9 Views
Ольга вспоминает, как несколько дней назад, в новогоднюю ночь, праздничная канонада вдруг сменилась настоящей, но никто в неразберихе сначала этого не понял, хотя война шла уже около месяца. В этот раз не заработали сирены, а просто вдруг в окно многоэтажки напротив вонзился дрон, а потом еще и еще.
Непонятно было, почему именно туда их навели, да и неважно. К счастью, она хотя бы знала, где бомбоубежище.
Мать дремала в кресле и даже не поняла, что происходит, когда Ольга подхватила ее под руки и потащила за собой.
— Усохла, — подумала Ольга. — Девяносто три года как-никак. Ну ничего, тем мне легче.
Это была для нее уже третья страна эмиграции. Здесь она решила: остаемся, я бесконечно устала от переездов. Решила по привычке за себя и за мать: тут и больница за углом, и такие же престарелые, но жизнелюбивые соседки — даже появился круг общения, и климат сносный. Да, Балканы специфический регион, но ведь и мест, которые они могли себе позволить, было не так много. А главное — никто всерьез не ждал здесь снова войну.
— Что, все-таки война? — спросила мать.
*
Эти ночи были тихие, но Ольга каждый раз подолгу не может заснуть, ей кажется, что кругом местное раздолбайство, ведь опять забудут оповестить, а тут снова дроны, а то и ракеты. Просыпается абсолютно разбитой, а как назло именно сейчас идет большой и тяжелый проект, нужно сидеть за ноутбуком не разгибаясь.
Проект довольно рутинный, даже для дата-аналитики, и поэтому работает она в основном на автомате, время от времени поторапливая себя — сроки! Фоном идут навязчивые мысли: как война, опять война, почему, из-за чего, здесь она даже не может понять, кто агрессор, а кто жертва, все говорят разное, на улицах люди ругаются из-за этой войны, она того и гляди перейдет в гражданскую, как здесь уже было.
Часть эмигрантов уехала пережидать боевые действия сразу после начала первых столкновений. Ольга вспоминает, как она со снисходительной усмешкой смотрела на это. Тем более, и публика то была самая ей неприятная: все эти айтишники “вне политики”, чьи жены с утра до ночи сидели в куриных женских чатах, жаловались и даже не думали учить местный язык и как-то адаптироваться.
Сейчас выходило, что они оказались правы. Боестолкновения на границе перешли в налеты на города. Мировое сообщество привычно выражало обеспокоенность, сетовало, что люди снова гибнут в цивилизованной Европе, но все это было лишь фоновым шумом.
— Думаешь, снова НАТО будет бомбить? — как-то спросила мать.
— Да какая разница, нас уже бомбят, — ответила Ольга.
— Но мы же не поедем… обратно?
— Нет, обратно мы точно не поедем. Ни при каких обстоятельствах. Даже не говори об этом со мной.
— Что ж тогда… Через горы, с простынями? — спросила мать. Она вспомнила эпизод из книги, в которой беженцы переходили зимой пешком через горы, а когда над ними летала боевая авиация, ложились в снег и накрывались белыми простынями, надеясь, что их не увидят.
— Да ну что ты, до такого не дойдет, — ответила Ольга и поняла, что на самом деле, как и раньше, никто не может знать, до чего дойдет, а до чего нет, и что здесь действительно были и горы, и снег.
*
Впрочем, до сих пор нет ничего страшнее этого “обратно”. Ольга никогда не говорит “Россия”, или “Российская Федерация”, не говорит, впрочем и “Мордор” или “Оркостан”, а заменяет это безликим “обратно”, “там”, “туда”. Мать ей в этом подыгрывает, стараясь не злить. Неназванность отдаляет, хотя казалось бы куда уж дальше, там давно не осталось ничего, кроме взрослой дочери, абсолютно чужой, с которой поддерживаются идеально ровные, как будто пластмассовые отношения.
