151 Views
* * *
Разве что Тарковский немного чуял,
Что не туда идём и не оттуда едем.
А мы смотрели «Обыкновенное чудо»,
Спорили с Волшебником, беседовали с Медведем.
Сверху реяли флаги, как изи фраги,
Как в небесах развешанное бельё.
«Приключения Шурика» были ещё до Праги,
А «Офицеры» после неё.
Потом нас тыкали мордой в наши же лица:
Кто написал сто тысяч доносов? Не твой ли дед?
И нам казалось, что это больше не повторится,
С нами уж точно нет.
Свитер Данилы Багрова, мальчики из «Бригады»,
Чёрная шкура «бумера», серебристая – «кабана».
А в сериалах чекисты были, конечно, гады,
Но искупили, ведь завтра была война.
Мишка безлапый, бычок упавший да зайка брошенный,
Таниной смоченные слезой.
Их учили хорошему,
Нас учили хорошему,
Всех учили хорошему!
А на выходе – мезозой.
На зоне быстро летят года –
Вот вам Рязанов, а вот Гайдай,
А вот и те, кто верили им тогда.
И в бой идут одни старики,
Но чёток почерк левой руки –
Нашей левой руки.
Не зря нам первым было дано
Смотреть кино и слушать «Кино».
Настало время выбрать что-то одно.
И те, кто любил «Иглу»,
И те, кто ходил на лурк,
И те, кто смотрел «Девчат»,
Стучат.
* * *
Часть моих снов доживает до двух,
Часть – до пяти.
Курит с утра цифровую траву
Чат джи пи ти.
Это как с тряпками: вышил – надень,
Выжил – владей.
В мире людей не должно быть идей
Выше людей.
С двух до пяти никакой мировой
Не до меня.
Дети бегут по траве цифровой
В сторону дня.
Чат джи пи ти завершает добром
Каждый коммент.
Мне бы задать ему правильный промпт
В верный момент.
Мне бы будильник поставить вчера
Ровно на час.
Часть моих слов доживёт до утра –
Худшая часть.
Бэнкси
В голове даже не пусто, а дубль-пусто.
С бейсболки тоской зелёной глядит лакоста.
Копия искусства – тоже искусство,
И в этом сходство.
И в этом скотство.
Вдохновение мастеров, таинство их мистерий
Легко умещается на коврик для мышки.
Фальшивомонетчики всех мастей:
Брелки, футболки, чашки и мишки.
Как они творили! Как они уходили!
Моя бейсболка слёзы льёт крокодильи –
Купите ей магнитик на холодильник.
Если копировать Ван Гога – выйдет убого.
Можно скопировать Дега – но на фига?
А есть ещё Жан-Мишель Баския, который не копируется совсем…
Главное в живописи – это мазки и тени,
Всё остальное неважно – линии, краски, грунт.
Настоящий художник должен уметь проходить сквозь стены,
Он есть Грут.
А на стенах силуэты иного вида:
Красные шарики, чёрные провода,
Собачка Кита Харинга, умершего от спида,
Тоже зачем-то пришла сюда.
Смерть лежит на холсте с раскинутыми руками,
Обнажённая страсть лежит на его плече.
Искусство иногда совершает каминг
Аут – засыпая на кирпиче, бетоне и камне,
Просыпаясь на камне, бетоне и кирпиче.
Каждый второй апостол не попадёт на постер:
Трое из них безумны, трое из них бездомны,
Остальным – туева куча лет.
Заберите у Мадонны дитя Мадонны!
Дайте Мадонне баллончик и пистолет!
Бейся об стену, магл, всею тележкой бейся,
Нашу платформу паводок уволок.
Мы сядем на поезд где-то в районе Бэнкси,
И выйдем из поезда где-то в районе Бэнкси…
Чтобы купить бейсболку, чашку или брелок.
Офелье
Две тысячи любвей тому назад
Я где-то жил. Европа, город, сад.
Тогда ещё могуч и волосат,
Хотя с последним не было гарантий.
Вокруг клубился быт-или-не-быт,
Не спрашивая, быть или не быть.
