167 Views
Спартак и тараканы
Долго ли коротко ли, создали тараканы посёлка Толевый свою политическую партию, а Спартака Микаэляна, обычного продавца автозапчастей, выбрали её лидером. Правда, сначала Спартак, как и любой нормальный человек на его месте, об этом даже не подозревал, но когда вас окружает толпа говорящих тараканов — знаете, тут у кого угодно крыша не выдержит. И вот сидит Спартак в своей одинокой комнате на Белгородской улице, дрожит мелкой дрожью и покорно слушает, что ему говорят тараканы.
— Спартак, мы же тебя с детства окружали — берегли, растили тебя, защищали, кормили. Всё, чего ты в жизни добился — это мы тебе подсказали, научили, разрешили, кое-где помогли. А без нас ты никто, Спартак.
— Спартак, если бы не мы, кто бы вырастил твоих родителей, кто бы спас твоих дедов и бабок во время войны, в ходе ещё более страшного мирного времени? Кто строил фабрики, заводы? Кто следил за моральным здоровьем советского общества?
— Спартак, ты ведь без нас ничего не добьешься в жизни — ни работу не найдёшь, ни девушку. Хочешь — проверь, если себя не жалко.
— Спартак, мы же вскормили твою Родину, мы были с ней во время радости и беды, только мы достойны называть себя Россией, Спартак.
— Спартак, ты же еврей-полукровка, ты ведь даже почти не армянин на самом деле, а мы из тебя человека сделали. Если передумаем — снова перестанешь быть русским. Или вовсе вернёшься в СССР.
Этого, последнего аргумента Спартак не выдержал.
— И какие у вас политические требования? — говорит.
— Ну, во-первых, дезинсекция должна быть приравнена к нацизму и объявлена вне закона. Преступления дезинсекторов должны быть быстро и эффективно расследованы специальными судами-тройками. Наказуемым должно быть любое убийство таракана — хоть дихлофосом, хоть тапком. Мораторий на смертную казнь для дезинсекторов должен быть отменён.
— Во-вторых, мы требуем признания нашего вклада в государственное строительство. В школах должны быть введены обязательные учебные программы «Тараканы и дети — лучшие друзья в русском сказочном фольклоре», «Тараканы и русская национальная идентичность», «Тараканы и русские вместе в борьбе против нацизма», «Тараканы и космос», «Тараканы и православная духовность», «Тараканы и исторические вызовы 21 века».
— В-третьих, скульптура Лося в сквере должна быть демонтирована и заменена скульптурой таракана. Ну или скульптурной группой, особенно если в натуральную величину.
— И четвёртое, самое главное. Ты, Спартак, теперь никогда в жизни не скажешь ничего за себя. Теперь ты будешь представлять только наше мнение, только наши желания, только нашу волю. И не трясись ты так, это очень ответственная и почётная работа. Мы, Спартак, в тебя вложим всё, чем владеем. Ты войдёшь в высшие эшелоны власти, будешь хозяином страны, чтобы всегда и везде славить нас и диктовать нашу волю. Собственно говоря, ты уже начал это делать — с того момента, как заговорил с нами…
Что ему ещё сказали, Спартак Микаэлян не услышал, поскольку бросился в окно первого этажа, страшно закричал и побежал по посёлку, размахивая руками. Говорят, с того времени он больше не проронил ни слова, и даже врачам в психушке на Нагорной поведал эту историю письменно, чтобы не дай Бог не побывать в роли спикера тараканьей партии посёлка Толевый. Разумеется, обратно из психушки Спартак уже не вернулся — а то, кто его знает, вдруг, по мнению тараканов Толевого, всё это предательство, и не превратят ли они Спартака обратно в еврея-полукровку. Или, не дай Бог, вернут обратно в СССР.
Четыре богини
Одна богиня работала в салоне красоты «Заря» на улице Губанова. Каждую пятницу после работы она садилась за руль своей изящной спортивной «Тойоты» и ехала к «Апельсину». Там, в баре неподалёку, её ждали старые верные подруги, знакомые с ней не одно тысячелетие.
— Ой, девочки, ну и смена, я так устала.
— Да ты каждый вечер жалуешься, Эос. Лучше возьми себе что-нибудь выпить.