Там закончилось в марте 2022 года, когда Ольге не удалось выскочить из оцепления, чья-то рука схватила ее и поволокла по зимне-весенней грязи в сторону автозака. В нем ее несколько раз ударили по спине и пообещали, что это только начало. В отделении не били, но грозили уголовными делами. В своем городе Ольга была на виду как местная активистка — впрягалась и за обманутых дольщиков, и за исторические здания, и за лес, вместо которого должен был встать очередной “элитный” поселок.
— Лес они вам не простят, — сказал тогда молодой адвокат, — я вам по секрету скажу — там вся земля поделена давно, они сейчас будут на вас что угодно пытаться найти, чтобы вас закрыть. А вы тут еще и на антивоенные митинги ходите, и в соцсетях выступаете. Положение у вас серьезное, лучше бы вам уехать хоть на время.
Ольга ожидала, что мать устроит скандал, но она удивительно спокойно сказала: уезжай, если закроют — все здоровье потеряешь, тебе лет-то уже сколько, я с Владой побуду. И добавила: если ты ее в сорок три смогла родить, значит, и я с ней в восемьдесят восемь справлюсь, значит, сильная у нас порода. А уголовницу-мать ей не надо, передачи носить…
В тот же день Ольга уехала в Минск (ей так рекомендовал адвокат), а на следующий день уже оказалась в Батуми. Самолет садился низко-низко над серым мартовским морем, потом она долго ехала в пробке на такси вдоль набережной, и солнце опускалось в это море, окрашивая его в самые причудливые цвета. Таксист сказал:
— Ваши едут и едут! Знаете, где жить будете? Сейчас в гостинице, а потом?
— Нет, — сказала Ольга.
— У меня жена риэлтор, сейчас ей наберу.
Ольга отказалась от гостиницы и заснула в студии с видом на море. В ней она проживет без малого три года — пока пограничник не развернет ее на очередном “визаране” в Садахло со словами: вас видели на протестах, я лично против вас ничего не имею, но нам дали приказ вас больше не пускать. Может, потом снимут… Вам есть где в Армении остаться?
Ольга предполагала такой вариант, поэтому и вещи у нее были с собой, и контакт риэлтора в Ереване — тоже.
Жаль было только этого прекрасного времени, проведенного в Грузии. В Батуми приехала усталая пятидесятивосьмилетняя женщина, круглосуточно беспокоящаяся о престарелой матери и дочери-подростке, перебивающаяся копеечными заказами по хотя бы какой-то из трех освоенных профессий, а уехала легкая, предприимчивая, молодая. Эта новая Ольга буквально за пару дней освоила все современные биржи труда фрилансеров, а через неделю уже начала ходить в английский разговорный клуб — подтягивать язык. Клуб вели две веселые девушки раза в два ее моложе, и еще с десяток таких же парней и девушек на него приходило. Барьера между ними никакого не было: всех сближала причина эмиграции.
С этими же ребятами она через месяц отметила возбуждение уголовного дела против себя — аж по трем статьям. Добрались-таки.
Две тысячи двадцать третий год Ольга встречала на квартире кого-то из своих новых друзей компанией человек из пятнадцати, двадцать четвертый — с многими из них, но уже в колоритном, будто кружевном, Кутаиси, а двадцать пятый — в Тбилиси, на Руставели, где протестующие против зла, идущего оттуда, накрывали новогодний стол на всех.
Буквально через несколько дней сказка кончилась.
*
В Ереване тоже было неплохо: столица в окружении гор, розовый туф, столько всего привычного, монументального, но без имперскости и подавления. Жизнь, однако, здесь была дороже, а зимой очень много денег уходило еще и за тепло. Обогреть крошечную квартирку недалеко от центра стоило для Ольги целое состояние. Пусть финансово она и окрепла, но немалая доля ее заработка уходила матери и Владе. Поэтому она обрадовалась, когда внезапно получила предложение о работе с релокацией в Белград. В предложении было прекрасно все: и зарплата неплохая, и помощь с документами и поиском жилья, а главное — возможность перевезти семью.
