и воровства,
вражды и ворожбы двуличный хаос,
безликий Янус в ранге божества.
Внутри амёбы обамёбывают
законы по частям и целиком.
А свято место пусто не бывает –
надолго зарастает сорняком.
Во тьме с открытыми глазами
1.
Здравствуйте,
мы иностранные нежелательные агенты
из недружественной страны.
Мы живём туточки,
сразу за стенкой,
возле вашей помойки с другой стороны.
И здесь же уже старейший участник
литературной тусовки,
почётный член бандформирования,
композритель козырных мест –
все сопутствующие части
растушёвки ради рисовки.
Ярлыки размывают суть,
слова растворяют соль,
мы теряем связи с общественностью
и голые идём под арест.
2.
В глуши сиреневых холмов
полупустыми вечерами
лохматый ветер свеж и нов,
как полумесяц в старой раме.
Слежу играющий закат,
сегодня точно патетичный,
меняя мировой охват
на слабый страх эгоцентричный.
И новых сил не замесить,
а взять у тех, кто смел бороться, –
закатной кровью погасить
разрыв наследства и уродства.
Давай уж сам ищи в холмах
подмогу жизни и сознанью,
ищи на совесть, не за страх,
во тьме — с открытыми глазами.
* * *
В лесу чудовищных обрубков,
случайно спаренных вершин,
опор, окаменело-хрупких,
гнилых корней, пустых лещин,
среди рогаток и колючек,
слепых лиан, сухих семян,
в тупых иголках шаг скрипучий
ведёт сквозь плоть и сквозь туман.
Откуда ценные открытья
в глуши бессмысленных стволов?
Тут жизнь кабанья, лисья, птичья,
медвежий угол праоснов.
Но ты идёшь и слышишь рядом
непостижимый чей-то рот.
Да, воздух выпит и украден.
Лесной бесценный кислород.
* * *
Два окна, на двести с лишним градусов
пол-долины огляжу с горы:
города, границы, страхи, радости,
крыши, виноградники, дворы.
Прослежу, как дождь ко мне направится,
обогнёт, рифмуя серпантин.
Молний восклицательная разница
подчеркнёт незащищенность спин.
За спиной глуха стена кирпичная,
а за нею сосны до вершин.
Пониманье мира ограничено,
треть обзора я не завершил.
…Сзади мир, нехоженый и прожитый,
прокажённый, леченый развал.
Ты хотел и видел, а потом уже
понимал, решался, рисковал.
Вехи памяти скачкообразные
лишь кардиограмму повторят,
не помогут впредь сравненья праздные:
нет движенья, только результат.
Потому, как органы надзорные,
стали чувств холодными углы
и строка площадкою обзорною
нависает над границей мглы.
Вырубка света
Кто рано встаёт, тому бог подаёт ток,
а в девять утра начинается профилактический ремонт.
К зиме в семь утра еще неясно светлеет восток,
а к девяти доступен взгляду облачный горизонт.
Можно успеть нагреть бойлер и сварить яйцо,
вскипятить чайник и зарядить телефон,
чтобы узнать новости и освежить лицо,
а потом уже без тока обдумывать фон,
на котором твои дела и неурядицы — просто смех,
потому что в Киеве и Хайфе сирены с ночи ревут,
в Харькове ли, в Кармиэле ракета хлопает дом, как орех,
и горизонты в дыму не от печек, какой там уют…
Ток ни к кому не приходит победой на лёгком крыле,
а пропадает безвестно, как душу чёрт уволок.
Я знаю, какая сволочь в глазах вырубает реле,
нет, не у меня, а у тех, которым бог не помог.
Если у меня профилактика, то что тогда делается у них?
За что это — миру видеть, что тьму насылают не по вине?
…Ночью под Киевом дали свет, редактор может вставить мой стих.
Путь бог добавит крепости ее защитной стене.
Заметки физиолога
1.
Чья ненависть сильней — того и правда.
Остервенение оправдано ожогом.
Листья слов опадут, останутся колючки.
2.
Власть отвратительна. И руки брадоБерий
спасают нас от прикасанья к ней.
3.
Мир не без добрых людей –
это бывшие злые,
заболевшие Альцгеймером.
4.
На выходе из зоны комфорта –
сторожевая вышка здравого смысла,
охранник с опухшими ногами
и указательным пальцем,
застрявшем на спусковом крючке.
5.
Тяжело нести мешок живота,
не погнув позвоночный столб.
Тяжело нести большие груди,
не опуская их в чьи-то руки.