Кали, хозяйка магазина ритуальных принадлежностей «Дхарма», вкушала через трубочку чёрный, как шизоаффективное расстройство депрессивного типа, коктейль «Поцелуй мертвеца» — с кофе и чёрной водкой. Это было не очень вкусно, но зато стильно, мрачно и классно сочеталось по цвету с кожей богини — бледной до синевы. Все мужчины бара смотрели только на Кали — то ли в немом восторге, то ли ожидая внезапного приступа ярости, которыми она так славилась.
Японка Ёрушка, владелица салона тканей «Риндзу», предпочитала саке — и тоже больше ради понта. Больше всего на свете Ёрушке хотелось внимания и уважения окружающих, но её полное имя было Ёродзухататоёакицуси-химэ-но микото, так что дела ей приходилось вести через русского мужа Васю, оставаясь где-то на заднем плане, незаметной и скромной хозяйкой домашнего очага. Благодаря такой незавидной участи у Ёрушки выработались поистине невыносимое ехидство.
Наконец, к бару подъезжала вечно опаздывающая Лилит — экспрессивная, сексуальная топ-модель и светская львица, крутящая скандальные романы со всей самарской элитой от чиновников до бывших бандитов (возможно, в отличие от нас, вы понимаете разницу). Заходя в бар, Лилит никогда ничего не заказывала, официанты сразу приносили ей бутылку брюта, клубнику и револьвер с одним патроном. Это был сигнал к началу настоящего веселья — с битьём бокалов, русской рулеткой, стихийным стриптизом, лесбийским караоке, издевательствами над тупым мужичьём и прочими милыми женскими радостями.
К полуночи все четверо напивались вдрабадан и начинали показывать друг другу, кто на что способен уже на самом серьёзном уровне, мгновенно творя и разрушая целые миры. Особенно усердствовали в этом, конечно, Лилит и Кали; Ёрушка брала подруг на понт и сыпала скабрезными шутками, и лишь Эос, как ей казалось, вела себя совершенно спокойно, ласково поглаживая снятые за ночь мужские скальпы. Эос знала, что на рассвете, приехав на Сампло и взгромоздившись на памятник Паниковскому, она широко расставит руки навстречу солнцу и закричит «Я — богиня!», снося громом своего голоса целые кварталы у набережной.
Как правило, на этом ночной загул заканчивался. Убрав мусор и реанимировав пострадавших, богини возвращали город к первоначальному состоянию, и никто даже не подозревал, что будь они менее приличными женщинами, никакой Самары на карте России давно бы уже не существовало.
Если что, мы вам об этом тоже не говорили, ладно?
А то мало ли.
Демонёнок и Высоцкий
Однажды Владимир Семёнович Высоцкий поехал в Куйбышев, чтобы сыграть легендарный концерт в Дворце Спорта, а фирменный поезд «Южный Урал» взяли и задержали в дороге — где-то под Сызранью. В Куйбышеве, конечно, сразу паника поднялась, комсомольские и партийные работники забегали, стали в железнодорожную справочную звонить. А оттуда говорят: мол, извините, товарищи, нету у нас прямой связи с машинистом, так что ждите вашего дорогого гостя спокойно, как люди, и не дёргайтесь.
Ну а поезд тем временем всё стоит и стоит. Думает Высоцкий, чем бы ему заняться? Сидит, грустно в окно смотрит, и вдруг раздаётся сбоку странный шорох. Поворачивается Владимир Семёнович — а перед ним натурально дух Александра Вертинского. Вскочил Высоцкий с места, забился в угол, дрожит от страха, словно это белая горячка какая-нибудь.
— Ну, здравствуй, мил человек. Проходи, гостем будешь, — говорит ему Александр Николаевич.
— В гости, между прочим, по собственной воле ходят, а не силком тягают.
— Это смотря к кому. Я, например, если в гости зову, ко мне на всех четырёх поспешают.
Вообще, конечно, мы-то с вами культурные и современные люди и знаем, что никаких духов умерших людей в природе не существует. Разумеется, это был не дух Вертинского, а самый обычный демон-искуситель. Ну даже не демон, а так, мелкий демонёнок.
Достаёт, значит, демонёнок графин водки и принимается, натурально, действовать на нервы — знает, что Высоцкому уже тогда врачи запретили пить.
— Сядь, сядь! Выпьем, закусим, о делах наших скорбных покалякаем. Выпьешь?
Смотрит Высоцкий на графинчик — и понимает, не устоять ему.
— Нальёте — выпью.
А демону только того и надо! Хохочет он над Высоцким.