— Как же здорово, Влада как раз заканчивает школу, и с английским у нее вроде бы неплохо, может быть, получится сразу устроить ее в недорогой местный вуз на англоязычную программу… — стала строить планы Ольга.
Но оказалось, что Влада уезжать не хочет, а хочет только мать, прежде тяжелая на подъем.
— Мама, что с ней? — спрашивала Ольга. — Мальчик, что ли? Неужели она не понимает, что и мальчику надо валить, иначе где он скоро окажется? Ну?
— Я не знаю, — говорила мать. — Вроде бы кто-то был, а может, и нет. Она все сидит в своей комнате, ищет какие-то курсы, говорит, что хочет быть иллюстратором… иллюстраторкой? Так теперь говорят. Никуда вообще не хочет. Ее все устраивает.
Злило это Ольгу безумно: ну сидела б тут, в Белграде, училась бы хоть на ста курсах. Параллельно — и новый язык, и английский придется подкачать, и вся Европа на ладони, и спокойно, и не нужно чувствовать себя загнанным зверем, балансируя все время между доносом и унижением. Что ей не так? Даже мать захотела переехать.
— Как ты-то решилась? — спрашивала ее Ольга. — Я ж тебя знаю. Тебя с места не сдвинешь.
— Я там не нужна, — говорила мать. — Влада уже большая, и другая совсем, не такая, как мы, я ей не авторитет. А тут я умру не одна, а с тобой, напоследок хоть горы увижу, еще одна славянская страна, мне интересно…
К лету они воссоединились в Белграде. Продали через юриста квартиру сестры матери, которую сдавали, и купили небольшую, в старом доме на окраине города. Полюбили ее, конечно, без памяти: снова свое — только свое! — жилье, снова как будто крепко они стоят на ногах.
*
И вот теперь из этого нового, но такого любимого дома, кажется, надо уезжать. Война пришла и сюда, и конца пока не видно. Ольгин знакомый, русскоговорящий врач, позвонил и стал настоятельно советовать отправить мать вместе с небольшим домом престарелых в эвакуацию в Румынию — в Ботошани.
— Куда вам с ней, — говорил он. — София Пална уже в совсем сложном возрасте. А там есть пара мест, небесплатных, конечно, но и вам легче станет, и ее побережете. Русскоязычный персонал есть, не волнуйтесь.
— Ботошани — это через всю Румынию ехать. Вы уверены? Больше восьмисот километров!
— У нас другого помещения нет, и денег тоже лишних нет. Все лучше, чем здесь.
Ольга и сама это понимала. Тем более что и безопасных путей эвакуации становилось меньше. По злой иронии судьбы это книжное “через заснеженные горы с простынями” больше не казалось нереальным.
— Вот моя жизнь и закольцуется, — сказала мать. — Родилась в Румынии и теперь еду туда, может, там и умру.
— Да ну что ты, мама, — неестественно сказала Ольга, — это ненадолго. Стоп. А как это ты в Румынии родилась? Ты в Украине родилась!
— Истории не знаешь, в 1934 году Черновцы еще Румынией были, Румынским королевством! Как только их советизировали, меня твои бабка с дедом сразу и увезли, и, оказалось, не зря! Сама понимаешь… А потом Ташкент, Кутаиси, Уссурийск — где мы только не жили, до того как я случайно в Москву попала, а там уж…
Ольге не хотелось в тысячный раз слушать про “там уж” — мать как перспективного специалиста пригласили на конференцию в их город, где она познакомилась с отцом. Дальше — ночь на квартире случайных знакомых, беременность (не первая, но в тридцать лет было принято решение ее оставить), скоропалительный брак ради соблюдения приличий и, кажется, лет через пять — долгожданный развод. Ничего общего, кроме Ольги, у супругов не было. Семья отца, однако, оказалась порядочной — молодым выбили маленькую квартиру, оставленную потом матери с Ольгой.
