34 Views
* * *
На свете есть волшебные места,
Но хер тебе, хер.
На свете есть немало красивых людей,
Но хер тебе, хер.
На свете есть замечательные книги, картины, музыка,
Но хер тебе, хер.
Это не совсем твой выбор, так решил хер.
Хер с тобой, ты хранитель хера
Самый верный и достойный, потому ты.
* * *
Не на тюрьме, не в рабстве,
Доволен, сыт, одет,
В обыкновенном блядстве
Живу я много лет.
Давно не ходим строем.
Встречаю и людей:
По одному, по двое
На тысячу блядей.
* * *
Украли там,
Украли здесь,
И вот он мир:
Украден весь!
Берите,
Я не жадина.
Жизнь и моя
Украдена.
* * *
Часто на фотографиях замечаю за плечом у человека его смерть.
Человек улыбается и смерть его улыбается, делает человеку рожки.
Человек наливает себе и смерти водки,
Раскладывает по тарелкам прожаренные бифштексы, повязывает смерти салфетку,
Показывает, в какой руке правильно держать вилку.
Они еще долго будут счастливы – человек и его смерть,
Он многому ее научит и удивит не однажды.
* * *
Хорошо быть поэтом
На свете золотом.
Хочешь – живи на этом,
Хочешь – на том.
Будет и бог в стакане,
И звезда на Кремле.
Хочешь – умри в камне.
Хочешь – в земле.
(1987)
* * *
Давно собирался попросить тебя, Господи,
Не наказывай больше обидевших меня, они усвоили урок.
Многие умерли, остальные доживают калеками.
Ты сломал им кости, вырвал глаза,
Отбил печень и почки.
Ты перестарался, Господи,
Я не просил быть таким жестоким!
Обезумевшие и обезображенные, подобно бессловесным тварям,
Не понимают они, за что их бьют.
Прости их, Господи, и исцели, кого ещё можно спасти,
Тем более что виноват был я.
* * *
Ты помнишь, Алёша, как все спохватились, что уничтожение Германии затянулось?
Но уже не могли остановиться, выходили на новые уровни цивилизационного уничтожения,
Лишь говорили иногда меж собой: хорошо, что немцы не дожили до всего вот до этого.
* * *
Понюхай, пахнет поэзией?
Нет, не пахнет.
А мне кажется, пахнет.
Нет, пахнет чем-то другим,
Не поэзией.
Откуда ты знаешь, ты поэзию нюхал?
Нет, но я знаю одного чувака,
Ему в юности давали понюхать.
Когда ему подносят листки к глазам
Или читают вслух, он корчит такие рожи.
А что говорит?
Ничего не говорит, корчит рожи.
Когда дают понюхать
Настоящую поэзию, он плачет.
* * *
Стюардессы десятилетиями одевались, как Жаклин Кеннеди,
Потому что Жаклин Кеннеди одевалась лучше всех.
Стюардессы были изысканными размноженными копиями Жаклин:
Разливали с улыбкой кофе и чай, подавали пассажирам пледы.
И когда новые поколения видели в хрониках
Жаклин Кеннеди, одетую как стюардесса внутренних авиалиний,
Люди убеждались, что в целом человечество живет лучше,
Прогресс, переезжая колесами отцов и матерей,
Смягчает нравы и медленно сеет разумное зло.
* * *
Потом они скажут: это была военная хитрость,
Не стоило быть таким доверчивым,
Мы на войне!
Цвет кожи не имеет значения? Женщина тоже человек?
Ребенок независимая личность?
Границы не нужны?
Что, купился?
Посмотри, какого цвета стала твоя кожа, где сейчас твоя женщина,
Где твои дети, в каком состоянии границы.
Без единого выстрела, не проливая крови, мы победили тебя.
Горе побежденным.
(2017)
* * *
Гитлер мысленно благодарит за авиаудары:
«Давно пора снести эту помойку и построить город будущего», – думает Гитлер,
Рассматривая макет центра Берлина на столе совещаний.
«Арийская физика запаздывает с бомбой.
Стоило, как сделал у себя Сталин, расстрелять кайзеровских офицеров и их учеников еще в тридцать девятом.
Воевать криво, но побеждать, как побеждает Сталин.
Собрать ученых в шарашках, не измеряя черепов линейкой, кто их там увидит.
Мягкотелая сволочь! – говорит себе Гитлер, –
Пожинай плоды своего прекраснодушия,
Сдохни, сдохни, ублюдок.
Гитлер капут!»
* * *
У меня осталось неисполненное желание.