А ту, кто научил меня любить –
Я так и не познал её, Гораций.
Я мог расти совсем в другой среде –
Не то, чтобы на хлебе и воде,
Но в намертво занюханном нигде,
Бездействуя, молча и понимая.
Там, где сосед пристреливал “Гюрзу”,
Шипел Шекспир на голубом газу,
Три мудреца построились в тазу
И вызвали грозу в начале мая.
Как хочется хоть что-нибудь сберечь,
Не только изменяя место встреч,
Используя невидимую речь,
Но лишь петлю затягивая туже.
В позорном измерении терпил
Я не был бы урод или дебил,
Но если б я кого-нибудь любил,
То, вероятно, ту же.
И значит дни, отсроченные дни,
Железные заборы, звук брони,
Когда среди бессмысленной возни
Твердишь её, морочишь и дурманишь.
Офелия, о милфа, помяни
Мои грехи…
И сам себя помянешь.
* * *
Мне рассказывал добрую сказку смешной иудей
Про хороших людей и про очень хороших людей,
Про стреляющих мимо и прячущих в ящик ножи,
Про любимых своих, про надёжных и честных чужих.
Я хотел возразить, хоть куда мне ему возражать,
Про идти и стрелять, про детей собирать и бежать,
Про могилы отцов, на которых никто не сидит,
Про разрушенный храм, за которым никто не следит,
Про убитых своих, про бесстыдно ликующих тех.
Я хотел возразить, но не мог сформулировать текст.
А тем временем город своим отдавался делам
Над корягой метро, что делила его пополам.
Дребезжал самокат и пиджак – городская душа –
В офис кофе тащил, по делам пиджаковым спеша.
Уступали друг другу дорогу плащи и пальто,
Улыбались друг другу железные лица авто.
Заливался рояль. На стене рисовали мурал.
В середине мурала смешной иудей умирал.
Евгении Духопельниковой
В минном поле паляниця, в море колосок.
По большому свету мчится моноколесо.
Через разные ландшафты, степи и тайгу,
Через дамбы, через шахты, через не могу.
На пути его зелёнка, лесополоса,
Облака – на небе ломком, в море – паруса.
Аты-баты, шли комбаты отдавать салют.
В небе облако-вомбат и облако-верблюд.
Закричит седая птица на его горбу –
Вот тогда-то и случится страшный Въямкубух.
Смерть командует парадом, крестик на ноге,
И пора-пора-пораду-радуге-дуге.
Только там не встретят боги – Один или Тор,
Просто больно, очень больно, а потом ничто.
Прорастут на поле мины, в небе колоски.
Как по-харьковски «помини»? Как по-киевски?
* * *
Толпу культур в себя вобрав два с половиной раза,
Я проходил любой варкрафт за все четыре расы,
Учил иные языки и правила иные,
И ныл, как все – из-под руки, про сон и выходные.
И бойко хлопая дверьми, швырялся именами –
От ай-лав-ю до ай-лав-ми, порой с полутонами.
Но в этой самой ай-лав-е, на срезе алко-года
Стоит извечный оливье в разделе алкоголя.
Его забыть не так легко, как видится хазарам –
За ним такое «далеко», глядящее в глаза нам,
Что даже лучшее вино сливается бездомным,
И даже лучшее кино не кажется бездонным.
Стою над черепом коня, из черепа же выпью.
Кто выбьет это из меня, кто, если сам не выбью?
Но нет, не встанет на дыбы, когда уже налито,
Тот кто «Иронию судьбы» прошёл за Ипполита.
Александр Ланин
Родился в Ленинграде, в возрасте шестнадцати лет переехал в Германию, сейчас живёт во Франкфурте-на-Майне. Лауреат всевозможных сетевых конкурсов и поэтических фестивалей (в частности "45-й калибр", "Пушкин в Британии", "Эмигрантская Лира", "Кубок Балтики по русской поэзии"). Публиковался в периодике и альманахах ("Берлин.Берега", "Зарубежные задворки", "Побережье", "Северная Аврора", "Енисей", "Витражи" и других). Предпочитает классическую силлаботонику, но во время войны считает правильным писать иначе.