Поэтому она спросила:
— Ну а сейчас тебе туда зачем? Черновцы давно Украина, нас туда не пустят, ничего не поделаешь. Да и вообще там все другое теперь.
Мать обиженно поджала губы и ушла собирать вещи. Больше они не разговаривали. На следующий день рано утром Ольга посадила ее в автобус, полный местных стариков. Две женщины говорили на украинском. Сопровождающие женщины, одна постарше, другая помоложе, довольно сносно говорили и по-русски, и по-английски. Это успокоило Ольгу. Автобус отправлялся рано, только начинало светать, небо было серым, тяжелым, зловещим — как будто тоже затаило обиду.
Прощались тоже без слов — их не нашлось. Было неуютно, неловко, страшно — вдруг видятся в последний раз? Куда в действительности сможет доехать этот автобус? Дойдет ли Ольга до дома? Она посмотрела, что мать устроилась в кресле у окна, и помахала ей рукой, а та помахала рукой в ответ.
— Зря я так с ней, конечно, — думала она по пути домой. — Нужно было уверять, что ну конечно, увидит еще родные места. На что еще надеяться в таком возрасте. Тем более что от этого Ботошани до Черновцов рукой подать, меньше двух часов на машине, эх, если б не война…
Третий раз за утро завыли сирены, и Ольга привычно поспешила в ближайшее убежище. В этот раз было так громко, так страшно, что она решила во что бы то ни стало выбраться из Белграда — черт с ним с новым домом, а то просто некому в нем будет жить.
*
Дома Ольга налила кофе и стала думать — а как, куда уезжать? Хорошо бы в Румынию за матерью, но там на границах давно огромные очереди, и несколько раз уже на них были налеты дронов. Венгрия будто бы давно под разными предлогами не пускала беженцев. Все остальные границы были опасны, за исключением Болгарии. Туда вроде бы пускали без проблем, и через Болгарию можно было бы выехать в Румынию.
Остались ли еще регулярные международные рейсы поездов и автобусов? Или, возможно, придется переходить границу пешком? Сайты и приложения перевозчиков давно не позволяли купить билет.
Ольга собрала большой рюкзак — зыбкость положения не давала брать с собой громоздкий чемодан на колесиках, и поехала на вокзал. Там, если международных поездов все-таки не будет, она думала сесть в любой, направлявшийся в сторону болгарской или румынской границы, доехать до конечного пункта, а потом действовать по обстоятельствам.
План оказался неудачным сразу же: Ольга просто не смогла из-за толпы войти на вокзал и добраться до билетных касс, да хотя бы даже до расписания.
Она вышла на улицу, и тут же как из-под земли перед ней вырос человек: подвезу до границы!
Ольга отмахнулась, но человек не отстал.
— Сколько? — спросила она, понимая, что сумму сейчас он назовет в размере половины ее зарплаты, а за такие деньги она никуда не поедет.
Но названная сумма оказалась существенно ниже. После эмоциональных объяснений на смеси сербского и русского оказалось, что в машине уже заняты четыре места, но есть пятое, и она, Ольга, со своим рюкзаком как раз туда влезет. Предприимчивый водитель собирался в Болгарию.
— Брегово! Вршка Чука! Димитровград! — возбужденно кричал он.
— Ладно, все равно куда, — подумала Ольга. — Может, это и не худший вариант.
*
Попутчиками оказались молодой серб, возможно, пытавшийся избежать участия в войне, и семья, точь-в-точь такая, как у нее: юная девушка, ее мать и бабушка. Все, кроме серба, постоянно о чем-то переговаривавшегося с водителем, молчали.
Весь город стоял в пробках, выезд из него длился вечность. После короткой ночи Ольга задремала. Девушка напротив нее тоже заснула с наушниками.
Ольге приснился поезд — из далекой молодости, в которой они с друзьями ездили в Крым. Поезд ехал, они пили вино и играли в карты, в шахматы, потом устали и легли спать, проснулись и начали снова играть и пить, и так несколько раз, как будто поезд попал в какую-то петлю во времени, и Крыма, в который они ехали, на самом деле не существовало.