Обратиться к человеку малознакомому или незнакомому вовсе,
Оторвать от дел, забот, мыслей,
Глядя в глаза, произнести спокойно и серьезно:
«Нам надо поговорить. Это очень важно».
Но повода подойти и обратиться у меня не было и не было.
Дело в том, что все мы долго жили во времени, где и когда всё было не важно, было недостаточно важным.
И я не сумел накопить даже на одно обращение к человеку:
«Нам надо поговорить. Это очень важно».
* * *
Я сам ничей, но около пути,
Где каждый пеший все-таки прохожий.
Ему под ноги родина летит,
И тень ее на бабочку похожа.
Уйти в листву осеннюю до пят
И понемногу родины дождаться.
Забрезжит свет – и бабочки летят
Установить сиротство и гражданство.
Распахнуто, и Севером сквозит.
Брожу в лесу некрашеных скамеек,
Где каждый кустик гибелью грозит,
Но всякий зяблик родину имеет.
(1988)
* * *
Здесь собираются люди, уважающие себя.
Изысканное общество.
Все мечтают оказаться здесь,
Среди людей, уважающих себя.
Наблюдать, впитывать,
По мельчайшим деталям разгадывать: за что,
За что они так себя уважают?
Пытаться подражать им, стать хоть немного похожими на них.
Они не летали в космос, не переплывали океан под парусом,
Не спасали африканских детей от голода и войны,
Не изобретали, не сочиняли,
Не снимали, даже не спели,
Но! Они уважают себя!
Просто уважают без повода и причины.
Это их дар, манящий соблазн,
Тайна, которую они унесут с собой в могилу.
* * *
У папы были лапки, хоть папа и воевал с фашистами.
Папе пришлось держать в лапках автомат, папе было тяжело.
Папа однажды забивал в стену гвозди,
Я запомнил папино растерянное лицо.
Когда папа ушёл совсем из семьи,
Я рассматривал и трогал страшные дыры в бетоне,
Оставленные папой, дыры, словно от пуль.
Гвозди плохо забиваются в бетон, только пули забиваются хорошо в бетон,
Папа просто этого не знал.
Однажды мы с папой клеили стекла в аквариуме на эпоксидную смолу.
Аквариум после тек в неожиданных местах,
Я замазывал течи пластилином, подставлял тазик и миски.
Больше мы ничего не делали вместе,
Но я всегда был и буду благодарен отцу.
Если тебе повезло меньше,
Если твой отец обычный придурок, вечно ищущий, куда сунуть член,
Не расстраивайся, придумай себе какого захочешь отца:
Сильного, умного, доброго, заботливого, мёртвого.
* * *
Ведьма Запада
Совершает прыжок веры
С башни вниз на метле,
Прототипе «Нимбус-2000».
Прыгай и лети.
Вера твоя спасла тебя.
И меня спасла.
И его.
И её.
* * *
Когда из окопов сырых прорастала пехота,
На черной земле до глубоких снегов зеленея,
И белого волка к земле прибивала икота,
И черная птица подняться с земли не умела.
Когда по закону делила земля человека,
Она не могла одного отделить от другого.
Их белые кости срослись, не прошло и полвека,
И не было больше ни алого, ни голубого.
(1988)
* * *
Ах ты мерзкий, ах ты подлый,
Недобитый помпеянец!
Ты один не умывался
Галльской кровью на заре.
Никого ты не заре..
Надо, надо умываться
По утрам и вечерам
Кровью галльской и тевтонской,
И фракийской и сирийской,
Иудейской и дакийской
Умываться нужно нам.
Далеко Христово слово,
Что в границах Рим удержит.
Рим надежно склеен кровью,
Помпеянский пацифист.
* * *
Возлюбит Господь алкоголика,
И не узнает человек жажды вовек.
Всюду, куда забредет, будут ждать его
Накрытый стол и запотевший прозрачный сосуд.
И пусть он, как дитя, потянет ручонки зачерпнуть из грязной лужицы,
Господь и ее воды обратит в вино.
А встретит алкоголик злых незнакомых людей,
Замышляющих подлое против него,
Оборотит Господь злодеев в добрых людей на миг,
Чтобы налили они ему чарку и сгинули с глаз.
Ибо любовь Господня не знает меры и справедливости не ищи.
* * *
Вернули молодость мою
Побитую, полуживую.
И снова в ней себе живу я,
Все те же песенки пою.
Не спрашиваю: кем была,
Где упоенно пропадала
И сколько редкого металла
В протезе легкого крыла.