— Ну, за что мы выпьем?
— А за что хотите!
— За твоё здоровье пить глупо. Оно ведь тебе больше не понадобится, здоровье хорошее.
— Это почему же так?
— Есть у нас сомнение, что ты, мил человек, алкаш.
Напрягся Владимир Семёнович, пить не стал. Засмеялся демонёнок:
— Говорил я! Говорил! Кабаки и бабы доведут до цугундера.
Вскочил Высоцкий в ужасе и побежал, типа в туалет. Что угодно, лишь бы не пить!
— Окропим снежок? Красненьким? — хохочет демонёнок снаружи.
— Как доведётся, — хмуро отвечает Высоцкий, а сам на дверь сортира фотографию музы своей, актрисы Татьяны Иваненко вешает, чтобы не в одиночку сидеть на толчке, значить.
Полчаса проходит — Высоцкий молчит, не выходит. Час — Высоцкий молчит, не выходит. Понял демонёнок, что нету у него такой кондиции, чтобы одолеть Владимира Семёновича. Забился он в истерике, захныкал:
— Вова, Вова! Вова, открой! Открой! Ну, отзовись, отзовись, где ты? Ты что, в прятки решил со мной сыграть? Да?
Тут вагон тряхнуло. Чувствует демонёнок — снова сейчас пойдёт поезд, и исчезнет его сила.
— Володя, открой. Открой же! Володенька, я ведь тебя зубами загрызу. Слышишь, Володенька?
Прошла секунда, вторая — и поехал поезд. Завизжал демон и растворился в воздухе. А Высоцкий гордо так выходит из туалета с портретом Татьяны, как с иконой — с ним в Куйбышев и приехал. И концерт в Дворце Спорта такой отыграл, что весь город до сих пор помнит.
А вот история с демонёнком на этом фоне как-то забылась.
Ну, почти.
Муха денежку нашла
Когда Опарышев был маленьким, он почти не улыбался, даже маме. Для трёхлетки он очень мало говорил, редко плакал и никак не реагировал ни на сказки, ни на стихи. Но однажды, когда мама читала ему перед сном «Муху-Цокотуху», Опарышев внезапно забормотал:
— Мама, мама, я тоже так хочу! Больше всего на свете!
— Что ты хочешь? — не поняла мама.
— Найти денежку! — признался Опарышев, и его глаза зажглись недетским алчным блеском.
— А ты помечтай об этом, — ответила мама, — если чего-то по-настоящему сильно захотеть, то оно обязательно сбудется!
Мечта осуществилась — впрочем, не очень скоро и совсем не так, как хотелось бы. 19 мая, в торжественный день, когда Опарышева принимали в пионеры, он нашёл около автобусной остановки ЦУМ-Самара червонец — самый настоящий, красненький. Это были большие деньги, но их отобрал отец. «Я тебе отомщу! Клянусь!», — закричал Опарышев и в слезах выбежал из дома.
С тех пор мечта найти большую сумму денег поглотила его целиком. Он разработал собственную систему выбора мест, где шансы найти потерянные кем-то деньги были бы статистически высокими. Ежемесячный доход из найденных монеток был невелик, но зато давал прекрасные исходные данные для анализа. Кроме этого, Опарышев методично сводил в единую таблицу информацию о найденных кладах — не только в мире в целом, но и по Поволжью в частности.
Автобусная остановка ЦУМ-Самара, где был найден червонец, была превращена им в личный храм. Он постоянно бродил вокруг неё, подсчитывая количество людей, на основе которого устанавливал закономерности, формулировал прогнозы и получал мистические откровения. Иногда Опарышев находил здесь или на Губернском рынке оброненную кем-то монетку — тогда он садился на остановке и возносил небесам благодарственную молитву.
В пятнадцать лет Опарышев бросил школу, ушёл из дома и начал жить на улице. Он стал много пить, его разум помутился, блестящие аналитические способности пропали. Сумма желаемых им денег росла постоянно и без всяких на то оснований, пока не достигла миллиона долларов наличными. Всё свое время он тратил на прочёсывание улиц в поисках этого самого случайно потерянного кем-то миллиона и планирование того, как он будут потрачен.
Так прошло тридцать лет. Отчаявшийся Опарышев больше не искал миллион долларов, теперь его интересовало лишь только то, кто ему помешал этот миллион найти. Он знал, что это были точно не родители — они давно умерли. Но кто же?