— Его больше и не существует, — проснувшись, подумала Ольга. — И людей этих больше нет, либо они пропали, либо я видела их хотя бы в соцсетях, но они приветствовали 2014-й… Это уже совсем другие люди.
Девушка продолжала спать. Ее мать и бабушка тихо переговаривались на беларусском. Ольга попыталась сбросить с себя вязкий, неприятный сон и задремать снова, но не удалось: внезапно позвонила дочь.
Именно сейчас Ольге совсем не хотелось разговаривать.
— Влада, все хорошо, мы эвакуируемся, бабушка, наверно, уже доехала до границы и самое позднее завтра будет спать в теплой постели. А я еду в машине, с попутчиками, тоже все хорошо, — попыталась суммировать Ольга. — Как ты?
На этом месте связь начала прерываться — водителю удалось-таки выскочить на свободную дорогу, какую-то дикую и пустую.
— Давайте к нам, может? — расслышала Ольга.
— Нет, ты же знаешь, это не обсуждается.
И не скрывая раздражения, добавила: ну давай, пока! Напишу как доберусь куда-то.
*
Разговоры с дочерью в последнее время давались Ольге все тяжелее. Положа руку на сердце, она признавала, что дочь у нее появилась примерно так же, как и она сама у матери: просто внезапно случилась беременность, и она не хотела ее прерывать в уже довольно позднем возрасте. До своих сорока двух лет, когда эта беременность случилась, Ольга не чувствовала, что хочет быть матерью. Дети подруг не вызывали ничего, кроме осторожного любопытства.
Но Влада появилась, и Ольга освоилась с материнством как с очередной специальностью. А через какое-то время просто привыкла. Дочь росла довольно спокойной и не докучала. После небольшого перерыва Ольга вернулась к привычной своей быстрой жизни, наполненной то работой, то учебой, то активизмом. Влада пошла в приличный садик, потом в приличную школу. Подросла и стала читать хорошие книги — Оруэлла, Голдинга, Стругацких. Примерно в это время (Владе тогда было пятнадцать) началась война.
И она никак на нее не отреагировала. Просто никак.
— Может быть, пятнадцать лет сейчас — это не наши пятнадцать? — думала Ольга. — Мы в этом возрасте уже вовсю интересовались политикой, были как-то включены в повестку, что ли.. Хотя, господи, какая тогда политика — сплошной совок еще. Но умудрялись же как-то. Пытались слушать “голоса” с родителями. И на акции со мной всегда выходили молодые, ну на пару лет постарше. Почему ее-то ничего не интересует? Там же люди гибнут, люди…
Впрочем, никаких ссор и скандалов по этому поводу не случалось. Влада продолжала жить в своем, как считала Ольга, защитном коконе. Ольга рассказывала ей о том, как ей живется в эмиграции, о знакомых активистах, иногда делилась новостями, которые ее сильнее всего задевали, но в ответ видела лишь вежливое любопытство.
Ей было грустно от того, что дочь настолько не в нее, такая пассивная, равнодушная, ничем не увлекающаяся. Понимая, что сделать с этим ничего нельзя, иногда Ольга думала, что это последствие жизни в тоталитарном государстве, нужно просто вырваться на свободу — и все изменится. Эта мысль ее согревала — до одного разговора, случившегося месяца два назад.
— Думаем съехаться с Витей — он ко мне или я к нему, — буднично сообщила Влада.
— Что за Витя, чем интересуется, кем работает? — спросила Ольга.
— Он пока не работает, но думает подписать контракт, поехать денег заработать, — сказала Влада. — А интересов у нас с ним общих хватает: фэнтези, лыжи, испечь что-нибудь вкусненькое…
— Подожди, какой контракт? Ты в своем уме? Это означает, что он пойдет на войну!
— Ну не совсем, он считает, что сможет договориться и остаться в тылу, может, там что-то охранять или какие траншеи копать, в общем, так, чтобы безопасно…
— Влада, ты не понимаешь, что это все равно война? Для чего охранять или траншеи копать — чтобы другим было удобнее убивать, что ли? Неужели нельзя найти нормальную работу?
— Мама, ты всю жизнь работаешь на ста работах, тащишь на себе все на свете и всех, а я так не хочу, — неожиданно холодно и твердо сказала Влада. — Мой мужик захотел заработать нам сразу кучу денег — вот пусть и зарабатывает.
Ольга поняла, что тут ей уже не достучаться, дело не в режиме, а в человеке, и аккуратно свернула разговор. С того времени они только переписывались.
— Как так получилось, что моя дочь, еле дожив до двадцати, превратилась в беспринципную самку? — думала она. — “Мужик”, “кучу денег заработать” — откуда все это в двадцать лет в двадцать первом веке? Зачем?
И спешила ответить себе на вопрос: от твоего воспитания удобного ребенка, который лишь бы не докучал, и оттуда, где ты ее оставила. От окружения, из школы, из доступного интернета, которые потеснили тебя. Эту битву ты проиграла.
*
— Опять все заново, — услышала Ольга.
Это сказала женщина из Беларуси, мать девушки в наушниках. Теперь дремала бабушка, а девушка продолжала что-то слушать, смотрела в окно и улыбалась. Ольга решила поддержать беседу.
— Что ж, мне не впервой, — сказала она. — Вам, наверно тоже. Тяжело, но что же сделать, не ждать же, пока в дом что-то прилетит. Вы сами откуда?
Женщина ответила, что вся их семья из Гродно, уехали в 2020-м — после протестов, ее муж в 2022-м вступил в полк Калиновского, через год погиб.
Ольга не нашла, что сказать.
Вдруг машина резко остановилась.
— Дальше не поеду, — сказал водитель. — Тут иногда по машинам попадают, думают, что военных возим. Идите пешком, там недолго, километров шесть.
— А по пешим не попадают? — зло поинтересовалась Ольга. — Вы обещали отвезти нас в Болгарию! До другого перехода нельзя было довезти, где не попадают? Вы видите — тут человек пожилой?
— На других то же самое, — сказал водитель и уехал.
Серб быстро ушел вперед. Вероятно, он не собирался переходить границу через официальный погранпереход. Ольга и женщины медленно двинулись по обочине дороги. Все выглядели усталыми и подавленными, разговор не клеился. Только Марта (так звали женщину из Беларуси) спросила Ольгу:
— А у вас есть виза, чтобы попасть в Болгарию? Или они пускают беженцев?
К счастью, буквально полтора месяца назад Ольга с матерью получили “шенген”: хотели съездить на автобусе в Грецию. Кто же знал, что пригодится он совсем для других целей.
— А что если бы его не было? Действительно, мы беженцы или нет? Или это надо чем-то доказывать? — думала она.
Часа через два они дошли до погранперехода, а еще через два без проблем прошли его. Машины ожидаемо не останавливались, но до ближайшего населенного пункта — Брегово — было совсем недалеко.
*
…Последнее, что помнит Ольга — грохот, свист и черный дым совсем рядом.
— Все хорошо, видимых повреждений нет, наверно, испугалась — говорит кто-то.
Она открывает глаза и узнает девушку в наушниках.
— Я учусь на медсестру, — говорит девушка. — Не волнуйтесь, с вами все в порядке. А вот бабушки уже нет.
Ольга медленно садится, поворачивает голову и видит, что в метре от нее в неестественной позе лежит пожилая женщина, и в волосах ее, будто гребень, какой-то предмет.
— Это осколок, — поясняет девушка. — Он попал ей прямо в голову. Она не мучилась.
Рядом с мертвой сидит Марта — с пустым лицом.
Ольгу начинает трясти.
— Как же это… как это? Мы же перешли границу, откуда это здесь? — спрашивает Ольга.