Отгадка пришла неожиданно, когда по радио передавали новости о смерти Михаила Горбачёва. Опарышев явственно вспомнил своё советское детство, красный пионерский галстук и тот самый, найденный около автобусной остановки ЦУМ-Самара червонец. «Это всё Горбачёв!», — понял он, — «Горбачёв развалил СССР и лишил меня миллиона!».
Опарышев и сейчас частенько бродит по улице Агибалова у железнодорожного вокзала, прося милостыню и ругая Горбачёва, но сколько бы ему не совали мелочи, ему всегда её мало, потому что это не миллион долларов и даже не советский червонец. Но зато теперь он точно знает, что счастье не в деньгах, а в возрождении Советского союза — ведь когда вернётся Советский Союз, тогда для него сразу и миллион долларов найдётся.
Просто главное по-настоящему этого захотеть!
Свет в конце тоннеля
Журавлёву снилось, что он проводит отпуск за медитацией и йогой на берегу океана. Учитель, белобрысый датчанин, без конца напоминает, что во время медитации не следует отвлекаться на волны, небо и пальмы, но у Журавлёва не получается сконцентрироваться. «Я не владею своей волей, учитель, и оглядываюсь на мир вокруг» — «Мира нет, сынок, но когда ты это поймёшь, будет поздно», — отвечает учитель. Журавлёв хочет запомнить запах океана, шумно втягивает воздух, но вдруг понимает, что океан пахнет горелым.
Открыл глаза Журавлёв, и понял, что горелым пахнет неспроста: пока он спал, в комнате заполыхала занавеска. От неё огонь перекинулся на мебель и даже по обоям пополз. Метнулся Журавлёв в ванную, стал поливать комнату водой из таза, и почти уже потушил, как вдруг понял, что за это время заполыхала кухня и часть коридора. «Газ!», — с ужасом подумал Журавлёв и, в чём был, бросился на улицу.
Оказалось, огонь охватил уже весь дом. Пожарные суетились, пытаясь если не потушить пожар, то хотя бы спасти людей. Журавлёв огляделся. Из трёх соседних домов горели два. Осенние деревья источали пар и странный запах, кое-где начинали дымиться ветки. Журавлёв понял, что во дворе находиться опасно, и выбежал на улицу.
Вся нечётная сторона улицы полыхала так, что шансов потушить её уже не было. На чётной стороне виднелись лишь отдельные язычки пламени, но было ясно, что ей не устоять. Асфальт на проезжей части стал мягким и липким. Когда один за другим стали взрываться припаркованные автомобили, Журавлёв понял, что нужно спасаться в какой-нибудь другой части города, и бросился опрометью по Владимирской — вниз, к Полевой, а оттуда к Волге.
Масштабы бедствия превышали всё, что только можно было себе представить. В депо как свечи горели троллейбусы. Трамвайные рельсы были раскалены так, что это чувствовалось через обувь. Сквер Мичурина выгорел дотла. Развалины «Макдональдса» источали запах сгоревшего картофеля фри, Дворец бракосочетаний превратился в руины. Журавлёв бежал прямо по проезжей части, стараясь держаться подальше от горящих машин. Он надеялся, что на набережной нечему гореть, кроме газонов.
Едкий дым вытеснил сумевших спастись горожан на пляж, прямо к кромке воды. Сквозь белёсую пустоту доносился грохот рушащихся домов и сирены машин. Песок на берегу раскалился так, словно октябрь в одно мгновение сменился июлем. Журавлёв потрогал ладонью воду. «Градусов тридцать», — подумал он. По двум сторонам от пляжа было видно, как горят спорткомплекс ЦСКА и «Кинап». Больше бежать было некуда.
На беду сменилось направление ветра — теперь чёрную стену дыма сносило в сторону реки. Опалённый горячим едким воздухом, Журавлёв бросился в воду. Переплыть Волгу ему было не по силам даже в такой экстремальной ситуации, да это и не имело смысла — несмотря на завесь испарений, было видно, что правый берег тоже горит. Огонь приближался. Пляж был обречён.
Прежде чем потерять сознание от удушья, Журавлёв успел сделать несколько шагов обратно к берегу. Вода доходила ему до колена, когда он рухнул, как подкошенный, лицом в Волгу. В момент наступления смерти Журавлёв ничего не почувствовал.
Тогда пожар прекратился.
Точнее, нет.
Его вообще не было.