— Это местная националистическая организация, — говорит девушка. — Они кошмарят беженцев на границе потому что думают, что среди нас много дезертиров. Вот и сюда долетело. Видели, какие у того парня в такси были татуировки? Он точно из них.
Ольга встает, подходит к Марте, но не решается ей ничего сказать.
— Что за бред, — думает Ольга, — какие еще националистические организации, причем тут мы, неужели же можно просто так где-то найти оружие, причем такое, я даже не знаю, что это? Миномет? Начать обстреливать беженцев на погранпереходе? Кого-то еще? А кого?
Ольга оглядывается, замечает рядом небольшую церковь и заходит в нее — может быть, там можно попросить о помощи?
Через минут двадцать мертвую увозят в морг, а высокий статный батюшка зовет женщин в церковь: будет вечерняя служба, потом можно будет попить чаю с пирогами, а если надо, то и остаться на ночь.
Во время службы Ольга ложится на скамейку набок, свесив ноги. Никто не делает ей замечаний. Она проваливается в полудрему, и в голове проносятся то мать, едущая в автобусе, то их маленькая квартирка в Белграде с большим старым столом, за которым они обедают, а Ольга еще и работает, то абажур, который они хотели купить, но не купили: слишком дорого, то маленькая Влада на санках в снегу.
Служба кончается, и Ольга понимает, что нужно встать, но не может. Лежать тепло, вокруг тяжелый, приятно пахнущий чем-то воздух, а вставать — страшно. Кто-то подходит к ней, трогает за плечо, она делает вид, что спит, и ее оставляют в покое.
*
София Павловна в автобусе скучала, разговаривать было не с кем, соседка — молчаливая сербка. Да и ладно, лишь бы добраться, а главное — лишь бы дочь потом добралась до нее, так хочется снова жить вместе, как люди, чтобы не было сирен, укрытий.
На границе их автобус пропустили быстро. А пешая очередь была огромная, много сотен человек. Пожилые, молодые, с детьми, собаками. Все хотят спастись, все хотят жить.
— Как же так случилось, что у стольких людей снова нет дома? — думает София Павловна. — В мою молодость мы строили коммунизм, в мою старость — как будто демократию, но каждый раз получается какая-то боль, ужас, отчаяние. Вот и за границей даже не спастись от этого.
Проезжали горы, горные села. София Павловна даже успела прочесть несколько названий. Язык показался ей знакомым, как будто она его когда-то знала, но позже надолго он был вытеснен из памяти. Проехали реку. В раннем детстве София Павловна играла на берегу такой же реки, только мельницы на ней были настоящими, а не как эти, высокие, с тонкими лопастями…
— Прут! — внезапно крикнула она.
— Нi, це не Прут, — сказали за спиной. — До Пруту не доїдемо.
— Но мне туда надо, — сказала она.
Младшая из сопровождающих подошла к ней, поинтересовалась, что ее взволновало.
— Мне надо домой! — сказала она.
— Не волнуйтесь, София Павловна, — сказала с легким акцентом сопровождающая. — Скоро вы обязательно будете дома.
— В Черновцах!
Сопровождающая вопросительно повернулась к коллеге. Та развела руками.
Через семь часов автобус остановился у небольшого белого здания. Люди медленно стали выходить из него, некоторым помогали сопровождающие. Только одна пассажирка спала, повернув голову к окну.
— Разбуди ее аккуратно, — сказала старшая сопровождающая младшей. — Скажи, что она приехала домой.
Девушка осторожно тронула остывшую руку Софии Павловны. Она работала со стариками уже пять лет, но так и не смогла привыкнуть к смерти, особенно к внезапной. Все было понятно, но она на всякий случай безрезультатно попыталась нащупать пульс. Лицо старой женщины выглядело умиротворенным.
— Милица, она… уже дома!
Дарья Жарская
Пишет рассказы и повести на антивоенные и антитоталитарные темы, публикуется в журналах ROAR, Дискурс, РАЖ, также один рассказ вошёл в сборник "Молчание о войне" издательства Freedom Letters.